Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)

На другом берегу Арьежи Бернар Франка, крестьянин-священник из Гулье в Сабартесе, воспроизводит простодушные суждения неграмотной женщины из Айонского края. Этот Бернар также изобретает для себя дуализм наподобие катарского, но достаточно причудливый. Есть от чего перевернуться в гробу истинным манихеям; но в нем содержатся и основания для того, чтобы отличить дурных зверей от хороших, — последняя группа включает, как и у Грациды, полезный домашний скот. С одной стороны, — говорит свидетель из Гулье, — есть творения Бога доброго, небо, земля, воды, огонь, воздух и животные, что полезны человеку для еды, для перевозки, для работы или для одежды, туда же включим и съедобных рыб! С другой стороны, злой бог сделал демонов и зловредных животных, как, к примеру, волки, змеи, жабы, мухи и всякие зловредные и ядовитые твари (I, 358).

Корова с теленком. Миниатюра Х111 в.

Во главе этих домашних животных, к которым относятся доброжелательно, выступает, разумеется, лошадь. Она оказывается в первом ряду множества животных, которым, согласно местным пророкам катарского Сабартеса, суждено принимать в себя душу в ходе ее последовательных реинкарнаций. Лошадь или, точнее, кобыла в этой роли следует за женщиной и безусловно опережает крольчиху и суку, а также корову. Души, — говорит Белибаст, — когда выходят из рубахи, то есть из тела (после его смерти), тут же начинают метаться, будучи боязливыми и пугливыми. Так быстро они перемещаются, что если душа покинет (мертвое) тело в Валенсии (в Испании), так в другое тело (живое) она может вселиться в графстве Фуа, и если будет сильный дождь, так едва ли и три капли дождя на нее попадут! И в таком бегстве мятущаяся душа (которую пытают в это время языки пламени, испускаемые дьяволами, населяющими воздух) кидается в первую же свободную дыру, какую найдет! А иначе говоря — в чрево любого животного, только что зачавшего зародыш, у которого нет еще души, будь это животное сукой, крольчихой или кобылой. Или же во чрево женщины (II, 35).

Белибастов миф о гонке духов по направлению к чреву популярен также и в Монтайю. Раймон Руссель рассказывает его в сокращенном виде Беатрисе де Планиссоль (I, 220). В этом рассказе прямо упоминается о преимуществе лошади перед другими животными, способными приютить дух, только что вышедший из мертвого тела. Это преимущество, помимо прочего, подчеркнуто мифом о лошади, как минимум четыре версии которого нам оставили арьежцы, беглые или оставшиеся на месте [680] . Две из них воспроизводятся Пьером Мори, услышавшего их от Белибаста и Прада Тавернье; они очень упрощены. Еще одна нам предоставлена Сибиллой Пьер, скотоводкой из Арка, услышавшей ее непосредственно из уст Пьера Отье; четвертая, самая полная, попала в наши протоколы через посредство Арно Сикра, слышавшего ее, как и Пьер Мори, от Белибаста (который, подобно Сибилле Пьер, возможно, знает ее лично от Пьера Отье). Один человек был дурным и убийцей. Когда человек этот умер, дух его вошел в тело быка; у быка этого был жестокий хозяин, который плохо его кормил и терзал тычками длинного стрекала. А между тем душа быка помнила, что была человеком. Когда бык умер, душа вошла в тело лошади. Лошадь эта принадлежала важному сеньору, который ее хорошо кормил. Как-то ночью на сеньора напали враги; он вскочил на коня и поскакал каменистым ущельем. И случилось, что у коня копыто застряло меж двух камней, — он едва его вытащил, так что потерял подкову, которая осталась в каменьях. Сеньор продолжил ночную скачку. А душа коня все помнила, что была человеком. Когда лошадь умерла, душа перешла в тело беременной женщины и воплотилась в зародыше ребенка, что женщина носила в животе. Став большим, ребенок этот возвысился до постижения Блага (до катарской веры). А потом он стал совершенным [681] . Однажды вместе со своим товарищем шел он как раз в том месте, где конь потерял свою подкову. Тогда этот человек, дух которого был раньше в лошади, сказал своему спутнику: «Когда я был конем, одной ночью я потерял свою подкову меж двух камней, а потом скакал раскованный целую ночь...

680

II, 36, 408; III, 138, 221.

681

Текст говорит «добрым христианином», что на языке предстоящих перед трибуналом Жака Фурнье означает «добрый человек» или «совершенный». Одна из версий мифа в самом тексте и в контексте (III, 138) явно противопоставляет этого «доброго христианина», или «совершенного», внимающей аудитории «простых верующих».

И тогда оба принялись искать в каменьях; они нашли подкову и взяли ее с собой.

Крестьянин с мулом. Миниатюра середины ХШ в.

Этот миф, происхождение которого, местное или иноземное, нам неизвестно, встретил теплый прием у людей из Сабартеса; если они и не сами изобрели его, то, по крайней мере, адаптировали, опираясь на старые фольклорные традиции; рассказчиком-посредником был Пьер Отье, так хорошо знавший свою верхнюю Арьеж. Они с большим энтузиазмом его распространяли. В самом деле — миф примиряет обязательные элементы альбигойской догматики (метемпсихоз, важнейшее значение «добрых людей») с параллельным, очень сабартесским прочтением [682] социальной и животной иерархии, которые напоминают «триады» Дюмезиля {314} :

682

О трех сословиях в контексте социальных и политических реалий Сабартеса см. гл. XVIII.

{314}

Жорж Дюмезиль (1898—1986) — французский филолог, этнолог и фольклорист, специалист по сравнительной мифологии индоевропейских народов, создатель концепции троичной модели мифологической картины древних обществ, в которой трем функциям (религиозная власть-мудрость, военная сила, плодородие-богатство) соответствуют три социальные группы (цари-жрецы, воины, крестьяне), триады богов (полубогов, героев). Кроме того, по Дюмезилю, каждому такому божеству соответствует животное-символ, например, италийской триаде Юпитер (священные цари) — Марс (воины) — Квирин (земледельцы) соответствует триада человек — конь — бык. Французские ученые, в частности Ж. Ле Гофф и Ж. Дюби, соотносят существовавшую в Средние века трехсословную социальную структуру — молящиеся (духовенство), воюющие (рыцарство), трудящиеся (в первую очередь, крестьянство) — с трехфункциональной моделью Дюмезиля.

В высоком «социальном» положении лошади нет ничего удивительного: даже на том свете рыцари графства Фуа не расстаются со своим верным скакуном. Три года назад, — рассказывает в 1319 году Арно Желис по прозвищу Чашник, пропитанный алкоголем ризничий одной из церквей в Памье, имеющий дар видеть призраков [683] , — явились мне два умерших экюйе, родом из деревни Ден. Были они рассечены сверху донизу до самого пупка из-за раны, по причине которой они и померли; и однако ж они по-прежнему сидели верхом на своих боевых скакунах, которые отправились за ними на тот свет!

683

1,132. См. гл. XXVII.

Относительные уважение и почтение, окружающие лошадь, распространяются даже на подобных ей: при отсутствии лошади дворяне, не смущаясь, седлают мула (III, 271). «Важные шишки» из Сабартеса именуются в местном просторечии взгромоздившимися на жирных мулов. Став преемником переселившейся души, мул обладает доброй душой (II, 129), а потому имеет право на потраву зерна на соседнем поле! И осел, столь дорогой для монтайонцев, имеет лучшую репутацию, чем в наши дни: к нему применяют самое дорогостоящее ветеринарное лечение — ртутные примочки. Привидевшаяся во сне голова осла является мифологическим аналогом дворца [684] . Тело осла, как и тело лошади, являет собой достойное жилище для той или иной души, находящейся в странствии метемпсихоза. Гийеметта Мори справедливо негодует, когда Жан Мори бьет чуть ли не до смерти ее ослицу (Дурной прием для души! — кричит хозяйка виновнику) [685] .

684

II, 57.

685

II, 73; III, 199. «Простота осла и скромность быка» также должны быть связаны с персонажами яслей (Vicaire, 1966, р. 100: по поводу св. Доминика в Лангедоке).

Переходя от семейства лошадиных к рогатому скоту, мы спускаемся на одну ступеньку по лестнице уважения, аналогичную той, что разделяет знатного человека и землепашца. Тем не менее мы остаемся в зоне положительной оценки: Бог и дьявол согласны, помещая достаточно высоко предназначенных для пахотного труда и, следовательно, полезных быка и корову [686] . Бароны, пусть никто не протягивает руки к моей сохе, если не хочет держать ее крепко, — говорит Сын Господень своим последователям (согласно Пьеру Мори [III, 137]). Я дам вам быков и коров, богатства, жену-подругу, и у вас будут ваши собственные дома, и у вас будут дети, — говорит, со своей стороны, Сатана, чтобы выманить ангелов из Рая [687] . Положительно «отмеченная» деградировавшей в местных условиях катарской Вульгаты, корова естественным образом противопоставляется волку, которого воспринимают максимально негативно. Были у меня коровы и бараны, — рассказывает Арно Когуль, крестьянин из Лорда, — и случалось, что волк их утаскивал и пожирал; никак я не могу поверить, что Бог создал такого дурного зверя, волка! (I, 378).

686

См. также по этому поводу выше, в этой же главе (свидетельство Грациды Лизье и т. д.).

687

См. гл. II (проповедь Отье перед пастухами).

Баран, с другой стороны, несмотря на свою глупость, пользуется уважением, которое он сохранит до наших дней. В зятя моего вселился добрый дух, он смирен, как баран [688] , — говорит Эмерсанда Марти, имея в виду мужа своей дочери Жанны по имени Бернар Бефай. Этот зять действительно просто золото для своей тещи, на помощь которой он всегда галантно приходит. Он даже нещадно побьет свою жену, грубо ведущую себя со старой Эмерсандой. Среди пастухов Монтайю ягненок или, чаще, настриг шерсти считаются хорошими подарками, которые приятны для доброго св. Антония.

688

II, 65. См. также устроенный Жаном Мори скандал, когда он в гневе зовет еретиками чужих баранов (III, 199). «Мистический агнец», разумеется, связывается с личностью Христа.

С более общей точки зрения на быка и барана распространяется уважение и расположение, которое направлено на мясных животных. Их мясо, роскошное блюдо, считается афродизиаком: оно вздымает плоть [689] , что приносит ему народную любовь и сугубо теологическое неприятие со стороны «совершенных». Однако последние не держат из-за этого зла на мясных животных, которых они считают хорошими вместилищами для переселения душ, в отличие от рептилий и других «отмеченных» дурной репутацией тварей. Как-то оказался один еретик в Лиму, — рассказывает Арно Лофр из Тиньяка, — и, проходя мимо скотобойни того города, увидел он мясников, убивавших скотину.

689

III, 137, 230: у вина та же репутация.

— Какая жалость, — сказал еретик, — видеть, что так вот гибнет столь благородная порода! Какой грех! (II, 108).

Та же реакция по отношению к другому сельскохозяйственному «животному», к курице: и она является объектом доброжелательных стереотипов. Свернуть шею очаровательной курочке — это выше сил кумушек из Монтайю и дам де Шатоверден, если они еретички (I, 458, 221). Скорее уж пусть нас пытают огнем, заявляют они.

За пределами двух первых кругов — дурного круга животных настолько близких, что их названия становятся ругательствами, и более обширного круга животных, менее тесно соседствующих с человеком и попросту хороших и вкусных — начинается третий круг, охватывающий всю дикую фауну. В его рамках неодомашненные млекопитающие не внушают ярких чувств, если не считать волка, предмета всеобщей ненависти: в самом деле, он пожирает скот, а иногда и людей. Будучи народом противоречивым, наши крестьяне легко сравнивают духовенство с прожорливым волком; в то же время они утверждают, что получение крещения гарантирует, что человек не будет загрызен волками [690] .

690

II, 30, и сл. («волчище» ит. д.); III, 319; II, 16 (крещение).

Напротив, можно отметить популярность белки, частой добычи, которой живут охотники и которую ловят силками [691] . Ее также считают возможным промежуточным этапом переселения душ. Два еретика, — рассказывает опять же Арно Лофр, — нашли как-то белку, попавшую в силок. Они распутали и высвободили ее. Она убежала. Зная, что человек, расставивший силок, живет тем, что добывает охотой, они оставили на месте ловушки столько денег, сколько стоит белка.

691

II, 107 См. также: 1,338.