Монументальная пропаганда

Тут рядом с ним вновь объявился Сиропов, стал толкать Глухова в грудь, плевать в него и выкрикивать:

— Товарищи! Друзья! Соратники! Не слушайте ренегатов! Глухов — ренегат! Разве мы не русские люди? Мы потомки Ленина, Сталина, Минина и Пожарского! Вперед на Кремль! Вперед на Кремль!

Вокруг него, неизвестно откуда взявшись, возникла целая группа молодых людей с вытаращенными глазами. Они стали вопить хором:

— Сталин! Берия! Гулаг!

Другая группа продолжала выкрикивать:

— На Кремль! На Кремль!

Кто-то толкал Аглаю в спину, прямо на омоновца с деревенским лицом, тот ни на что не реагировал и по-прежнему, не мигая, смотрел на Аглаю.

А она, вдруг почувствовав себя молодой, боевой и задорной, забыв, в какое время это все происходит, закричала:

— За Родину, за Сталина — вперед!

— Даешь Берлин! — завизжал рядом с ней Бурдалаков и, повернув древко знамени, как пику, с нешуточным намерением проткнуть насквозь стоявшего перед ним полковника, сделал соответствующий выпад. Полковник увернулся, а генерал, не рассчитавши движений, упал и задергался на земле.

— Убили! Убили! — закричал кто-то.

— Генерала убили! — подхватили дальше.

— Товарищи, соблюдайте порядок! — глох где-то голос Альфреда Глухова, но его никто уже не слушал. Демонстранты, превратившись в неуправляемую толпу, нападали на омоновцев, толкая их в грудь, но те ловко прикрывались щитами. Аглая перехватила портрет Сталина в левую руку, а правой стала толкать своего омоновца. Тот лениво оттолкнулся щитом. Аглая рассердилась еще больше и, перегнувшись через щит, ударила его портретом по каске. Каске ничего не сделалось, а портрет развалился. Рамка треснула, и бумага порвалась. Это привело Аглаю в еще большую ярость, и она, наклонив голову, как бычок, кинулась на омоновца в намерении его забодать, но тот опять подставил щит, и она врезалась в него непокрытой головой, как в бетонную стену.

Будь ей лет на сорок поменьше, может, это было б и ничего, но для восьмидесятилетней старухи удар был слишком силен. Ей не было больно, но почему-то захотелось сесть, и она опустилась на мокрый асфальт. Вокруг нее продолжались толкотня, визг, крики, кто-то стонал и ругался матом. Над ней склонялись незнакомые лица, молодые, красивые, мокрые, она смеялась, ее спросили, чему смеется, и кто-то за нее ответил, что это она в горячке.

Потом она все-таки потеряла сознание и очнулась в какой-то комнате на парусиновом лежаке. За столом сидела женщина в белом халате и в очках и что-то писала. Рядом другая в белом халате, стоя, говорила по телефону на незнакомом ей языке:

— «Пицца Хат». Меню клевое. Омары, ростбиф, фрикасе. Креветки, пудинг. Кьянти — шестьдесят баксов… О'кей! Скинь на пейджер. Или факсани. Имэйла пока нет, поменяли провайдера…

У дверей, прислонившись к стене и сложив руки на груди, стоял невозмутимый Митя.

— Где я? — спросила она.

— В медпункте, — сказал Митя.

— А в какой стране? — спросила Аглая.

Митя удивился и посмотрел на женщину за столом. Та объяснила:

— Обычная амнезия. — И повернула лицо к Аглае. — Вы в Москве. У вас было сотрясение мозга. Еще немного полежите, а потом отправим вас домой.

— Вставайте, — сказал Митя. — Вставайте, вам пора ехать.

Он отвез ее на вокзал на такси и усадил в вагон СВ, как и было обещано.

Глава 12

В дороге после пережитых волнений ей не спалось, побаливала голова и щемило сердце. Она полезла в сумку за валидолом и наткнулась на книжку. Вытащила, прочла название «Лесоповал» и только сейчас вспомнила, где ее купила. Чтобы скоротать время и отвлечься, попробовала почитать.

«Видели ли вы, как падает подрезанная под корень мачтовая сосна?» прочла она первую фразу и задумалась. На заданный вопрос она могла ответить утвердительно. В тридцать пятом году по призыву партии она три месяца работала на лесозаготовках и там кое-чего нагляделась. Там работали враги народа, интеллигенты, которые до того ничего тяжелее карандаша в руках не держали и поэтому страдали очень сильно от морозов и непосильной для них работы. Примерно как в этой книге. Аглая пробовала читать этот роман когда-то раньше, но, насколько ей помнилось, начало было немного другим. То есть, была эта же ханты-мансийская тайга, мороз, снег, зэки, конвоиры и рухнувшая сосна. Но под сосной, как Аглае помнилось, оказался какой-то большевик по имени Алексей, а здесь — отец Алексий, пострадавший за веру священник. Задавленный сосной, он прохрипел подбежавшему к нему рассказчику: «Читайте святое Евангелие. Почитайте Господа нашего Иисуса Христа. Идите и проповедуйте слово Божье. И вам воздас…».

Как ни странно, роман Аглаю увлек. Она так зачиталась, что чуть не проехала станцию.

На припорошенном снегом перроне не было никого, кроме дежурного Пухова, пожилого и нетрезвого человека в суконном пальто с протертыми локтями. Поезд отстоял положенные ему две минуты, Пухов дунул в свисток, выставил желтый флажок, помахал, не глядя на отходящий состав, Аглае свободной рукой и знаками попросил ее подождать. Она подождала. Проводив поезд, Пухов подошел, сунул флажок под мышку, протянул ей руку:

— Поздравляю.

— С чем?

— А вы не слыхали? — спросил он и рукавом вытер нос.

— Нет, — раздражилась она. — Не слышала. Говори.

— Говорю, говорю, — он подпрыгивал и дул на озябшие руки. — Вчера районная дума… Ваши коммунисты… Подавляющим большинством… В порядке восстановления исторической справедливости и сохранения культурных ценностей… решили опять вашего идола, ирода вашего на место поставить.

Сказав такие слова, Пухов слегка попятился назад и застыл, ожидая бурной реакции, и мы вправе были бы предположить нечто подобное. И в самом деле, будь Аглая молода и здорова, ее организм наверняка б отозвался на новость соответственным образом — и сколько бы адреналину выплеснулось в горячую кровь, какая торжественная мелодия прозвучала б в ушах, невозможно даже представить. Но организм был стар, функционировал вяло и невпопад, и новость не произвела на него должного впечатления.

— А ты-то чего радуешься? — спросила она. — Тебе-то что? Разве тебе Сталин дорог?

— Мне-то не дорог, — признался Пухов. — Но у меня эстетическое соображение. Стоит этот пьедестал посередь площади, как пуп неприкаянный, безобразит весь город. Стыдно перед приезжими. Так вот надо ж на него в конце-то концов хоть кого-то поставить.

— Надо, — согласилась она безразлично и пошла к выходу, оставив дежурного застывшим в недоумении.

Глава 13

В привокзальном сквере под памятником Ленину на лавочке сидел осыпанный снегом пьяный бомж с редкой бороденкой, в заскорузлой дубленке и вязаной шапке. Он дремал с бутылкой в руке, но, услышав шаги, проснулся, посмотрел на Аглаю и поманил ее пальцем, словно приглашал к тайному общению.

— Что? — спросила она, приблизившись.

Бомж крутнул головой, как бы желал убедиться в отсутствии лишних глаз и ушей.

— Я себя, — сообщил он ей шепотом и подмигивая, и показал пальцем вверх, — под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше. Понятно?

— Понятно, — сказала Аглая. — Хорошо б, ты себя бы еще помыл.

Ей самой ее шутка понравилась, отчего улучшилось настроение и самочувствие. Она прибавила шагу.

Погода была безветренная, сыпался редкий влажный снег.

Путь Аглаи лежал чуть в стороне от Аллеи Славы, но она решила завернуть сюда, посмотреть, что происходит. Здание казино «Колесо фортуны» было недавно отремонтировано, покрашено и выглядело празднично, не то что в прошлом, когда здесь был райком.

«Вот, — подумала Аглая недоброжелательно о владельцах казино. — Столько денег потратили на ремонт! А на райком бы этих денег тратить не стали.»