Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Обращение к абстрактным рамкам практической жизни (пространство и время) подчеркивает религиозный характер непосредственного или отдаленного времени и куцый, чтобы не сказать больше, характер собственно исторического времени. Когда речь заходит о genus (род в прошлом), противопоставляемого domus (нынешняя семья), знания не простираются за пределы двух, трех или четырех поколений. Пространство определяется прежде всего через концентрические круги, формирующие ориентиры индивида: corpus, domus, locus, pagus. Тело, дом, деревня, округа. «Округа» в данном случае — это Сабартес или верхняя часть графства Фуа: за пределами местного сообщества взаимно недолюбливающих друг дргуа лиц, она является для наших монтайонцев более широкой зоной принадлежности, существующей как таковая, сама по себе. На всех уровнях человеческое тело и domus, в качестве базовых единиц, стремятся быть пространственной и временной мерой мира. Не является ли domus по отношению к телу тем же, чем является молекула по отношению к атому?
В завершение «пространственного» анализа необходимо также выявить, каким образом domus вписывается в центр системы координат, имеющей вертикальное и горизонтальное измерения.
Если смотреть на него, не впадая в романтизм и анахронизм,
Наше исследование обратилось затем к социальной и политической морали, к установкам в отношении того, что позволительно и что недопустимо [ce-qui-se-fait-ou-ne-se-fait-pas], к идеалу бедности, не всеми в равной степени разделяемому: в этой области мы нашли несомненные ценности domus — пренебрежение накоплением и соседство, поскольку именно последнее распределяет и уважение, и презрение. Не всегда обладая чувством греха, жители Сабартеса знакомы, когда это необходимо, с чувствами стыда и достоинства.
Краткий обзор религиозных и мифологических ценностей вновь навел нас на след этакого «барана с пятью ногами», каковым является народная культура: одной ногой — в римской вере, другой — в альбигойстве, третьей — в своеобразном крестьянском материализме или натурализме, который, за неимением лучшего термина, я назвал примитивным спинозизмом, и двумя последними — в фольклоре. И всякий раз в центре потустороннее [1033] . Тот свет становится фольклорным образом у одних, отрицается другими, по-разному предвосхищается католиками и катарами. Упоминание о бездомно скитающемся после смерти призрачном и почти телесном «двойнике» не дает покоя жителям Монтайю и Сабартеса, которым предлагаются самые разные решения: «горизонтальная» версия земных привидений в фольклоре; «вертикальная» версия небесного потустороннего мира, представленная «книжными» религиями. Наконец, осуществленное катарством примирение: оно настаивает на горизонтальном переселении душ между телами людей и животных и на вертикальном финальном пути в загробное царство, которое определяется как находящееся «наверху». Для многих спасение является высочайшей идеей. Все, что я знаю про Бога, — заявляет один крестьянин из Сабартеса [1034] , — так это то, что он явился, чтоб нас спасти. В рамках наивного антропоцентризма божество предназначается для спасения души индивида. Почитая Бога, человек приходит таким образом к любви к самому себе, сначала в своем доме, а потом и вне его, в бесконечной протяженности. Люби себя, и небо тебя полюбит. Ното homini deus [1035] .
1033
Если значимость domus в менталитете наших монтайонцев не подлежит сомнению, то роль потустороннего мира может показаться искусственно акцентированной благодаря происхождению нашего источника (епископскому и инквизиторскому). На подобное замечание я отвечу следующее: если бы крестьянский менталитет в том, что касается религиозных вопросов, действительно был, как это порой считается, обращен преимущественно к заботам культа плодородия, то наш источник, столь дотошный и полный, когда речь заходит о любых возможных отклонениях от официального христианства, не преминул бы отметить эту специфическую тенденцию. Именно так! Наш источник подчеркивает, что в религиозности (или в отсутствии религиозности) крестьян, в любом случае формирующей одну из основных точек отсчета сельской культуры, решающую роль играет потусторонний мир, по-разному представляемый и описываемый, а порой и отрицаемый.
1034
II, 120. В этом высказывании снова присутствует смешение между «Богом» вообще и Христом в частности.
1035
Ното homini deus [est] — человек человеку бог (лат.), парафраз знаменитого выражения, источником которого является комедия римского комедиографа Тита Макция Плавта (ок. 250—ок. 184 до н. э.) «Осел» — homo homini lupus est — человек человеку волк.
Domus в этом мире и рай на том свете — таков в упрощенном виде конкретный идеал Монтайю. С учетом антропоцентрического натурализма, этот идеал несет в себе некий удвоенный гуманизм [1036] . Гуманизм, еще не искаженный навязчивым образом разлагающегося трупа, который станет бичом следующего века [1037] .
Два элемента, земной и небесный, домашний и райский, посю- и потусторонний, могут вступать в противоречие, даже в конфликт. Будучи еретиком, например, трудно поймать двух зайцев: и domus соблюсти, и спасение обрести. Должно смириться с потерей одного ради достижения другого.
1036
См.: С. Martineau. По поводу двойной главной заботы, domus и спасение, земля и небо, см. также о реакции Бене-отца на смерть сына (гл. ХШ).
1037
Martineau, 1974.
Однако попыток примирения, даже синтеза между domus и потусторонним вполне достаточно: в эпоху, наступившую много позже той, что я рассматриваю в этой книге, привидения будут возвращаться масками во время карнавала чтобы похищать из домов еду, оказываясь группой молодежи, порой переодетой в «девушек» в соответствии с требованиями сексуального преображения и сезона. Путем разнообразных превращений произойдет переход от жизни к смерти и обратно, от смерти к жизни. Но задолго до последнего гигантского всплеска фольклорной и протестной волны (ознаменовавшегося «войной масок» или девичьей войной в Арьежи XIX века), регулярные визиты призрачных мертвецов, в том числе в их по-прежнему существующий дом, был предсказаны в откровениях Арно Желиса. Крестьянка Риксанда Кортиль устанавливала непосредственную связь между плодородием земли и спасением душ мертвых, которое обеспечивают «добрые люди». Одно не существует без другого. Сходные свидетельства: рай римской веры имеет вид гигантского domus; что же до небесной обители, изображенной альбигойским учением, то все попавшие
в нее души будут любить друг друга как братья и сестры, как родители и дети одной семьи. Жак Фурнье вполне мог задаваться вопросом, уж не верили ли пастухи Монтайю в возможность великого вечного круговорота между крохотными домами на земле и обширной обителью небесной? Инквизиторы разрушали деревенский дом виновного и, если он уже умер, его могилу, нанося двойной удар, дабы лишить его покоя и на том свете.Общая оценка царившей в Монтайю двухполюсной системы может лишь подчеркнуть её замечательную способность к воспроизведению, внедрению, глубокому укоренению в земле Сабартеса. Действительно, вот проходят две трети века: мы оказываемся в 1390 году. Суровые репрессии, обрушившиеся на деревню между 1308 и 1325 годами, вероятно, впоследствии смягчатся, чтобы затем и вовсе исчезнуть. Но будут и другие кровавые или жестокие моменты: в 1348-м явится Черная смерть (последствия которой — возможно, незначительные? — для верхней Арьежи нам неизвестны), затем другие эпидемии, бесчинства военных, наемников... В 1390-м в Монтайю будет насчитываться лишь 23 двора, то есть половина, если не меньше, от их количества в 1300—1320 годах [1038] . Суровое кровопускание... Но основные фамилии, даже после ужасного опустошения, не исчезнут, несмотря на инквизицию, эпидемии, войны... В 1390 году жители Монтайю зовутся Бене, Клерг, Мор, Феррье, Бай, Фор, Азема, Пурсель, Рив, Отье, Аржелье. Все являются потомками семей начала века, несмотря на истребление и испытания. Лишь одно имя (вероятно?) новое. Domus выдержали удар. Они не растворились среди иммигрантов — здешнее высокогорье для последних малопривлекательно. Монтайю останется сама собой, какой и была; в 1970 году там все еще будет проживать один Клерг, упомянутый в телефонном справочнике. После череды многих других Клергов... Судьба деревни идет сама по себе вне Истории, но не без историй, начиная от основания (в каролингскую эпоху?) вплоть до нашего времени; сегодня исход из горных районов угрожает стабильности старого поселения, которое не смогли разрушить ни порожденные идеологией репрессии, ни смертельные микроорганизмы. Монтайонская культура, как мы видели, ориентирована на простое воспроизводство, на самосохранение и на обеспечение непрерывного существования domus в этом несовершенном мире. Единственный признак «роста», который вдруг обозначился в этих краях около 1305 года, не имел ничего общего с экономикой (мы не берем в расчет отгонное овцеводство). Он имел отношение к загробному потустороннему миру, своего рода духовной трансцендентности, сконцентрированной в раю альбигойцев, которые были заблудшими отступниками от христианства в силу закоснелости в своей, столь своеобразной, вере «добрых христиан».
1038
Dufau de Maluquer A. de, p. 137.
Жак Фурнье, епископ-инквизитор, взялся, как известно, навести во всем этом порядок. Катарство сегодня — погасшая звезда, чарующий и холодный свет которой снова дошел до нас после полутысячелетнего затмения. Но Монтайю, гнусно задавленная усердным карателем 1320 года, — это не просто отклонение от нормы, всплеск краткий и мужественный. Монтайю — это хроника простонародья; это биение жизни, возвращенное репрессивно-назидательным текстом, который представляет собой один из памятников окситанской литературы на латинском языке. Монтайю — это любовь Пьера и Беатрисы, это стадо Пьера Мори. Монтайю — это плотский жар осталя и извечное крестьянское упование на Царствие небесное [1039] . Одно в другом. Одно через другое.
1039
См. об этом: Radcliffe Brown A. R. Structure and Function..., p. 162.
О городском и античном контексте см.: Fustel de Coulanges. La Cite antique (первые главы).
ИСТОЧНИКИ, БЛАГОДАРНОСТИ
Многие постраничные сноски в этой книге отсылали к Приложениям. Поскольку стоимость печати была такой, какой она являлась в 1975 году, издатель установил жесткие пределы объема книги. Пределы, из-за которых мне пришлось, увы, вынести основную часть этих Приложений в статью, рукопись которой я рассчитываю предложить журналу Etudes rurales.
Я ограничусь здесь лишь обоснованием числа в 200—250 человек, которым я обозначил численность жителей в Монтайю в рассматриваемый период (1294—1324 годы). В целом насчитывается 204 монтайонца, упомянутых в исчерпывающем расследовании Жака Фурнье [1040] . Это число неполно: епископ, разумеется, мог буквально перерыть каждый дом в Монтайю; он, однако, не занимался всеобщей переписью — которой, замечу кстати, нам очень не хватает. Свидетели и обвиняемые, родом из Монтайю, которых допрашивал Жак Фурнье, возможно, не упомянули кого-то из взрослых; они, безусловно, не сочли достойным упоминания какое-то число младенцев и даже просто маленьких детей. Но, с другой стороны, число 204 завышено : все 204 не проживали одновременно в Монтайю (некоторые умерли или эмигрировали в начале нашего периода, другие родились или иммигрировали в Монтайю после этих смертей и эмиграций). Располагаясь между недостаточностью и чрезмерностью, численность в 200—250 человек представляется вполне правдоподобной. Она превосходит, разумеется, ту сотню жителей, которую можно будет обнаружить в деревне в 1390 году, после серьезных демографических потерь (половина или больше), связанных с чумой, войнами и другими катастрофами 1348 года и после того (Dufau, 1898).
1040
Это число включает всех монтайонцев, упомянутых в весьма полезном Указателе Ж. Дювернуа (Registre..., vol. Ill, in fine), а также нескольких человек, упущенных в этом Указателе и обнаруженных мной в самом тексте Регистра.
Библиография прилагается. Моим основным источником был Регистр Жака Фурнье (см. выше, Предисловие, и ниже, Библиография). Однако я также использовал архивные дела, как правило, относящиеся к более поздним периодам. Среди документов, современных Регистру или относящихся к более ранним эпохам, присутствует регистр Жоффруа д’Альби (1308—1309 гг., латинский манускрипт, BN 4269). Он лишь немного касается самой Монтайю. Из документов более поздних эпох я использовал:
— Департаментский архив Арьежи, J 79 (сеньориальные права в Монтайю в XVII век, однако речь идет о типичных средневековых правах, см. гл. I);
— Муниципальный архив Монтайю: он почти полностью относится к XIX и XX векам (акты гражданского состояния; поименные списки; списки налогоплательщиков; кадастры 1820 года, необычайно полезные; см. также некоторые поименные списки, относящиеся к нашей деревне, в Департаментском архиве Арьежи, 10 М 4).