Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
— Ты не в вере.
Значит, для Гийома Бюская, яростного сторонника катарских идей (не он ли хотел, чтобы его золовка перестала кормить грудью, обрекая умирать в endura {73} ребенка-еретика [I, 499]), альбигойская вера — это то, что живет и претворяется в доме. В противоположность римской догме, которая-пребывает в приходском храме. Впрочем, эта идея имеет широкое хождение. Когда ересь пробирается в осталь, — заявляет один крестьянин Жаку Фурнье, — она как проказа: заражает все на четыре поколения или навечно (II, 110). Од Форе из Мервея, истеричка, теряет веру в святое причастие; она делится своими сомнениями с соседкой и родственницей, Эрмангардой Гароди. Та, приходя в ужас, предостерегает разуверившуюся женщину о тяжких последствиях, которыми может обернуться подобный скептицизм для дома, где она живет, и для деревни. Вы настоящая гадина, — говорит эта Гароди Од. — Эта деревня и этот дом (осталь) всегда были чисты от всякого зла и от всякой ереси. Остерегитесь принести нам зло, исходящее из других мест, чтобы не обречь наши места на проклятие (II, 87). На взгляд Гароди, пути ереси абсолютно ясны: чтобы прогнила вся деревня, достаточно греха одного единственного дома. Наоборот, насилие инквизиторов видится его жертвами скорее как агрессия против еретического domus, чем как покушение на жизнь или свободу того или иного человека. Эти два предателя привели несчастье в наш дом и к моему брату кюре, — заявляет Бернар Клерг, говоря об аресте приходского священника Монтайю, которого обвинили два доносчика (II, 281).
{73}
Endura (букв,
Обращение в ересь также происходит последовательно, блоками — дом за домом, а не обязательно человек за человеком. Пьер Отье, катарский миссионер из Сабартеса, верит, что распространение его веры происходит от семьи к семье, от двора к двору гораздо лучше, чем от индивидуального сознания к индивидуальному сознанию. Бог пожелал, чтобы я пришел в ваш дом, — говорит он собравшейся семье Раймона Пьера, — чтобы я мог спасти души людей этого дома (II, 406). Для Пьера Отье дома — это ряды душ, которые целиком принимают тот или иной символ веры. Пьер Мори из Монтайю приводит как бы в подтверждение пример domus в Арке, который сменил веру «как один человек». Я думаю, — рассказывает Пьер Мори, — что Гайарда, сестра Гийома Эсконье и жена Мишеля Лета, и Эсклармонда, другая сестра Гийома, которой было тогда, должно быть, лет двенадцать, уверовали в ересь; то же самое было, по-моему, и с Арно, братом Гийома. Все они обратились враз, все домашние одновременно, вместе с Гайардой, матерью, с Гийомом Эсконье и с его сестрой Маркизой (III, 143). В самом Монтайю миссионерская деятельность Отье опирается на замкнутую структуру некоторых верующих семей. В то время, когда я жила в Монтайю и в Айонском Праде [53] , — рассказывает Беатриса де Планиссоль, — поговаривали среди уверовавших в ересь, что еретики (в частности, семья Отье) часто бывали у братьев Раймона и Бернара Бело, которые в ту пору жили вместе, так же как и в доме у Алазайсы Рив, сестры еретика Прада Тавернье; и в доме Гийома Бене, брата Арно Бене, что из Акса (который сам был тестем Гийома Отье): люди из этих разных домов все были из Монтайю. Беатриса, тонкая штучка, прекрасно поняла один из секретов успеха ереси в ее деревне: землячество, родство, «домоцентризм» [«maisonnalisme»] {74} или приверженность дому способствуют распространению опасных идей; они перемещаются блошиными скачками от domus к domus, от одной группы домашних — к другой. Едва ересь укоренилась, domus является для нее хранилищем: замкнутая сама на себя молекула, он всеми своими силами ограничивает компрометирующие контакты с нееретическими домами. Тайна новой веры пребывает в наибольшей сохранности, когда о ней шепчутся за дверью domus (II, 10); или, еще лучше, когда она заперта во влажной духоте четырех стен осталя: в самом Монтайю Алазайса Азема не говорит о ереси нигде, кроме как дома, со своим сыном Раймоном (I, 319). Она говорит об этом еще с членами семьи Бело (в данном случае — с тремя братьями Бело, Раймоном, Бернаром и Гийомом, и с их матерью Гийеметтой), а также с членами дома Бене, родственного предыдущему, то есть с Гийомом Бене, его сыном Раймоном и Гийеметтой, женой Гийома. (Отметим постоянное упоминание мужчин, молодых и старых, перед женщинами, даже старыми, в этом перечислении, даваемом Алазайсой Азема.) Также Раймонда Лизье, которая вследствие повторного брака станет позже Раймондой Бело и будет приговорена к заключению по обвинению в ереси, была в тесных отношениях с Гийеметтой Бело и с Раймоном, Бернаром и Арно Бело; она часто у них бывала и о многом тайно говорила с ними [54] ; относительно Монтайю и других деревень можно почти до бесконечности умножать подобные примеры, подчеркивающие присущую домам специфическую, всепобеждающую, но при этом тайную, общественную жизнь [55] .
53
I, 233, см. также III, 161. Ересь была принесена в Монтайю (или, скорее, занесена вновь, поскольку она уже присутствовала там в некоторой степени в 1290-х гг., если верить свидетельству Беатрисы де Планиссоль о Раймоне Русселе, см.: I, 219) семьей Отье в 1300 г. в дом Гийома Бене. Тот факт, что Гийом Бене был братом Арно Бене из Акса, который был тестем Гийома Отье, безусловно, облегчил контакты: из города в деревню и из одного domus в другой, родственный.
{74}
Э. Ле Руа Ладюри образует этот неологизм от слова maison (фр. «дом, домашний очаг, домашнее хозяйство») по образцу слова «национализм», то есть при знание своей нации высшей ценностью. «Домоцентризм», «мезонализм» есть признание высшей ценностью своего дома.
54
II, 223. Кроме того Арно Бело — будущий муж Раймонды Лизье.
55
Например: Мангарда (жена Раймона Эймерика из Прада) часто бывала о ту пору в доме Раймона Бело... и готовила еретикам хлеб... и приносила муки в помянутый дом (I, 416).
Система одновременно сообщающихся и замкнутых домов служит тыловым обеспечением катарского подполья. Но эта роль вытекает из общественной жизни domus, которая является специфической предпосылкой: ее используют, а не создают. В качестве доказательства: некоторые domus в силу самого факта своего некатарства служат в свою очередь структурной альтернативой общественной жизни для других монтайонских персонажей, остающихся добрыми католиками (при всех своих колебаниях). Жан Пелисье, деревенский пастух, утверждает, что он не был, по крайней мере в юности, еретиком. Я был вхож, — добавляет он в подтверждение своей приверженности истинной вере, — в четыре дома Монтайю, ни один из которых не был еретическим (III, 75).
Нельзя сказать, что подлинно коллективный орган, то есть собрание глав семей, совсем не существует в Монтайю; однако это собрание, в той мере, в какой оно действует, ведет, как представляется, призрачное существование: оно, несомненно, парализовано внутренним расколом деревни на религиозные группки и на противоборствующие кланы. Что же до братств, до общин покаяния и других элементов окситанской социальной жизни, они отсутствуют — если не в этот период вообще, то, по крайней мере, в наших горных сообществах в частности [56] .
56
Напротив, в лионской сельской округе в рассматриваемую нами эпоху братства многочисленны (согласно Т. Лорсену).
В этих условиях Монтайю представляется мне прежде всего архипелагом domus, каждый из которых обозначен — один положительно, другой отрицательно — по отношению к разным религиозным течениям.
Крестьяне и пастухи Монтайю осознают эту ситуацию: для земледельца Гийома Бело и для братьев Пьера и Гийома Мори, пастухов, которые во время прогулки проводят неформальный учет в своей деревне, последняя делится на некоторое количество верующих и неверующих семей — «вера», о которой идет речь, это, разумеется, ересь. Среди домов, которые оба Гийома (Бело и Мори) прямо называют «верующими» — дом Моров, дом Гилаберов, дом Бене, дом Бернара Рива, дом Раймона Рива, дома Мори, Ферье, Бейлей, Марти, Форе, Бело [57] . Одиннадцать «верующих» домов соответствуют часто нуклеарным семьям, состоящим каждая из двоих родителей и их детей; однако один из одиннадцати еретических domus не вписывается в эту элементарную «модель», поскольку туда входит старуха мать (Гийеметта «Белота»)
и ее четыре взрослых сына, в то время еще холостые. В целом, согласно этому перечню, одиннадцать «верующих» домов населяет 36 человек еретиков. Этот итог, однако, не может рассматриваться как окончательный: применительно к многим семейным парам, названным в рамках того или иного верующего дома, Бело и братья Мори называют лишь имена мужа и жены; они не упоминают имена детей, которые, возможно, воспринимаются нашими свидетелями как нечто несущественное [58] .57
III, 161. Этот список неполон: Мори и Бело не упоминают большую семью Клергов.
58
Далее (см. гл. XIII) приведен более полный список детей.
То, что domus не всегда тождественен с мнениями каждого из его членов в отдельности, подтверждается дальнейшим ходом инвентаризации: Мори и Бело говорят о существовании в Монтайю нескольких «независимых» еретиков; эти «одиночки» не привязаны ни к одному domus, который мог бы целиком рассматриваться как «верующий». Еретиков «вне дома» (III, 162) девять человек: в их числе две семейных пары (Витали и Форы), которые, по-видимому, живут в домах, принадлежащих другим; две замужние женщины (которые, возможно, расходятся во мнениях со своими мужьями); наконец, одна незаконнорожденная и два усыновленных, упомянутые отдельно.
Ряд других домов в Монтайю не воспринимаются как «верующие», но они все стоят на позиции благожелательного нейтралитета по отношению к катарству: такова, например, семья Лизье (III, 162, 490), которой нечего опасаться, говорят Мори и братья Бело, после убийства врага катарства Арно Лизье. Действительно, после смерти Арно семья Лизье попадает под влияние Клергов и даже в личный сераль кюре: Пьер Клерг делает Грациду Лизье своей подружкой.
Католицизм в Монтайю также представлен домами: Жан Пелисье, подсобный работник и пастух, говорит о существовании в деревне пяти нееретических домов. Это сама семья Пелисье, видимо, «ненуклеарная», поскольку она включает пять братьев, по крайней мере несколько из которых уже стали взрослыми [59] ; дом На Карминага (буквально — «госпожи» Карминага), матери братьев Азема (и действительно, они порой проявляли более чем сомнение по отношению к ереси [60] ); также дом Жюльена Пелисье, дом Пьера Ферье (который позже, по словам Мори и Бело, станет симпатизировать альбигойцам), наконец, дом женщины, именуемой На Лонга, матери Гозьи Клерг, которая, в свою очередь, вошла в семью Клергов, но не стала еретичкой, как они.
59
III, 75. Нуклеарная семья состоит только из супругов и несовершеннолетних детей. Если с парой живут другие взрослые или другие лица, связанные родством или свойством, семья становится большой, а не нуклеарной.
60
I, 279.
Итак, в целом, исходя из учтенных домов, одиннадцать семей еретиков, пять католических семей; несколько семей, сменивших принадлежность (как, например, дом Клергов), а также несколько смешанных домов, или нейтральных, или внутренне раздробленных, или, наконец, населенных людьми с раздвоенным сердцем, непостоянными и легкими на измену (II, 223). Список неполон, поскольку Монтайю в 1300 — 1310 годах насчитывала, видимо, около 200 жителей, то есть по меньшей мере сорок домов. Но из этих сорока домов большая часть в тот или иной момент проявляла слабость перед искушением ересью; в целом, согласно двум хорошо осведомленным очевидцам, Гийому Матею и Понсу Риву, в Монтайю было лишь две семьи, которые не были затронуты ересью (I, 292). Что до Гийома Отье, катарского миссионера, который также в восторге от Монтайю, от кюре Клерга и от семьи Клергов (Нет, — говорит он, — мне нечего опасаться ни со стороны кюре Клерга, ни со стороны дома Клергов. О, если бы все кюре мира были такими же, как в Монтайю...), то он другим образом подтверждает высказанную Матеем и Ривом мысль о «двух лишь антикатарских домах», поскольку он пишет: В Монтайю есть лишь два человека, которых мы должны остерегаться [61] . Два антикатарских дома, говорят Рив и Матей, то есть два антикатарски настроенных человека, по одному на дом, как заявляет со своей стороны Гийом Отье.
61
I, 279. Речь идет о Пьере Азема и о ком-то другом, не названном.
Все наши горцы хором и с большим убеждением подчеркивают мистико-религиозную силу domus как возможной исходной матрицы воззрений отдельного человека. И наоборот: как одна свинья с цепнем изводит весь свинарник, человек, тронутый догматическим изъяном, моментально заражает им весь свой дом. Наши очевидцы могли бы подписаться под латинской фразой, которую я переделываю к случаю: cujus domus, ejus religio {75} . Скажи мне, каков твой дом, и я скажу, какова твоя вера. Конечно, случаются промахи, но они подтверждают регулярность явления. И лишь со смертельными ударами инквизиторского террора, начиная с 1308 года, лопается цельная сеть катарских domus Монтайю, а деревня приобретает трагический вид корзины с крабами, где каждый стремится ускорить конец соседа, напрасно надеясь отсрочить тем самым свой собственный.
{75}
Чей дом, того и вера (лат.). Парафраз принципа, положенного в основу Аугсбургского религиозного мира 1555 г., закончившего войну между католиками и протестантами в Германии: Cujus regio, ejus religio — «Чья власть, того и вера», то есть религию населения той или иной территории, входившей в состав Германии, определяли правители этой территории (князья, правительства вольных имперских городов).
Но какой бы ни была эта драматическая развязка, очевидно, что для жителей Монтайю дом (осталь) занимает стратегическое положение во владении благами этого мира. Послушаем по этому поводу Жака Отье, который приспосабливает к пониманию слушающих его пастухов из Арка и Монтайю катарский миф о грехопадении. Сатана, — говорит Жак Отье, — проник в Царствие Небесное и возгласил бестелесным обитателям его, что он, дьявол, владеет еще лучшим раем... Души, я проведу вас в мой мир, — добавил Сатана, — я дам вам быков и коров, богатства, жену-подругу, и у вас будут ваши собственные остали, и у вас будут дети... и вы больше будете ликовать при виде ребенка, когда он у вас родится, чем наслаждаясь покоем, который есть у вас здесь, в Раю (III, 130; II, 25). Осталь помещается, таким образом, после коровы и женщины, но прежде ребенка в иерархии основных благ.
С точки зрения юридическо-магической или, пожалуй, этнографической, арьежский осталь, как и андоррская casa, является чем-то гораздо большим, чем совокупностью смертных индивидов, составляющих соответствующий круг домашних. Пиренейский дом является юридическим лицом с неделимой собственностью [62] и обладает определенными правами: они состоят в собственности на земельный участок, в пользовании общинными лесами и высокогорными пастбищами, solanes или soutanes {76} прихода. Осталь (или casa) является, следовательно, некоей целостностью: он является «продолжением личности своего покойного хозяина»; он считается «истинным владельцем всех благ, составляющих хозяйство» [63] . И это тем более важно, что в нашей деревне крестьяне, мелкие или крупные, являются действительными владельцами; можно даже сказать, что они являются фактическими собственниками своих полей и лугов, которые составляют большую часть используемой территории, за вычетом лесов и пастбищ [64] .
62
Platon С., 1902-1903, р. 16, 49 et passim.
{76}
Пастбища (оксит.).
63
Ibid., p. 16. Платон не учитывает — и ошибается — нищету ряда домов.
64
Крестьяне Монтайю, несмотря на исполнение некоторых сеньориальных повинностей, являются de facto собственниками своих полей и лугов (см. также: Bonnassie, t. II, p. 248 — 264). Тот факт, что местный земельный рынок мало активен и даже отсутствует, не подрывает, но, в конечном счете, подкрепляет эту констатацию. Очевидно, следует исключить из крестьянской «собственности» сеньориальные угодья (тридцать гектаров?), а также леса и пустоши, контролируемые, в силу неясных причин, сеньорией-байлией-шателенией и тем, кто представляет общину.