Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

Местные окрестности и луга охранял сторож [messier], муниципальный служащий {40} , которого сеньория или жители назначали по неизвестным нам правилам. Иногда применялась трехпольная система, поскольку на этой высоте яровые сосуществуют с озимыми, которые занимают землю целый год, с сентября до сентября. Но чаще двухпольная, даже на плохих землях: поля оставляли под паром несколько лет подряд. По-видимому, не было вопроса о делении обрабатываемых площадей на два или три больших поля [16] .

{40}

Messier — нанимаемый общиной (или владельцем земли) сторож, следивший за сохранностью растений в период созревания (на полях, в садах).

16

Об отсутствии полей севооборота в каталонских Пиренеях, где условия были весьма сходными, см.: Bonnassie, t. II, p. 289.

Разделение обязанностей по полу и возрасту способствовало выполнению работ: мужчина пахал, жал, убирал репу (I, 340), занимался охотой и рыболовством, ибо реки переполняла форель, а леса изобиловали белками и тетеревами. Подростки пасли домашнее стадо. Заботой женщины были вода, огонь, огород, хворост, кухня. Она убирала капусту, полола, вязала снопы, чинила ваны {41} , мыла посуду у источника, в сезон жатвы с караваем хлеба на голове уходила в поденщики. Держали ее, особенно в молодости, в строгости.

{41}

Ван — ручная веялка, приспособление в форме раковины, плетеное из ивы.

Центром хозяйства был дом, часть которого, отделенная перегородкой, отводилась под стойло для скота: не отгонявшиеся на дальние пастбища бараны, быки, свиньи, мулы теснились зимой меж четырех стен рядом с кухней и комнатами своих хозяев. Бывало, конечно, у богатых, что специальная постройка (овчарня или хлев) отделенная двором от людского жилья, возводилась для этих целей в стороне. Зато не обнаруживается подсобных строений в открытом поле в окрестностях Монтайю, вне жилого массива. Оставим пока без внимания пастушьи хижины, о которых речь пойдет ниже.

На востоке, западе, юге и севере монтайонская прогалина подпирается лесами, прибежищем «совершенных» [17] , где время от времени стучали топоры и раздавался звук пил. Там пасли скот и заготавливали бардо {42} , которым покрывали крыши домов. Южнее и выше в горы альпийские луга образуют пастушеский мир со своими особыми законами: идеи, люди, стада, монеты перемещаются здесь от хижины к хижине на большие расстояния. В разительном контрасте с мелкотоварной экономикой, которая царит в самой деревне. Она базируется на обмене, на займе, на взаимных дарах: денежное обращение минимально, соседи ссужают друг друга зерном, зеленью, сеном, дровами, огнем, мулом, топором, котелком, капустой, брюквой. «Богач», или так называемый богач, дает взаймы бедному, а может и подать хлебца на День всех святых. Мать ссужает дочь утварью или рабочей скотиной, когда дочь становится взрослой, замужней или вдовой, обзаводясь собственным домом, более бедным, чем материнский domus, где она увидела свет. Различные формы кредита под залог вещей, под поручительство и так далее тоже фиксируются у наших сельчан.

17

Совершенные, или добры люди, составляли элиту альбигойских общин.

{42}

Бардо, или гонт — дощечки в форме черепицы.

Недостаток денег в местном обороте — явление хроническое. Муж мой Арно Виталь, монтайонский сапожник, — рассказывает Гийеметта Клерг, — должен был дожидаться, пока его клиенты продадут на Троицу птицу и заплатят за починку башмаков, им же изготовленных для супруг (I, 346).

Несмотря на наличие такого сапожника, ремесло в нашей деревне было развито слабо (в сравнении с селениями в низовых землях) [18] . Женщины, естественно, пряли по вечерам, собираясь то у одной, то у другой, и даже в тюрьме, когда инквизитор их туда отправлял. Но местное ткачество явно предназначено только для того, чтобы одевать бедных: в Монтайю обнаруживается один ткач, Раймон Мори. Он занимается своим ремеслом (которое, несомненно, требует минимальной влажности) в круглом, обитом деревом полуподвале, специально оборудованном в его доме. Но одновременно он вскармливает овечек, а дети его станут пастухами. Чтобы найти ткача зажиточного, нужно покинуть Монтайю и добраться до соседней айонской деревни Прад: этот более населенный приход создает для текстиля более выгодный рынок. Прадский ткач Тавернье, оснастивший свое имя топонимической приставкой, весьма неплохо зарабатывал на жизнь; сбыт продукции «позволит ему даже финансировать благочестивое бегство в Каталонию», во время которого он будет сопровождать еретичку благородного происхождения (I, 335—336; Pierry, р. 48).

18

Ср. с провансальской деревней (аналогичной с этой точки зрения), которую исследовал N Coalet (Etudes rurales, juillet 1973).

И наконец, портняжным ремеслом в Монтайю занимались лишь пришлые «совершенные»: как добрые катары, они обеспечивали себе жизнь и место под солнцем тем, что штопали рубахи и шили перчатки; поскольку тем самым еретики выполняли функции законодателей высокой (и не очень высокой) моды, то приходские женщины тянулись к ним, чтобы поучиться, как говорили, чинить сорочку, на деле — чтобы всласть поболтать в хорошей компании (I, 373). Отметим также, что хотя в качестве женской лавки выступало в Монтайю заведение кабатчицы Фабриссы Рив, к ней не заходили выпить стаканчик или поболтать. Она ограничивалась тем, что продавала с доставкой на дом вино (которое на спине мула поднимали из низовых земель). По причине малого дохода она регулярно уменьшала винную меру (I, 325—326). Добавим, что различие ремесленник/крестьянин, или ремесленник/горожанин, или даже ремесленник/благородный отнюдь не было абсолютным. В этих краях каждый — мастер и искусник на все руки. Нотариус может сделаться портным, сын нотариуса — сапожником, сын земледельца — пастухом, потом заняться изготовлением ткацких чесалок. И только ремесло носильщика, требующее привычки к тяжестям, было трудным для нежных плеч бывших благородных, которым прежняя легкая жизнь не дала приобрести необходимой выносливости.

Мы уже отмечали отсутствие повозок. Они существовали, но в других местах: в понизовье и вблизи городов — реально; а также в мире воображаемом, в историях о призраках, в которых неизбежно фигурирует погребальная колесница. Конечно, контакты Монтайю с внешним миром, благодаря стадам и их пастухам, враждебным духу замкнутости великим пожирателям пространства, были относительно интенсивными. Если оставить в стороне перемещения четвероногого товара, каковым являются овцы, придется признать, что материальные объемы, приводимые в движение торговлей и просто перемещаемые, были минимальны. Женщины перемещали воду: они носили ее, балансируя глиняным кувшином на голове. В большинстве случаев вещи перемешались на спине мужчины. Путники носили узлы с пожитками на палке через плечо (I, 312); дровосеки носили топор на шее, вместе с гигантской вязанкой хвороста. Использовали также корзины и переметные сумы (I, 308). Носильщики доставляли в деревню тмин и иголки; они же обеспечивали «экспорт» овечьих и беличьих шкур. Вся эта экономика работала скорее в пределах возможностей носильщиков, чем в границах обрабатываемых земель.

Благодаря вьючным животным, ослам и мулам, доставлялось вино из Тараскона и Памье, морская соль, оливковое масло из Руссильона: без всего этого не обходились дружеские пирушки в праздничные воскресенья. Железный инструмент, как редкость, был объектом заимствования и даже проката между семьями; он доставлялся из ближней долины Викдессоса. Кузнеца в Монтайю не было. Равно как и мельницы (ее построят только в Новое время). Вместе с курами и яйцами, предназначенными на продажу, чтобы выручить деньги на «карманные расходы» жен, зерно везли на графскую мельницу в Акс-ле-Терм для помола. Дорогая и маловыгодная операция! В неурожайные годы зерно завозили, опять же на спине мула, из Памье. Взамен Монтайю, верховья Эрса и Арьежи отправляли лес (скорее на дрова, чем деловую древесину) мулами и сплавом в низовые земли. Самые близкие ярмарки и рынки были в Акс-ле-Терме (где попутно большим почетом пользовались проститутки из Купальни прокаженных). Подальше зерновые рынки и овечьи ярмарки в Тарасконе-на-Арьежи, в Памье, Ларок-д’Ольмесе.

Некоторые пищевые продукты привозились в небольших количествах. Другие, большая часть, производились на месте. Именно на уровне питания мы лучше знаем биологическую окружающую среду крестьян, будь то Монтайю, местность Айон или Сабартес [19] . Голодные годы были редки в XIII веке. Они становятся заметным, даже частым явлением в начале XIV века, ибо скученность людей в Окситании превзошла разумные границы [20] , численность населения была такой же, как в XIX веке, когда, однако, условия жизни и труда будут более легкими, чем во время Филиппа Красивого {43} . Что же касается населения Монтайю, то оно оставалось в разумных численных пределах [21] и тем не менее оказывалось втянуто в невыгодное соревнование (когда случалась нехватка зерна) с повышенным спросом голодающих понизовья. Людская убыль вследствие эмиграции не могла дать устойчивого облегчения этому возвратному давлению. Продовольственные кризисы были, таким образом, отмечены вокруг Монтайю впервые после весьма длительного периода в 1310, 1322 годах... [22] (В Северной Франции большой голод приходится на другое время, около 1316 года, что объясняется разницей климатического воздействия между Севером и Югом: в парижском регионе зерновые страдают от проливных дождей, гноящих колос на корню, а на юге следует опасаться скорее засухи и выгорания. Вот почему в этих столь разных климатических условиях даже даты метеорологических посягательств на урожай совершенно не совпадают. )

19

См. в библиографии статью Ж. Дювернуа о рационе жителей верхней части графства Фуа в рассматриваемую эпоху.

20

Плотность населения в этот период отмечена в исследовании: Cramain, 1972.

{43}

Филипп IV Красивый (1268 — 1314) — король Франции с 1285 г.; стремился укрепить королевскую власть, увеличить полномочия королевской администрации, распространить королевское правосудие и королевское налогообложение на все сословия страны, в том числе и на Церковь, что привело его к конфликту с папством (см. прим. 23 к Предисловию).

21

См. выше.

22

Duvernoy. Op. cil

Однако недород — это всего лишь лихолетье, которое надо пережить. В обычное время питание почти правильное. Пшеничный, иногда просяной хлеб образует в этой деревне основу «растительного» питания. Мы уже отметили, как зерно спускают на графскую мукомольню в Акс-ле-Терме на спине осла или мула. После, поднимаясь в горы в обратном направлении, муку привозят в деревню и просеивают сквозь домашнее решето. Хлеб пекут у себя женскими руками, ибо сабартесская сеньория отнюдь не совпадает с «классическими» моделями Иль-де-Франса. (И какого бы дьявола ей совпадать?) Пекарня сеньориальная или общинная не была, таким образом, необходимостью. С другой стороны, это не означает, что в каждом монтайонском доме была собственная печь. Обладание собственной печью было внутренним признаком богатства. Если не было собственной, приходилось нести тесто (вероятно, его месили дома) к более зажиточной подруге-соседке. В нашей деревне так поступала Брюна Пурсель, нищенка, прижитая вне брака, овдовевшая бывшая прислуга — она пользовалась возможностью выпечки, предоставленной Алазайсой Рив. Добавим, что хлебная печь зажиточного земледельца из Монтайю была многофункциональной: когда ее не топили, то использовали в качестве хранилища — лучше всякого холодильника для запасов рыбы или урожая улиток.

Иногда баранья, а чаще свиная солонина — или, верх всего, копченая ветчина — дополняли хлеб. Бежавшие в Каталонию ремесленники окситанского юга, проживая в небольших городках, покупали мясо дважды в неделю. В Монтайю потребление свинины выглядит делом обыкновенным и по этому поводу историк не может выразиться точнее. Копчение сала после зимнего забоя свиней было делом соседской взаимопомощи. В том дворе, где печь повместительнее или пожарче, что позволяет лучше обработать тушу, принимают на копчение свиные окорока, заготовленные другой, более бедной семьей. Лет пятнадцать назад, — рассказывает в 1323 году Раймонда Бело, которую около 1308 судьба не баловала [23] , — во время поста, время шло к вечерне, понесла я два соленых свиных бока в дом Гийома Бене из Монтайю, чтобы подсушить их в дыму. Там я застала Гийеметту Бене (жену Гийома), которая грелась у печки, и еще одну женщину; я оставила свою солонину на кухне и ушла.

23

III, 67 (о неудачных и бедных браках Раймонды, супруги Бело, см. ниже; совпадение имени с относительно богатым «домом Бело» не должно вводить в заблуждение).