Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны
Шрифт:
Целый день они так вот и спорили. Что лучше – меч или лук? Южнее или нет Хеменхольм острова Гренмер? Крашеная ли древесина или пропитанная маслом более по нраву Матери Морю и к какому, стало быть, судну та окажется благосклоннее? Ярви не представлял, откуда у них берется дыхание. Ему самому его едва ли хватало.
– В тровенландцах? – проскрипел Ничто. – Ха-ха! А когда огонь весь выгорит – конец? – Сперва они пытались излагать свои точки зрения рассудительно, потом отстаивали их, все меньше считаясь с чужим мнением, и в итоге доходили до соревнования – кто кого передолдонит насмешками.
Третьего дня кончилась пища, и голодная пустота внутри Ярви пожрала уже все его надежды. Когда этим утром он размотал парусину с ладоней, то не узнал их: кисти рук одновременно и высохли, и опухли. Кончики пальцев выглядели как восковые, их сводило от прикосновения, внутри кололо точно иголками.
Впали щеки даже у Джойда. Анкран прихрамывал и безуспешно пытался скрыть свою хромоту. Ральф начал дышать с присвистом, от которого Ярви не переставало коробить. Раскинутые брови Ничто покрыл иней. Располосованные губы Сумаэль становились все тоньше, бледней и все крепче сжаты, стоило путникам протащиться очередную милю.
И гул препирательств этих двух обреченных соперников навевал на Ярви мысль лишь об одном состязании: кто из них умрет первым?
– Гетландцы знакомы с дисциплиной не понаслышке, – гудел Ничто. – Гетландцы – это…
– Да какому дурню конченому не пофиг, кто? – рявкнул Ярви, обойдя обоих стариков. Не на шутку рассвирепев, он ткнул им в хари своим обрубком. – Люди – как люди, везде и всюду. Лучше, хуже – кому как повезет! А теперь поберегите дыхание, надо идти! – И он засунул руки обратно в подмышки и, превозмогая себя, двинулся в гору.
– И поваренок он, и мыслитель, – просипел сзади Ральф.
– Понять только не могу, от которого ремесла тут меньше проку, – бормотнул Ничто. – Надо было дать Триггу его прикончить. Естественно, гетландцы…
Достигнув края холма, он замер. Все замерли. Перед ними раскинулся лес. Лес тянулся во всех направлениях, исчезая вдалеке за серой пеленой снегопада.
– Деревья? – прошептала Сумаэль, не отваживаясь поверить глазам.
– Деревья означают еду, – сказал Ярви.
– Деревья означают тепло, – сказал Анкран.
И, врасплох для самих себя, все как один с улюлюканьем кинулись вниз по склону, резвясь, точно дети, которым отменили на сегодня повседневные труды. Ярви упал, кувыркнулся, взбивая снежные струи, и вновь приземлился на ноги.
Беглецы неслись, бойко барахтаясь в снегу – сперва между невысоких, сглаженных сопок, а потом среди стволов могучих пихт, таких толстых, что иные Ярви не смог бы обхватить руками. Пихты высились колоннами некоего святого храма, где люди казались незваными возмутителями спокойствия.
Люди эти уже не мчались – потихоньку переваливались с оглядкой, а потом и вовсе побрели, загребая снег. Редкие, ободранные ветви не роняли плодов. На меч Ничто не напарывалась косуля. Найденный валежник оказывался сырым гнильем. Обманчивую под снегом поверхность земли покрывал слой годами прелых иголок, повсюду торчали узловатые корни.
Смех угас, среди деревьев воцарилась мертвая тишина – гнетущее безмолвие не прорезал даже птичий щебет.
– Боги, –
шепнул Анкран. – Здесь ничуть не лучше, чем там.Ярви дошаркал до ствола пихты и дрожащей рукой отломил наросший гриб.
– Нашел чего-нибудь? – спросил Джойд, чуть не попискивая от надежды.
– Не-а. – Ярви отбросил трутовик. – Эти – несъедобные.
Оседая вместе со снегом, с небес повалило отчаяние – и ложилось Ярви на плечи куда тяжелее прежнего.
– Огонь – вот что нам нужно, – сказал он, пытаясь спасти последний проблеск силы духа. Огонь отогреет их и поднимет настрой, сплотит и даст продержаться на ходу чуточку дольше. Задумываться, куда они в итоге придут, Ярви себе позволить не мог. Один раз – один взмах, как постоянно внушал ему Джойд.
– Для костра нам не обойтись без сухого дерева, – произнес Анкран. – Может, поваренок подскажет, где его раздобыть?
– В Торлбю я б тебе показал, где оно продается, – огрызнулся Ярви. На самом деле – не показал бы. Для этого всегда имелись рабы.
– Чем выше, тем должно быть суше. – Сумаэль перешла на рысь, и Ярви потащился за ней. Соскользнув под горку, он выбрался к краю белоснежной, чистой от деревьев прогалины, с откосом на той стороне. – Может быть, там, наверху…
Она припустила дальше, выбежала из-за деревьев на этот шрам на лесной чаще, и Ярви двинулся по ее легкому следу. Боги, как он устал! Ног под собой не чувствовал. Что-то странное творилось со здешней почвой – плоской и твердой под тонким покрывалом снега с черными заплатами то тут, то там. Когда Сумаэль сделала следующий шаг, что-то негромко и непривычно хрустнуло.
Она застыла, обеспокоенно уставившись под ноги.
– Стой! – позади на пригорок выбежал Ничто, одной рукой хватаясь за дерево, другой – за меч. – Это река!
Ярви посмотрел вниз, и от ужаса вздыбились все волоски на его теле.
Лед загудел, защелкал, заходил под башмаками. Сумаэль повернулась, и река протяжно застонала, а ее глаза, моргая, обратились к нему. Их отделяет всего-навсего хороший шаг, может, два. Ярви сглотнул, не отваживаясь вдохнуть полной грудью, и протянул к ней руку.
И прошептал:
– Ступай потихоньку.
Она сделала шаг и, не успев даже вскрикнуть, исчезла подо льдом.
Сперва он замер на месте.
Потом его сотрясла судорога, словно тело само решило рвануться за ней.
Взвыв, он остановил свой порыв и, припав на четвереньки, подполз туда, где она провалилась. В черной полынье плавали осколки льда, и никакого признака девушки. Он обернулся через плечо: в буране снежных хлопьев Джойд скакал по камням вдоль берега.
– Стой! – взвизгнул Ярви. – Тебя не удержит!
Что-то сдвинулось, промелькнуло под ледяной коркой, так ему показалось, и он подтянулся на руках, пропахивая лицом снег, расчищая порошу – но, кроме черноты, ничего не увидел, только пара пузырей скользнула подо льдом.
С берега на реку выскочил ошалелый Анкран, проехался, раскинув руки, и остановился, когда под ним загудела скованная морозом поверхность. Ниже по течению взбивал ногами снег Ничто, устремляясь к голой мозолине льда, сквозь которую торчали острые камни.
Надо всем нависла цепенящая тишина.