Моногамия. Книга 3. Половина души
Шрифт:
Его рука судорожно задирает платье, стягивает бельё. Боже, думаю, что он делает?! Нас же видно с террасы! Мы далеко, но вполне можно всё понять!
Но он проделывает всё так быстро, что я не успеваю даже рта раскрыть. Один рывок, и он во мне. Какой стыд! Какой восхитительный, какой желанный, бесконечно долго ожидаемый позор! Моя личность раздвоилась… или расстроилась? Но, главное, часть меня уже получает наслаждение и… удовлетворение. Меня словно два года мучала жажда, и вот, наконец, я припала к источнику и жадно заглатываю чистую, прохладную воду, её молекулы заполняют мои клетки живительной силой.
Но
Омерзительное? Серьёзно? Разве это правильное, подходящее слово? Почему у меня такое чувство, будто я вру себе? Такое уж омерзительное? Это самая восхитительная, самая прекрасная вещь на свете, дарующая жизнь нашим детям, дающая ему силу, уверенность, это сладкое соитие в одно, разве оно может быть омерзительным? Я набираю полные руки его волос, сжимаю их, распрямляю, снова сжимаю: нет ничего более важного для меня во Вселенной, более дорогого, более нужного, ценного.
Есть только мы. Друзья уйдут, дети вылетят из гнезда, приятели рассеются, как дым, останемся только мы в объятиях друг друга – одно целое, две части его, беспощадно раздираемые собственной глупостью в разных направлениях.
Мы плетёмся по берегу медленно и держась за руки. Не говорим друг другу ни слова. Неизвестно, что будет теперь со мной, с ним, с нашими семьями, с нашей жизнью.
Я нарушаю молчание первой:
– Как мы теперь там появимся?
– Как обычно.
– После того, что мы натворили?
– Чем наглее ведёшь себя, тем сильнее тебя почитают. Помнишь, чему равен интеллект толпы?
– Чему же?
– Интеллекту самого глупого в ней, разделённому на количество человек в толпе.
– Артём и Габриель не заслужили этого.
– Ещё как заслужили.
– Объясни!
– Что тут объяснять, всё ж ясно: есть мы с тобой и есть прихлебатели. Они, как гиены, всегда кружат над теми, кто делает что-то стоящее или обладает им, – сжимает крепче мою руку.
– Ты опять выражаешься абстрактно, жизнь ничему тебя не учит!
– Прямота слишком груба и невежественна.
– Но она спасает от многих недоразумений, а в нашем случае речь идёт о бедствиях!
– Хорошо! Я считаю твоего мужа подставщиком и альфонсом. Он живёт за счёт тебя, а в данный момент и за счёт меня, что совершенно недостойно существа, относящего себя к мужскому полу! Это отвратительно, ты хоть понимаешь насколько?
– Почему подставщик? Он помог мне, когда мне было плохо, не всякий может простить!
– Я читал вашу переписку, он подставил мне ногу в самый неподходящий момент! Тебе не приходило в голову, у кого главная роль в спектакле, в котором мы все играем в последние годы?
– А Габриель? Она любит тебя!
– Так любит, что выставила на посмешище перед друзьями, опустила тебя, хотя многим тебе обязана. Я бы сказал очень многим! Всем, чем она дорожит! Кроме того, она тоже очень ловко оказалась в нужное время в нужном месте. Так ловко, что я даже опомниться не успел.
Ты думаешь, кого-нибудь из них заботит, что мы чувствуем? Чего мы хотим, жаждем? Посмотри, что они сделали с нами!– Мы сделали это сами! Они тут ни при чём! Они просто любят нас и страдают из-за нас!
– Какая же ты наивная всё-таки! Не чувствуешь, не понимаешь, как тебя подталкивают к решению, которое ты вовсе и не хочешь принимать!
Алекс так неоднозначно всё развернул, под таким углом я даже и не думала смотреть на всю эту картину. А ведь он прав: Артём подтолкнул меня. Человек, желающий добра, посоветовал бы не спешить и уж точно вначале во всём разобраться.
– А Габриель? Она от святого духа забеременела?
– Это вышло случайно.
– Ты поэтому женился?
– Не совсем.
– Почему же? Ты любишь её?
– Конечно, нет!
Алекс останавливается. Разворачивает к себе лицом, сжимает ладонями мою голову и, заглядывая в глаза, говорит:
– Я не люблю и никогда не любил Габриель! Она нужна была, чтобы показать тебе, что это!
– Что «это»?
– То, что я всегда чувствовал!
– Что ты имеешь в виду?
– То, как ты уходила от меня и шла к нему, ложилась в его постель. Его руки обнимали тебя, его губы целовали, его…
– Стоп! Алекс, остановись! Ты переходишь границы! Он был моим мужем!
– А кем был я? Разве ты не видела, что сделала со мной? Тебе не было жаль меня? Совсем? Теперь ты знаешь, что я чувствовал, теперь ты знаешь каково это. И теперь, может быть, ты поймёшь, почему я принял то решение, которое тебе так не понравилось. А ты ну просто цинично приехала, чтобы сказать: «Нет, ты не можешь! Ведь мы в ответе за тех, кого приручили!».
Я стою оглушённая: выходит, он испытывал всё то, что и я за последние два года, и сейчас он говорит, что всё то же самое было у него, и когда мы встречались, и когда жили вдали друг от друга в течение пяти лет.
– Да-да! Я намного опытнее тебя в этом деле, и уже научился жить с этим. А тебе только предстоит, но ты оказалась совсем слабенькой. Я представлял себе всё немного иначе. Если бы только знал, что творится с тобой, я бы послал их ко всем чертям уже давно.
– А ты не знал?
– Не представлял, насколько всё плохо.
– Когда же ты понял?
– Когда ты дарила мне торт. Такой печали в глазах я не видел ни у кого и никогда, даже у родителей больных детей. И я решил тебе помочь. Ты знаешь, как.
– Ты подстроил всё со смотровым окном?
– Нет, конечно, – смеётся. – Я прекрасно знал, что ты его не закрыла, ты всегда забываешь. Я мог бы пойти и сделать это сам, или сказать Артёму, но мне нужно было побыть с тобой наедине. Разве тебе это не помогло?
– Помогло. На месяц.
– Только на месяц?
– Да, пока Габриель не сказала, что снова беременна.
– Чёрт, я не учёл этого.
– Да, и всё стало ещё хуже, чем было. Второго ребёнка ты тоже случайно сделал?
– Второго нет. Мне было хорошо с ней, спокойно. Я стал думать, что, возможно, у нас с ней всё получится. Она не противилась рожать, как ты, –смотрит с укором, – а детей чем больше, тем лучше. Ты же знаешь моё мнение на этот счёт.
Конец ознакомительного фрагмента.