Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Итак, две или три сотни овец на кабану, в стаде, собранном на основе полуиндивидуалистической ассоциации. Их приводят пастухи-артельщики. Каждый часто приходит со своими овцами и почти всегда с порученными хозяином. Пьер Мори, например, может сам владеть 30—50-ю головами скота в гораздо более крупном стаде, за которое он отвечает, кроме всего прочего, как старший пастух: кабанный, сыровар или майорал. Он выступает одновременно как артельщик, наемный работник и десятник над прочими подчиненными ему сотоварищами. В дальнейшем я еще вернусь к некоторым из этих ролей.
Повседневная или, скорее, помесячная жизнь наших пастухов, во время зимовок и летних выпасов, известна нам благодаря старым или ретроспективным документам [181] . Ее внутренний ритм подчинен последовательности периодов ягнения и дойки. Ягнята рождаются под Рождество, в полном соответствии с евангельской мифологией яслей, столь популярной уже в иконографии XIV и XV веков {128} . В начале мая ягнят отделяют от маток. С мая месяца овец раздаивают. Формируются ассоциации пастухов и, вероятно, их нанимателей. В июне поднимаются в кабаны. Вооруженный черпаком и деревянной бадейкой майорал, или старший пастух, приступает к приготовлению сыра, который будет продаваться в лавках Акс-ле-Терма всем окрестным крестьянам, включая жителей Монтайю.
181
Ibid, p. 403.
{128}
Имеется в виду появившийся в XIV в. иконографический сюжет, связанный с евангельскими рассказами о Рождестве (Лк. 2:7: «И родила
Иберийская или пиренейская кабана, строго мужской характер которой время от времени нарушает мимолетное явление блудницы или любовницы, приходящей порезвиться с пастухом побогаче или попривлекательнее, может быть противопоставлена domus Сабартеса или Монтайю в той мере, в какой исключительно мужская общность контрастирует со смешанной. Несмотря на разделение труда, отдающее на откуп мужчине внешние функции, а женщине — внутренние, женские и мужские роли в domus взаимно пересекаются и накладываются. Кабана, напротив, состоит только из взрослых мужчин [182] {129} ; на изображениях поклонения пастухов XV века присутствие в овчарне Девы с младенцем будет чем-то непривычным, следовательно, удивительным и чудесным. Будучи сообществом мужчин, формирующимся по принципу сотрудничества, а не рождения, кабана тем не менее является хранительницей первобытных, связанных с лунным циклом, ментальных традиций овцеводов, занимающихся одной из древнейших профессий. Позже эти традиции предстанут перед широкой публикой в печатном виде: с помощью пастушеских календарей. Летние горные кабаны представляют собой хранилище культурных реликтов, такую же роль депозитария они играют и по отношению к пережиткам катарства, которые будут оберегать, пока смогут, укрывая от гонений долин, передавая из уст в уста, от старого пастуха к молодому. Не на след ли такой передачи напал в конце XVI века в альбигойском нагорье святой епископ, о котором повествует Ла Рош-Флавен, автор единственного известного нам текста, где с достоверностью говорится о возможных пережитках катарства после начала Возрождения, по крайней мере, в фольклоре. Один святой епископ, — пишет Ла Рош-Флавен, — направляясь в Рим за возведением в сан кардинала, встретил недалеко от гор Альби здешнего старого крестьянина, и, повествуя о местных событиях, этот старик рассказывал о множестве бедных людей, покрытых усыпанными пеплом власяницами и живущих лишь сбором кореньев в горном безлюдье, подобно диким зверям. Их именовали альбигойцами, а непрестанная война, что велась против них пятьдесят или шестьдесят лет, и истребление более чем пятидесяти тысяч человек послужили лишь зернами, из коих они росли и множились, и нет никакого средства увести их от этого заблуждения, если только не проповедью какого-нибудь совершенного человека [183] .
182
У меня есть повод усомниться в другом месте этой книги в том, что пастушеское ремесло — исключительно мужское дело и что не существует, условно говоря, верхнеарьежской Жанны д’Арк, или «маленькой пастушки». Иногда случается, что бы женщина, особенно вдова, сама гнала свое стадо на пастбища. См. случай Гийметты «Бенеты» и Раймонды Бело (III, 70, текст двусмысленный).
{129}
В XIX в. стало традиционным говорить о Жанне д’Арк (ок. 1412—1431) как о «пастушке из Домреми» (Домреми — ее родная деревня в Лотарингии). Однако по ее собственным словам, она «не пасла ни овец, ни других животных» (цит. по: Райцес В. И. Жанна д’Арк. Факты, легенды, гипотезы. М., 1982. С. 40). Впрочем, иные историки полагают, что для современников-простолюдинов «Жанна была „пастушкой”, подобной многим другим, появлявшимся в самые тревожные времена. В такие времена, как помнили люди, не раз появлялись „убогие”, „дети” „пастушки”; они снимались с мест, бросали стада, покидали дома, убежденные в том, что их призывает на помощь Господь, который надеется на них больше, чем на знатных людей и слабеющую власть» (Дюби Ж. Средние века [987—1460]. От Гуго Капета до Жанны д’Арк. М., 2000. С. 363—364).
183
La Roche-Flavin. Treize livres des Parlements de France, p. 10 — 20, цит. no: Louis de Santi et Auguste Vidal, Deux livres de raison (1517 — 1550), специальный том Archives historiques de l’Albigeois, fasc. 4, Paris, Toulouse, 1896.
До сих пор мы находились в сфере больших длительностей {130} , трансисторических по природе, в рамках которых с XIV по XIX пастушеские века кабана неколебимо остается на своем месте как живой и действующий институт.
В наших текстах отмечены также подразумеваемые этими структурами маршруты перегонов, привычные для пастухов из Монтайю. Сразу несколько идей по поводу общих условий их осуществления представил в своей статье Пьер Кост [184] , — как показывают наши тексты, ее положения применимы не только к изучаемому автором Провансу, но и к арьежским Пиренеям.
{130}
Большая длительность (фр. longue duree) — понятие, введенное Ф. Броделем (см. прим. 35 к гл. I), который опирался на идеи французского социолога российского происхождения Жоржа (Георгия Даниловича) Гурвича и Марка Блока. Существуют различные исторические ритмы: время большой длительности — время природных циклов, время социальных и ментальных структур, то есть время как бы неподвижное, когда перемены происходят за сроки намного превышающие срок человеческой жизни, а потому не ощущаются; время конъюнктур, экономических и социальных, циклов, измеряемых десятилетиями, то есть происходящих на протяжении человеческой жизни; наконец, краткое время событий.
184
Coste P La vie pastorale en Provence au XIV siecle // Etudes rurales, 1972, avril-juin.
1. Прежде всего, П. Кост отмечает преобладание «обратного» отгона: с гор — на равнину, с верхних земель — в понизовье, с летовки — на зимовку. Между тем «прямой» отгон минимален и несуществен: жители долин — большие домоседы и любители уюта, чем горцы. Крупные пастушеские артели в пиренейско-каталонском комплексе, как и в Провансе, рекрутируются прежде всего из жителей гор, то есть верхней Арьежи и, в частности, Монтайю либо Сердани. «За обратным отгоном стоит обычай и, несомненно, века» (П. Кост).
2. Производят огромное впечатление количественные характеристики сезонных перегонов: сотня тысяч овец, по крайней мере, в викариате {131} Драгиньян и в провансальских бальяжах Люк и Френе [185] , является обоснованной приблизительной оценкой. Цифры того же порядка, безусловно, справедливы для перегона на территории графства Фуа, но на сегодняшний день у нас нет возможности дать более точную оценку.
3. Отгонное хозяйство требует определенной организации контактов. Оно, разумеется, не нуждается в существовании единой государственной структуры, теоретически способной объединить все пространство, зимние и летние пастбища, входящие в маршруты перегонов; однако необходимы ярмарки, рынки, поскольку столь значительные перемещения не могут опираться лишь на простые потребности натурального хозяйства. Например, пиренейские и припиренейские области играют решающую роль в обеспечении бараниной Тулузы [186] . Овцеводы или пастухи из Монтайю, Клерги и Мори в частности, регулярно бывают на овечьих ярмарках Акс-ле-Терма и особенно Ларок д’Ольмеса, где занимаются торговыми операциями с шерстью и скотом (III, 154).
{131}
Викариат (фр. viguerie) — здесь: административно-судебный округ, на которые делилась Франция еще со времен Каролингов (см. прим. 23 к гл. XVIII); не смешивать с викариатами (фр. vicairie, vicarial), на которые делились епархии (см. прим. 13 к гл. I).
185
Ibid.,
р. 70.186
Wolff Ph. Commerce et marchands de Toulouse. 1954, p. 197-198.
В географическом плане маршруты сезонных перегонов с исходным пунктом в верхней Арьежи лежат несколько в стороне от тех, которые пролегают от внутренних горных областей Тулузы [187] . В самом деле, зимовка в тулузском регионе сопровождается летним выпасом, четко локализованными к западу от нашей зоны и включающим, прежде всего, Беарн и Паларскую землю. Напротив, пастухи арьежских и восточных Пиренеев на зиму перегоняют скот преимущественно в Од (на северо-восток) и в Каталонию (на юг) [188] . Монтайонские пастухи, те же Моры и Мори, на период летнего выпаса базируются в горной местности верхней Арьежи и Сабартеса, поблизости от малой родины: речь идет об Акс-ле-Терме, Орлю, Меране и пастбищах по соседству с упомянутыми местами. Далее, нормой является спуск на зимовку в направлении восточных предгорий Пиренеев и долины Агли к Разигьеру, Планезу, Арку; на земли Разе, Фенуйеда, Мори, на стыке северного Руссильона и крайнего юга нынешнего департамента Од. Впрочем, что такое нерушимая дружба, объединяющая Пьера Мори и Гийома Белибаста, если не прочная человеческая связь между пастухом летнего выпаса в верхней Арьежи (Мори) и сыном овцевода зимовки в Фенуйеде (Белибаст)? Результаты этой дружбы позднее преобразуются в силовые линии (впредь ориентированные на юг) пиренейско-иберийского отгона: Пьер Мори останется подвижным, мигрирующим из верхней Арьежи и обратно элементом, а Белибаст закрепится в Морелье, в непосредственной близости от зимних пастбищ южнее Эбро.
187
Ibid., p. 200.
188
Ibid.; Vourzay B., p. 37 bis, p. 71 bis.
В самом деле, руссильонские странствования со временем прекратятся: инквизиция вскоре после 1305—1308 годов перекроет катарский путь на северо-восток, который через верховья долины Ода соединял южно-арьежских гуртовщиков с их зимними пастбищами на Агли. Совершая это, инквизиторы не ликвидировали отгонное хозяйство. Они ограничивались его переориентацией на юг, в направлении зимней Каталонии, где у него издавна имелись опорные пункты. Отклоняясь с севера на юг, монтайонский отгон менял адрес на Каталонию, перемещался с ближнего Руссильона на земли Барселоны и даже за Таррагону. В обоих случаях, руссильонском и иберийском, разность высот между летним и зимним выпасом одного порядка, но южно-каталонский горизонт шире в сопоставлении с более узким пространством руссильонского отгона.
Расширение осуществляется, прежде всего, уже на уровне летнего выпаса: пиренейские базы, опираясь на которые наши пастухи из Монтайю и иных мест устремятся с наступлением плохого сезона к своим каталонским зимовкам, предельно разнообразны по возможностям найма и по годам. Они развертываются вдоль главного хребта на фронте около двух сотен километров между Венаском на западе и перевалом дель Паль на востоке. Через леса и пастбища они включают классические селения верхней Арьежи: Айонский Прад, Меран, Орлю и т. д. А также другие земли в северо-восточном Арагоне, в Сердани, в пиренейской или субпиренейской Каталонии (Бага, Хоза, Ла Лоза). Что касается зон зимнего отгона, до которых доходят Мори, Моры и tutti quanti {132} на Иберийском полуострове, то они включают четыре разных региона, из которых три каталонских или квазикаталонских и один уже валенсийский, южнее Эбро. Эта четверка включает: район Кароля и пастбища монастыря Сент-Круа на высоте 900 м к северу от Таррагоны; зону Кастельдана—Фликса—Аско—Кампозинеса, оседлавшую Эбро к югу от слияния Эбро и Сегое на высоте 400 м: кантон Сенья недалеко от Тоотосы на берегу моря при впадении Эбро; наконец, к югу от Эбро священный треугольник Сан Матео—Пенискола—Морелья, своего рода белибастову Мекку для пастухов-катаров. В целом, от самого дальнего летнего выпаса в арагонских Пиренеях до валенсийской зимовки дистанция в добрых две сотни километров.
{132}
И прочее, и прочее; и тому подобное (итал.).
Конкретный обзор деталей отгонной жизни второго десятилетия XIV века нам дает монтайонский овчар Гийом Бай. В тот год, — лаконично рассказывает Гийом (II, 381—382), — мы устроили летнюю кабану в компании с братьями Мор и двумя серданцами у прохода Рьюко (возле Меранского перевала в верхней Арьежи). В сентябре на Михайлов день Бай, Моры и два серданца, к которым присоединился Пьер Мори, спустились со своими овцами на юг долгим переходом в тридцать лье, что позволило им пересечь всю Каталонию. Мы с нашими баранами отправились зимовать на пастбищах Пенисколы и на равнине Сан Матео, на ближних (самых северных) землях королевства Валенсия. Пьер Мори пошел до Тортосы, где нанял еще двух пастухов. Двоих окситанцев. Один из них, Раймон Баралер, был из Ода, другой — родом из Мерана в верхней Арьежи. Как только артель была укомплектована и приставлена к овцам, ритм жизни зимовки на пастбищной равнине стал каноническим: До Рождества вся артель оставалась вместе. Дважды в день совместно трапезовали: prandium и cena (prandium — в начале или середине дня, сепа, или ужин, — вечером). После еды мы разделялись и днем и ночью, чтобы пасти наших овей, (выделенных из гурта в малые стада [sous-troupeaux]). Отметим, что развод гурта на малые стада был в то время постоянной чертой пастушеской жизни, как, впрочем, и сегодня. Раймон из Жебеца и Гийом Белибаст (в то время артельно гонявшие один гурт с Пьером Мори) легко могли, — заявляет Гийом Мор, — беседовать друг с другом на тортосских пастбищах, между прочим и про свои еретические дела, потому как овцы, за которых отвечал каждый, ходили рядом друг с другом (II, 188).
В артели Гийома Бая в конце декабря все усложнилось. К Рождеству, во время ягнения, прямо связанного нашим свидетелем с празднованием Рождества Христова (здесь мы еще раз самым непосредственным образом отмечаем значение даты Рождества как события астрономического и пастушеского), распределение между членами артели задач и территорий, только намечавшееся до того, стало явным. Я, Гийом Бай, и дальше пас «просто» баранов (кастрированных). Пьер Мори неподалеку занимался ягнятами и «марранами» {133} , то бишь ягнятами с этого года и с прошлого. Мы с Мори, стало быть, работали порознь и днем, и ночью, но обедали (prandium) и ужинали (cena) вместе, еще и с Раймоном Баралером, который нам приносил припасы. Что же до прочих артельных, Гийома Мора, Жака из Антело, Гийома из Виа и Арно Муасара, так они обретались подальше, у деревни Калиг. Там они сначала занимались тяжелыми овцами, потом кормящими. В артели, разделенной таким образом по видам деятельности, дружеские отношения не обязательно совпадают с трудовыми, с напарничеством. Пьер Мори в ту пору больше приятельствовал с Гийомом Мором и с Раймоном Баралером, чем с напарниками по работе. (II, 382). Внешнее общение, с другой стороны, связывало артельщиков с жителями испанских деревень и городков, наиболее близких к выпасам, таких как Калиг и Сан Матео (в этих населенных пунктах, впрочем, жили нарбоннские и серданские эмигранты [II, 188, 381]). Туда отправлялись пешком или верхом на осле, чтобы привезти провизию. В таверне, куда под Рождество шли со своей едой, часто происходили встречи с пастухами, работавшими в том же районе, но «отбывавшими» службу у разных скотоводов; как всегда, эти встречи давали возможность увидеть того или иного прохожего еретика. Той зимой, — рассказывает Пьер Мори, — я вернулся зимовать на пастбище Кампозины, на земле Аско (в районе Таррагоны). Где-то во время рождественских праздников я встретил там двоих приятелей — Раймона, который работал у Пьера Мари (возможно, арьежский скотовод), и Пьера, который работал у Нартеле из Вильфранш-де-Конфлана (Руссильон); мы, все трое, направились в таверну в Кампозине, как я вдруг увидел, что ко мне идет еретик Раймон из Тулузы, бродячий торговец со своим тюком товаров. Я вышел навстречу, чтобы с ним поговорить, в то время как два моих приятеля отдавали варить принесенные мясо и яйца (III, 171).
{133}
Марраны — в испанских государствах времен Реконкисты евреи, обращенные (нередко насильно) в христианство; подозревались — не всегда безосновательно — в тайной приверженности вере отцов, из-за чего все они к кон. XVI в. были изгнаны из Испании.