МОР

Но часто она видела его. То он скрывался в теле усатого дяденьки в шляпе не по погоде. То под личиной замухрыжного бомжа или пропитого соседа. Всё это был он – они, кто мог сделать ей больно.

Слишком больно.

Слишком больно, чтобы жить.

Однажды в конце августа Вика в очередной раз отважилась открыть окно, из которого тут же повеяло приближением осенней прохлады. Она боязливо вдохнула бодрящий воздух, будто страшась, что и он может её обидеть.

И тут она услышала крик. Истошный крик того, кому было ещё страшнее, чем ей. Вместо того, чтобы спрятаться, она подалась вперёд и увидела человека, который мгновение спустя оказался на асфальте. Весь в крови, с переломами и разлетевшимися во все стороны ошмётками.

Вика замерла. Будто примёрзла к подоконнику. Ужасающий вид приковывал к себе и отталкивал, как выковырянный прыщ на лице собеседника или пот случайного встречного. Ты знаешь, что смотреть неприлично, так же как и нюхать чей-то пот. К тому же это должно быть противно. Должно. Но ты смотришь. И нюхаешь. И сам себе не можешь признаться, что этот расковырянный прыщ интересен тебе больше слов собеседника, а запах пота до омерзения приятен.

Она продолжала смотреть и тогда, когда приехала «скорая», чтобы соскрести человека с асфальта и отправить в морг. Она сразу поняла, кто он. Муж соседки, любительницы «одалживать» соль.

Он был красивым. Будучи ещё девчонкой, Вика даже чувствовала к нему некую приязнь и тайно мечтала о том, что он обратит на неё внимание.

Теперь спустя годы после их знакомства он умер.

Умер у неё на глазах.

Страшной, жестокой смертью, к которой сам себя и приговорил.

Она ещё долго смотрела вниз, пытаясь составить детали пазла в единую картинку, что уже никогда не удастся сделать с телом почившего соседа. Вике казалось жизненно необходимым, а точнее, делом смертельной важности, найти недостающее звено между существованием и небытием этого человека.

Как учили с молодых ногтей, она попыталась поставить себя на его место, чтобы нащупать незаполненный пробел в истории этого самоубийства.

Вика знала, что произошедшее – не несчастный случай или дело рук злоумышленника. Она не гадала, для неё всё было очевидным. Не хватало только мгновения между его бедой и шагом из окна. Ей важна была не причина, почему он это сделал, а доля секунды между причиной и следствием.

Она никак не могла нащупать неуловимое нечто, скрывавшее вожделенную разгадку чего-то важного.

Вика думала. И это помогало ей отвлечься от воспоминаний о насильнике. За мыслями терялся страх, и этого было достаточно для того, чтобы немного глубже дышать.

Шли дни, Вика продолжала свои размышления, всё чаще заседая у открытого окна, из которого открывался вид на место выбранной смерти.

Её ничто не занимало, кроме странных раздумий. Клиентки позабыли о её существовании кроме тех, что жалели свои кровно заработанные. Они время от времени пытались набрать номер портнихи, но неизменно слышали сообщение о том, что абонент недоступен. Некоторые изредка приходили попытать счастья у подъезда и торчали минуту-другую под заунывные завывания домофона, а затем уходили ни с чем.

Было тёплое сентябрьское утро. Мать Вики когда-то любила называть это время на западный манер индийским летом, пока бабки под окнами величали его в свою честь. Она снова распахнула окно, впуская в квартиру присутствие смерти. Оно её успокаивало и убаюкивало некогда душивший страх.

На плите в старой турке варился ароматный кофе как дань кем-то придуманной традиции. К бодрящей жиже Вика была равнодушна, но исправно пила её почти каждое утро в течение долгих лет.

Секунды медленно тянули за собой минуты, старая кровать с продавленным матрасом стояла не застеленной и убранной пропахшим бельём, зачитанные до дыр книги ютились на пыльных полках.

Вика вновь и вновь слышала вопль падающего соседа.

И крики случайных прохожих.

Собравшихся зевак.

Всё было, как обычно. Но что-то изменилось. Мгновение. То самое мгновение открыло свою безмолвную тайну. Без слов и лишних объяснений, как озарение Менделеева его пресловутой таблицей, но не во сне, а наяву.

Вика спокойно вышла из дома, прихватив с собой пару сотен на дорогу. Ей не нужно было никого пугать или делать шоу, не нужны были свидетели, случайные или запланированные заранее. У неё не было необходимости в том, чтобы поддаваться сиюминутному порыву, не думая или боясь передумать.

Автобус и электричка, два часа езды, и Вика оказалась в Прошино, старой деревеньке, куда временами ездила на покосившуюся дачу. Там было устье бурной реки, бурлящим потоком прорывающейся между груды камней.

Её мгновение не было отчаянием. Оно было прозрением. Будто наконец-то получилось вспомнить вертевшееся на кончике языка слово. И этим словом была «свобода».

Вике не требовалось стоять в раздумьях над пенной водой. На её шее, как поводок смерти, висела верёвка, обмотанная вокруг тяжёлого валуна. Валун лежал в худосочных ручках, еле справляющихся с ношей.

Она глубоко вдохнула и шагнула в бегущую реку, свободную от городского мусора, пивных бутылок, сточных вод и ржавых якорей. Вода заворчала и закрутила её в стремительном потоке в никуда.

Валун потянул ко дну, как глупую марионетку. Вика забрыкалась и попыталась выплыть. Страшные мгновения и боль в груди. Разрывающая, невыносимая. Нужно было срочно вдохнуть, но воздуха не было. Страх и боль. Боль и страх.

Мысли исчезли, лишь отчаянные попытки спастись.

Но камень тянул вниз, и мир удалялся скрываясь за изрезанной волнами поверхностью неспокойной реки.

Сил сопротивляться не осталось. Верёвка на шее не поддавалась. Дотянуться до камня Вика не могла. Последний вдох отдался жгучей болью в лёгких. Будто кислотой залились бронхи. Агония.

Жуткая, невыносимо болезненная смерть, оказавшаяся куда страшнее жизни.

Израненное тело нашли неделю спустя. Оно раздулось и было изуродовано до неузнаваемости. Никому бы и в голову не пришло думать, что Вика спит, трогать пульс или вызывать неотложку.

Близких родственников у неё не было, только чужие люди, волею судьбы связанные с нею кровными узами. Жил человек и нету. Будто и не было его вовсе. Будто он не нуждался в принятии и понимании, как любой, в кого ни плюнь. Будто не пытался ухватиться за руку или соломинку, утопая в омуте убийственной жизни.

Квартира отошла двоюродной сестре отца, которая первым делом решила сделать ремонт и почистить ауру неблагополучного дома.

Дома самоубийц.

И мало кто понимал, что в этом не было никакой мистики.

САША

– Как же скучно, – пробормотал жирный Саша и почесал давно немытую промежность.

С тех пор, как его родители скончались, он жил, словно сыр в масле. У тех было приличное состояние, которое перекочевало прямиком к их ленивому сыночку, ненавидевшему учёбу и прочую «фигню». Поняв, что рвать задницу больше не надо, Санчес, как его звали редкие друзья по «Контре», забил на институт и стал продуктивно разлагаться в домашних условиях.