Монсегюр и загадка катаров

Другая форма consolamentum могла быть совершена совершенными над верующими просто по просьбе последних, но только в случае, когда тем грозила смертельная опасность. Это был некоторым образом эквивалент крещения, которое любой христианин мог совершить над человеком, который еще не крещен и которому угрожает смерть. Но действие этого consolamentum не сохранялось надолго: если человек оставался жив, таинство теряло силу, и его можно было совершать несколько раз, в зависимости от обстоятельств.

Ритуал в том и другом случаях был идентичен. У верующего, который желал стать совершенным, спрашивали, хочет ли он вернуться к Богу и Евангелию. Если он отвечал утвердительно, с него брали обещание, что на будущее он воздержится от всякой запретной или нежелательной пищи, что не будет вступать в плотскую связь, что не будет лгать, что не будет клясться и что никогда больше не покинет катарскую общину, даже под страхом смерти от огня, воды или любой другой. Принеся эти обещания, кандидат читал «Отче наш», единственную допущенную католическую молитву, однако разрешенную только совершенным, — потому что «Отче наш» считался молитвой, которую ангелы читают перед престолом Бога, — и в еретической версии: вместо panem quotidianum [хлеб насущный] говорилось panem supersubstantialem, «сверхсубстанциальный хлеб», потому что для катаров материальный хлеб был созданием дьявола, как и все остальное. После того как новый избранник зачитывал это «еретическое» «Отче наш», совершенные налагали руки на него и возлагали ему на голову «Книгу» — вне всякого сомнения, Евангелие. Наконец, ему даровали поцелуй, и все собрание падало перед ним ниц.

Есть и еще один обряд, совершенно особый, известный нам только по осаде Монсегюра в 1244 году: convinenza. Это вариант consolamentum на случай войны, совершавшийся над воинами, которые рисковали получить смертельную рану и утратить дар слова. Прежде чем пойти в бой, они «договаривались» с совершенными, что над ними будет совершен consolamentum без того, чтобы они отвечали на традиционные вопросы и читали «Отче наш». Но такая convinenza была, похоже, актом совершенно исключительным.

Остается проблема endura. У катаров была настолько пессимистичная концепция мира, что их противники не колеблясь считали их склонными к самоубийству: по всей логике люди, верящие, что они ангелы, заключенные в тюрьму телесной оболочки, могут испытать искушение сократить путь и как можно быстрее бежать из своей тюрьмы. К тому же их смелость перед лицом смерти, даже самой ужасной — на костре, и голодовки, которые предпринимали некоторые из них в застенках инквизиции, могли способствовать поддержанию мнения о некоем подобии ритуального самоубийства. Но это были лишь отдельные случаи, и никакого следа призывов к самоубийству в катарской доктрине нет. Если вдуматься, самоубийство скорее помешало бы процессу очищения, которое происходит благодаря покаянию и страданию, претерпеваемому в мире. Но что остается немного загадочным — это практика endura.

Эта практика не древняя и касается только последних катаров, катаров XIV века. Благодаря книгам записей инквизиции известно, что еретики, в основном женщины, доводили себя путем endura, то есть длительного голодания, до смерти. Это голодание якобы им предписывал диакон их общины. Факт, похоже, исторически доказан, и есть другие примеры, когда катары уходили в горы посреди зимы, чтобы умереть от голода и прежде всего от холода. Но эта практика ограничена во времени — она относится только к началу XIV века — и в пространстве — она затрагивает лишь область Юсса-ле-Бен и высокогорную долину Арьежа. Вне этих пределов ни одного подобного примера не известно, и в любом случае этого не происходило в более ранние времена, когда катаризм имел сильную организацию. Несомненно, в этой endura надо видеть последнее и отчаянное проявление катарской веры в эпоху, когда дело катаров было уже обречено. Это не мешает некоторым нашим современникам, называющим себя катарами XX века, выделять endura как аутентичный ритуал и даже проповедовать ее, делая из нее один из самых важных элементов учения. Надо напомнить, что знаменитый Отто Ран, автор книги «Крестовый поход против Грааля», бесспорно нацист, таинственно исчезнувший в 1939 году, якобы совершил endura в горах на австрийско-германской границе [31] . Сакральный аспект такого самоубийства, хорошо известный и практикуемый у эскимосов среди стариков, ставших бесполезными для племени, породил множество легенд…

31

Потому что среди его предков якобы были евреи — факт отвратительный и несовместимый с его принадлежностью к СС. Кристиан Бернадак приводит ряд аргументов, стремясь доказать, что тот не покончил с собой, но его начальники велели ему исчезнуть, чтобы вновь появиться под другим именем.

В любом случае это доказывает, что на рубеже XIII–XIV веков катаризм уже угасал и каждая группа катаров, избежавшая инквизиции, поступала по собственному разумению. Между рассеявшимися катарами уже не было связей. Но в конце XII — начале XIII века такая связность, такое, можно даже сказать, единство были очень крепки. Тогдашние катары создали диоцезы. В пределах каждого диоцеза, помимо огромной массы верующих, были совершенные, «избранные», считавшие, что только они и есть «катары», то есть «чистые». Но некоторые из этих совершенных носили сан диаконов, и на них, вероятно, была возложена особая миссия — в частности, проповедовать перед населением, чтобы обратить его, или перед верующими, укрепляя их веру. Пусть слово «диакон» не сбивает с толку: катары отвергали всякую священническую иерархию и саму идею священства. Лишь в контакте с ортодоксальными христианами, чтобы более эффективно противостоять им, катары заимствовали у Церкви размытую иерархическую систему, чтобы координировать усилия и организовать защиту перед лицом гонений.

Обычно тех, на кого следует возложить ответственные должности, выбирали верующие и совершенные, собравшись на общее собрание. Некоторые катары жили изолированно, как настоящие отшельники: они не участвовали в жизни общины. Других, стало быть, назначали диаконами, и жили они в основном в городах. Именно из их числа выходили проповедники, мудрецы, теологи. Некоторым образом они были духовными вождями общины. Но собрание совершенных брало на себя также избрание ответственного главы диоцеза. Его именовали епископом, но это просто удобное название, не более того. Кстати, если епископ неудовлетворительно выполнял положенные ему функции, собрание могло отозвать его и выбрать на его место другого. Епископ служил всей катарской общине, не имея никаких священнических прерогатив. Он был лишь первым среди себе подобных, притом временно, волей обстоятельств. И избирали его в некотором роде демократическим путем. При епископе могли быть два коадъютора, «старший сын» и «младший сын», помогавшие ему в выполнении его задач, и если епископ умирал, ему наследовал старший сын, пока община не изберет другого епископа. Так поддерживалось единство — выглядящее с первого взгляда немыслимым — групп, состоящих из мужчин и женщин разного происхождения и порой исповедовавших несхожие взгляды, групп, полностью признававших свободную дискуссию и никогда не отвергавших с порога аргументы противников. Нельзя говорить о терпимости: скорей уж стремление к постоянному поиску истины способствовало тому, что катаров запомнили как мужчин и женщин образцового благочестия и величайшей интеллектуальной честности. Но потому-то они и представляли опасность для Римской католической церкви: они подавали плохой пример как прихожанам, так и населению, которое хотела вовлечь в свою орбиту монархия Капетингов.

Поэтому нужно было их ликвидировать. И любыми средствами.

Что и было сделано.

Часть третья ЗАГАДКА КАТАРОВ

Глава I КАТАРЫ СРЕДИ НАС

Пламя Монсегюра поглотило не только две сотни мучеников, не пожелавших отказаться от своих убеждений: вера в то, что совершенные, будучи чистыми ангелами, вернутся в царство Света, придавала им силы и мужество, но не спасла от гибели ни катаров, ни их религию. Трагическая развязка событий 16 марта 1244 года стала финальным эпизодом в истории катаризма: последователей учения ожидало либо бегство, либо цепкие лапы инквизиции. Разумеется, нельзя обойти молчанием тот факт, что на протяжении последующих веков кое-где возникали очаги религии катаров, учение вновь оживало и находило поддержку у населения. В этом нет ничего удивительного: религия, получившая в свое время столь широкое распространение, не могла исчезнуть в один миг, повинуясь приказу церковного суда. Однако не будем забывать, что речь идет не о простом запрете со стороны властей, а о планомерном уничтожении катаризма. К ограничительным мерам, примененным Церковью к совершенным, более подходит выражение «повсеместное истребление». Государственная власть не отставала от власти церковной: Окситания оказалась в руках Альфонса Тулузского, графа Пуату, действовавшего по наущению королевской капетингской администрации. По всей вероятности, последний всплеск катаризма пришелся на первую треть XIV века, поскольку в период с 1321 по 1335 год инквизиция возобновила «охоту на ведьм», огласив множество приговоров по делу о катарской ереси. В ходе времени подобные обвинения стали выдвигаться все реже, а концу XIV века и вовсе исчезли. Можно с уверенностью сказать, что инквизиция оставила в покое Окситанию лишь после того, как французы потерпели ряд трагических неудач в ходе Столетней войны — следовательно, к концу XIV века «катарская ересь» прекратила свое существование.

В истинности этого утверждения можно усомниться: известно, что религии всегда оставляют свой след в истории. Однако оговоримся: бесследно исчезла лишь «оболочка» катаризма, его организационная структура и ритуалы, бывшие в ходу у совершенных. То, что произошло с вероучением катаров, схоже с эволюцией другой древней религии. Так, завоевание Галлии Цезарем, наложившим запрет на распространение кельтских вероучений, знаменовало собой конец друидизма. Не желая мириться с подобным положением вещей, друиды поначалу скрывались в лесах, избирая труднодоступные места для проведения своих обрядов, но шло время — и последователей друидизма становилось все меньше. В конце концов, кельтские жрецы растворились в общей массе верующих, приняв новую форму духовности: они стали христианами. Подобное изменение произошло и с последователями катаризма. Истребление Безье и холокост Монсегюра положили начало разобщению катаров: их учение подвергалось гонениям и нападкам; культурные связи, существовавшие ранее, были разорваны; рассеянные по свету, укрывшиеся в недосягаемых для инквизиции местах, ученики катаров более не могли поддерживать друг друга и тем самым продлевать жизнь своей религии. Однако все вышесказанное не означает, что подобными мерами был умерщвлен дух катаров. Не будем забывать, что, в отличие от исчезнувших друидических обрядов и ритуалов, кельтское мировоззрение еще долгое время играло заметную роль в средневековом христианстве (особенно четко традиции друидов прослеживаются в укладе ирландской и бретонской церквей). То же можно сказать и о духе катаров: несмотря на учиненный разгром движения, катаризмом была «заражена» большая часть Окситании. Провансальцы довольно легко поддавались «еретическим» настроениям: так, в XVI веке большинство из них встало под знамена Реформации. В связи с этим отметим тот любопытный факт, что протестантское движение, распространившееся в Окситании, охватило лишь те земли Прованса, где долгое время было заметно влияние катаров. Конечно, из этого нельзя делать вывод о том, что протестантизм — это наследие катаризма. Подобное предположение ошибочно, однако невозможно отрицать то, что семена протестантизма упали в этом случае на благодатную почву. Впрочем, судя по некоторым деталям, можно говорить если не о кровном родстве этих течений, то об их общем источнике, затерянном в глубине веков: знаменитый гугенотский крест похож на окситанский, а в его символике нашли отражение некоторые катарские традиции.

Однако, какие бы доводы мы ни привели в поддержку «катарского духа», все же следует признать, что те или иные отголоски веры катаров являются лишь «побочным эффектом» исходного учения, своеобразным «неокатаризмом», если можно так выразиться. Поэтому я бы посоветовал соблюдать величайшую осторожность при изучении многочисленных свидетельств, говорящих в пользу того, что в регионе Монсегюра, Арьежа или Разе и поныне можно отыскать следы катаров. Многие из таких «указаний» вполне могут оказаться лжесвидетельствами. Когда на глаза мне попадается человек, с самым серьезным видом утверждающий, что он является одним из последних катаров, я не в силах сдержать улыбки. На своем веку мне пришлось перевидать столько любопытных образчиков «друидов», убежденных в своей принадлежности к этой касте, — вероятно, в силу этого незыблемого убеждения они украшают свою персону всевозможными живописными «кельтскими» атрибутами, — что теперь меня уже не смущают ни катары, ни великие магистры всевозможных обществ и сект. Несмотря на то что друидизм исчез в незапамятные времена, его учение и ритуалы вновь привлекли внимание публики. Однако все эти обряды и верования, вошедшие в моду в конце XVIII века, есть не что иное, как изобретательная выдумка обществ, более или менее склонных к эзотерике. Говоря откровенно, нам следует признать, что современная наука знает лишь немногое (скорее почти ничего, чем что-либо) о быте, нравах или религии друидов. Известные нам «современные друиды» не имеют никакого отношения к древним жрецам высшего ранга. Сколь бы ни были чисты их намерения, какой бы искренней ни была их вера в «генеалогическое родство» с древними кельтами, нынешних друидов можно назвать разве что «неодруидами». Некоторые из них, прекрасно осознавая это, без особых усилий принимают подобное условие, не утаивая приставку «нео-» от окружающих. К сожалению, другая часть «неодруидов» не столь предупредительна. Зачастую от них можно услышать, что они являются «доподлинными друидами, вдохновленными самими Небесами», что производит на публику, жадную до всего необычного, огромное впечатление. Среди них найдутся и те, кто, по-видимому, потерял последнее уважение к чему-либо сакральному: в противном случае чем еще можно объяснить их гротескные церемонии и ритуалы, проводимые в менгирах из полистирола? Вероятно, им и в голову не приходит, насколько смешно выглядят подобные действия, поскольку этим они не ограничиваются. Помимо полистирольных менгиров, ими изобретена целая друидическая иерархия, образующая орден: друиды в белых одеяниях, барды в голубых одеждах и жрецы в зеленом облачении. Только вот ведь несчастье… во всех кельтских языках, которые нам известны, не существует разлитых лексем для зеленого и голубого цветов: для их обозначения всегда использовалось одно и то же слово. Какое откровение заставило «неодруидов» восполнить этот пробел в индоевропейском словаре?

Я даже боюсь представить, что творится сейчас в областях, расположенных на территории древней катарской Окситании: должно быть, там и поныне, между Юсса-ле-Бен и Ренн-ле-Бен, по ущельям, перевалам и долинам скитаются катары, избирая для своего пути лишь окольные дороги… Можно ли назвать этих странников преемниками катаров? Пожалуй, я воздержусь от ответа. Говоря откровенно, от него меня удерживает лишь то, что у совершенных все же есть некоторое преимущество перед друидами: согласно их верованиям, катарам доступно перевоплощение, в то время как друиды в него не верили. Нынешние последователи катаризма могут, по крайней мере, считать себя новым воплощением средневековых катаров, что следует из их собственного учения. Человеку XX века, считающему себя друидом, подобная роскошь недоступна — правда, он в свою очередь может воспользоваться другой, не менее сумасбродной уловкой: теорией о переселении душ. К подобному приему, заметим, некоторые «неодруиды» не замедлили прибегнуть.