Монастырь

–  Ага… А я кое-что про Бияша узнал. Здоровенный он, оказывается, парень. То есть, не парень, а… мутант. Бьет всех без разбору - и людей, и смертоносцев.
– И когда ты успел… Все слышишь, все знаешь…

Девушка прекратила массаж, повернулась и отошла. Ну, что за черствое существо этот степняк? Она ради него только что, не дрогнув, зарубила двух человек, спасла его от какого-то задуманного ими ужаса, а он? Как ни в чем не бывало выслушал произнесенную спасительницей чушь, что она совсем уже не человек - и успокоился! Готов теперь преспокойно рассуждать о каком-то полулегендарном чудовище Бияше, делиться с ней свежими сказками… Просто бросил ей упрек в жестокости, получил глупый ответ, на который сам же набивался, - и все в порядке! Так в ком же не осталось ничего человеческого, кто способен рассуждать о пустяках, не успев вытереть кровь с лица? Впрочем, Эль ее, наверное, даже и не замечает, эту кровь, он степной воин… Или наоборот, это и есть человеческие черты характера, которых лишена Элоиз? Пауки добрее… Они способны не только слышать, но и чувствовать. И не убивают друг друга. И уж никогда восьмилапым не придет в голову пожирать сородичей, как хотели эти двое! Элоиз припомнилась юность, Анза… Тогда она еще не ведала, что пауки способны есть людей. Как же она, глупая, кричала на Анзу, узнав про это! А он, бедняга, стирал девчонке память, чтоб ей легче было жить…

Сзади ей на плечо положили руку, и девушка, взвизгнув, отпрыгнула, по выработанной за последнее время привычке выхватывая меч. Эль, снова непонятно почему почувствовавший себя виноватым и подошедший испросить прощения, испуганно отскочил.
– Я ничего такого… Я… Прости меня, ладно? Я что-то не так сделал…

–  Ну, что ты, - неожиданно для охотника сменив гнев на милость, обняла его Элоиз.
– Что ты, дурачок… Просто я очень устала. Нужно было подольше задержаться в Монастыре, прийти в себя после всех этих Подземелий… Ты помнишь Анзу?

–  Конечно!
– Эль подумал, что с девушкой и правда не все ладно. Как же можно забыть паука, погибшего, спасая спутников, тем более, что произошло это каких-то пару десятков дней назад.

–  Ты не жалеешь, что повстречал тогда нас? Жил бы себе тихо, бродил с племенем по Степи, охотился на гигантских Гусениц, степных Королев, а? Не жалеешь, это действительно так?

–  Нет, в самом деле не жалею… - Эль хорошо помнил, что их с братом Класом приключения начались даже раньше, чем они познакомились с лесным человеком Питти, а девушку и паука повстречали уже потом, но решил про это не говорить.
– Как же я буду жалеть, если я до сих пор не забыл, как мы… Ну, на Празднике Гусеницы, помнишь?

–  Помню, - улыбнулась девушка и фыркнула.
– Да уж, перед всем племенем… А куда у вас в Степи спрячешься-то? Так тебе тогда понравилось, да? Ты запомнил?

–  Я этого никогда не забуду!
– твердо ответил степняк.
– Мне никогда не было так хорошо. Вот в Песчаных Пещерах, говорят, бывают муж и жена, это когда одна женщина спаривается только с одним мужчиной. Все время с одним, на каждом празднике.

–  Да что ты говоришь?
– деланно округлила глаза Элоиз.
– Только с одним? Да как же ей не надоедает?

–  Да вот так… это обычай… - загрустил, натолкнувшись на такую иронию, охотник.
– И если бы у вас в Городе был подобный обычай, я бы попросил тебя стать моей женой.
– А я бы согласилась?
– все с таким же видом поинтересовалась девушка.

–  Не знаю… Наверное, нет… - совсем потерялся степняк, не зная уже, зачем все это говорит.
– Но просто… Просто мне бы никогда не надоело спариваться только с тобой.

–  Гадкое какое слово!
– возмутилась Элоиз.
– Раньше я его терпела, а теперь оно меня просто выводит из себя! Скажи как-нибудь иначе!

–  Иначе? По-другому, да? А как?
– Эль всерьез задумался. Ни Ма, ни кто-либо еще из женщин племени никогда на это слово не жаловались.
– Ну, давай я скажу «обниматься».

–  Ты бы еще сказал «пихаться»… - фыркнула девушка и тряхнула волосами.
– Что мы тут стоим, возле этих… Пойдем? Только ты думай, думай! Они пошли по бесконечной Степи, без совещания взяв курс на северо-восток, с каждым шагом понемногу приближаясь к цели своего опасного путешествия. А потом им предстоит, быть может, еще более опасная дорога назад… Эль постарался отогнать эти мысли и попробовал сосредоточиться на поиске нового слова. «Сжиматься», «кататься»… Не то. «Сосаться»? Совсем как-то глупо. Неожиданно Элоиз остановилась и посмотрела ему в глаза.

– А в вашем племени говорили «любить»?

–  Ну, конечно… Только это как-то не так… Я вот Класа люблю, он мой брат, и малыша Стэфи тоже… А тебя я как-то не так люблю.

–  Ну, тогда люби… Как-то не так… Зануда. Элоиз легла на спину. Урагана как будто и не было никогда, сверху во все стороны простиралась казавшаяся вечной голубизна. Эль осторожно сел рядом и погладил ее большую, совсем не степную грудь - неумело, словно потрепал по макушке ребенка. Девушка вздохнула и притянула охотника к себе. Поцелуй, сладкий и даже острый от запаха чужой крови, исходившего от обоих, и в то же время странно неглубокий. Элоиз подумалось, что первый раз в жизни она собирается заняться любовью без Анзы, который всегда входил накануне в ее сознание. Иногда он сам выбирал партнера - так было и в давнишнем случае с Элем, - но это не имело никакого значения, потому что девушка искренне любила указанного исходящим из самого ее сердца сигналом смертоносца.

Эль содрал свою истерзанную набедренную повязку, едва не упал, запутавшись в ней. Девушка подавила зародившийся смех. Кажется, он и в самом деле влюблен в нее, этот нудный веснушчатый коротышка, с детства сохнущий на безжалостном степном солнце. Что ж, если поразмыслить, он заслужил гораздо большего… Нужно будет подобрать ему жену-степнячку, если только им удастся вернуться из Города. Элоиз мягко повалила мужчину на траву и приняла губами его слабое естество. Что же сделали Степь и смертоносцы с этими людьми? За жизнь здесь они как будто платят своими телами. Бедный… Бедный, но свободный. Крупные, всегда готовые к любви, городские мужчины по сути своей рабы, и оставались рабами даже в постели. Им бы в голову не пришло вот так валяться на траве, раскинув в стороны острые колени, позволяя любимой женщине натирать на языке мозоли, чтобы привести их члены в более-менее достойное состояние! Но почему-то услужливость и постоянная готовность городских самцов нравились ей еще меньше…

Наконец усилия Элоиз были вознаграждены, и охотник, почувствовав новые силы, беспокойно заерзал, намекая на смену позиции. Что ж, почему бы и нет? Девушка снова перевернулась на спину, позволяя Элю насладиться всей роскошью ее тела. В Степи таких нет, степнячки такие же худые, как и их мужчины, да и грудь у них до родов мало чем отличается от мужской. Жесткая трава колола голую, обожженную спину, не щадя и ее продолжения, но Элоиз это не раздражало. Голая Степь, посреди которой лежат два грязных голых человека… Что сказали бы про это в городе? Вряд ли они назвали бы это любовью…

Элоиз попробовала разобраться в своих чувствах и снова едва не рассмеялась. Эль, где-то там, ниже, принял ее содрогание за страсть и задвигался живее. Да, действительно, это, наверное, и есть любовь. Та, которая к брату, к ребенку… Как хорошо, что ему приятно… Неожиданно для самой себя девушка вспомнила Питти, долговязого лесного шамана, самолюбивого и хвастливого до крайности, любителя покомандовать. На редкость противный мужик. Но если бы сейчас сверху оказался он, то… Элоиз впервые почувствовала острое желание, но именно в этот момент Эль вышел из нее. Слишком поздно. Трава невыносимо защекотала, и девушка резко села, едва не отбросив выжимающего последние капли наслаждения охотника.
– Ты что?
– тут же испугался тот.
– Тебе нехорошо? Или хорошо?

Глядя в его перепуганные глаза, девушка испытала стыд. Ну, как такому скажешь, что без помощи Анзы она не успела даже как следует возбудиться? Это в Городе приятно ошарашить такими словами битый час старавшегося молодчика, да еще и не без удовольствия солгать, здесь -совсем другое дело. Самое главное, что бедняга ни в чем не виноват. Просто прежде всю любовь для Элоиз делал Анза, а не многочисленные глупые самцы. Понимал ли смертоносец, кем на самом деле был для своей воспитанницы? Вряд ли. Уж она-то точно поняла это только теперь. Теперь, когда поздно.