Море остывших желаний

Артур подплыл к ней, похлопал по щеке, Сандра подняла голову.

– О чем думаешь? – тормошил ее он.

– Ненавижу море. В жизни больше не подойду к воде.

– Ножками, ножками! – подал голос Держава. – Я чую землю. Дымок чую. Где-то костер горит...

– Вот ты брехло, – со свойственной ей простотой сказала Сандра. И заработала ногами, ворча: – Нет уж, я топиться не собираюсь. Я доберусь до берега, а потом... потом этому ублюдку Шаху устрою нашествие. Утоплю козла в кастрюле с кипятком!

Нечто похожее на смех вырвалось у пловцов.

– Не верите? – оживилась Сандра. – Вот посмотрите. Меня бабушка недаром называла чертовой дочерью.

И они плыли. Упорно плыли вперед, стиснув зубы.

У Сербина было плохое настроение, очень плохое, что сразу заметил Оленин, как только появился у него в кабинете. Сразу передал подробности диалога с Ритой, а теперь помалкивал, не высказывая личного мнения. Сербин сосредоточенно курил, часто затягиваясь, и было во всем его облике нечто, говорившее о том, что следователь находится в состоянии упадка. Оленин предположил: может, начальство наехало, выдало порцию оскорблений? Сербин на подобные издержки производства реагирует болезненно.

– Что-то случилось? – все же спросил Оленин.

– А ведь сходится! – не ответил на прямой вопрос Сербин. – Никита скрыл от нас, что знает, о чем шла речь в ресторане. Мало того, делал упор на лжи: я один не знал, что Андрей Тимофеевич должен отдать крупную сумму Бельмасу. Далее. Он часто заезжал в офис к Гринько, возил по поручению тестя Белоусову, следовательно, мог взять у нее ключ незаметно и сделать дубликат. Мотив у него есть: парень мечтал попасть к Гринько на должность менеджера, однако вряд ли это конечная его цель. И вот еще что я думаю! – поднял указательный палец Сербин, подчеркивая важность мысли. – Он каким-то образом прознал о тайной связи Вадима с Таисией. К тому же Никита далеко не глуп. А разработать план с подставой Бельмаса мог только умный человек.

– А Артур? – вставил Оленин. – У него тоже есть мотив – папин бизнес. К тому же Вадим, как вы сказали, показал, что сразу после разговора с Белоусовой хотел выйти и столкнулся с братом. Это же очевидно: Артур подслушивал.

Хорошо, когда рядом есть оппонент, а не поддакивающий робот, не умеющий конструктивно мыслить. Оппонент всегда найдет аргументы, позволяющие не упираться в одну версию, подаст дельную идею, каким образом проверить тот или иной факт. Хороший оппонент вдохновит... Однако вдохновение следователя оказалось неподъемным, прямо-таки на нуле.

– Артур? – Сербин посмотрел на опера весьма странно, с какой-то непонятной виной в глазах. – Артура нет.

– То есть?

– Вчера Шах приказал утопить яхту вместе с заложниками.

– Как! – воскликнул Оленин. – А документы, которые он хотел получить? Бельмо не звонил?

– Нет, – вздохнул Сербин и потянулся за пачкой сигарет. – Видимо, Шах раскусил его. Вернее, Дьяков, который видел тебя, естественно, доложил Шаху. Черт, как мы подвели Бельмаса! Ну, почему я именно тебя на встречу с ним послал? Будто других людей нет...

– Да не казнитесь, Виктор Серафимович, не ошибается тот, кто не работает. А как вы узнали, что яхту...

– Звонила неизвестная женщина, сказала, что от Бельмаса.

– Блин! – Оленин с досадой хлопнул ладонью по стене. – Так лихо все продумали... и зря. А Бельмас, что с ним?

– Вчера он был у Шаха в доме, а сегодня... Сегодня я не уверен, что он жив. Женщина сказала, что и Бельмаса Шах приговорил.

– Вчера? А группу захвата посылали?

– Нет, – потупился Сербин.

– Почему? Он же свидетель...

Сербин начал счищать о край пепельницы пепел с тлеющего конца сигареты, хотя пепла как такового не было, один тлеющий огонек, и спокойно проговорил:

– Кушнарев не считает разумным посылать людей из-за одного Бельмаса под пули. Он говорит, что убедительным свидетелем вор быть не может.

Оленин не нашел слов, лишь развел руками. Пауза была не в кайф, опер робко сказал:

– Надо было наших послать к Шаху, а не обращаться к Кушнареву.

– Не дали. Полагаю, Кушнарев позаботился, чтоб Шаха не спугнули этой ночью.

И опять пауза. Теперь Оленин предложил, вернувшись к убийству Гринько:

– Давайте все же не списывать со счетов Артура. Пусть его не стало, все равно... Мы не знаем, как развернутся события.

Вдруг, чего никогда не случалось, Сербин обнажил душу откровением:

– Мне стыдно! Для нас человеческая жизнь ничего не стоит. У нас уже в крови: использовать человека, кинуть его в пасть зверя, а выживет он или нет – нас не касается. Вернее, касается, но до тех пор, пока он нужен нам. Неправильно! Преступно! Мы же и творим беспредел! Чего же тогда хотим от преступников?

– Виктор Серафимович, – протянул Оленин, – не надо так пессимистично смотреть на вещи. Шаха возьмут...

– Возьмут, возьмут, – покивал с прискорбием Сербин. – Но какой ценой...

– Никиту будем задерживать?

– Будем, – встрепенулся Сербин. – Нам необходимо его признание, а для психологической обработки самое подходящее место изолятор.

У Сандры окаменело и без того неестественно бледное лицо с синюшными губами, будто она умерла. И только то, что вытаращенные глаза девушки подрагивали ресницами, давало надежду: еще жива она, пока жива. Артур, плывший рядом с ней, бросил свое плавучее средство, кинулся к Сандре:

– Саня! Что с тобой? Саня, ты меня слышишь?

– Мираж... – чуть слышно сказала она.

– Что случилось? – спросил Горбуша, который не мог бросить свою подопечную, практически сдавшуюся Ксению.

– Там... – тихо сказала Сандра.

– Что? – тормошил ее Артур, у него еще хватало сил.

– Там, гляди, – повторила девушка. – Мне кажется?

– Где? Ты о чем? Саня! Саня, говори!

– Берег... – Сандра закрыла глаза, потом открыла их. – Посмотри...

Артур поднял голову, всмотрелся в горизонт и вдруг хотел закричать, но голос сорвался на петушиной ноте:

– Берег! Мы доплыли!

Узкая бурая полоска сильно отличалась от морской полосы на горизонте, которая тоже делилась на полосы. Густая зеленовато-синяя вода – там большая глубина, затем шел бледно-зеленый цвет, означавший мелководье, далее он смешивался с бледной, почти белой желтизной, в которую окрашивало воду близкое песчаное дно под ней. А вот дальше... бурый берег!

Радость настолько была велика, что... что ее никак не выразили. Сколько до твердой земли? Километр, два, три? Настоящее расстояние определить невозможно. Берег отлично виден и за восемь километров, в то же время создается обманчивое впечатление, будто он совсем рядом и больше не потребуется титанических усилий, чтобы достичь его.