Море житейское

ВОТ ЭПИТАФИЯ: «Умер я, ничтожнейший из людей, воспитанник монаха, воспитатель царей». Сия надпись долго восхищала меня, а теперь кажется, что и в ней проглядывает гордыня. Вот я ничтожнейший, а вот я такой наинужнейший.

МЕНЯ ДОПРАШИВАЮТ: «Алтай видел?» - «Да».
– «И что?» - Он прекрасен. Но жить там я бы не смог».
– «А Питер?» - «Да, удивительно, нужно, но жить там я бы не хотел».
– «А Краснодар? Киев, Иркутск, Пермь, Оренбург, Камчатка?» - И все это замечательно, как и Вологда, Белгород, Минск, даже Рига, даже Кишинев, Ереван, что говорить, даже вся заграница, которая обращалась ко мне только лучшими сторонами. Неаполь, Капри, Палермо, еще бы! А Ближний Восток? Боже мой! Запахи его утренних улиц, запахи свежеиспеченного хлеба, кофе, корица, свежий миндаль в бумажных пакетиках. Палестинские лепешки Вифлеема - города хлеба! И много значит для моей души все Средиземноморье, Крым, северная Африка, Синай. Боже милостивый! А Монголия, Китай, Япония! Все это было открыто для ума и сердца, все полюблено навсегда. А ведь надо отблагодарить.

Но жить бы я смог только в Вятке. А в Москве живу вынужденно, временно. Временно? Уже пятьдесят пять лет? Да, и что?

СВЯТО МЕСТО не бывает пусто. Это о сердце. Царство Божие не создается вне сердца.

КАЗАЧИЙ ХОР. Почти с восторгом: «А наши казаки славные рубаки, они погибают за веру свою». И далее: «И волной польется горячая кровь». Все-таки, все-таки... не знаю даже, что и сказать. И представить волну горячей крови не могу.

Композитор, сидящий рядом: «Русские струнные и ударные уже сказали кое-что. Духовые, медные еще скажут».

ДАВАЙ НЕ ЗАКУРИМ

Сильно хвалимый поэт в залетном усердии писал потом часто цитируемые строки: «Не до ордена, была бы родина с ежедневными Бородино». Интересно, он знал, сколько наших воинов погибло в Бородинской битве? Знал? И желал, чтоб это свершалось ежедневно?

Или. Ахали над песней «Давай закурим». Курить вообще-то вредно. Но там еще и такое: «Вспомню я пехоту и восьмую роту, и тебя за то, что ты дал мне закурить». Думаю, а вот если бы не дал закурить, так и не вспомнил бы? А ведь вроде вместе воевали, под бомбежками лежали, в атаку ходили, а вот не буду вспоминать: закурить не дал. Табаку не было? Курить бросил?

ИНТЕЛЛЕКТ - ПОПЫТКА заполнить пустоту сердца знаниями о накопленной культуре. И оправдываться словами: гармония, контекст, подтекст, надтекст, уходить в термины, что вроде бы и умно. А это путь в поглупение.

ПРИГЛАШАЮТ В ШКОЛУ выступить перед учениками. Никаких сил. Но духовник сказал: «Когда тебя куда позовут, то сам решай: идти -не идти. Но когда пригласят к детям, все бросай и иди».

ВЕЛИК ДЕРЖАВИН! «Восстал всевышних Бог, да судит земных богов во сонме их: Доколе, рек, доколь вам будет щадить неправедных и злых... Ваш долг - спасать от бед невинных, несчастливым подать покров, от сильных защищать безсильных, исторгнуть бедных из оков. Не внемлют! Видят - и не знают! Покрыты мздою очеса, злодействы землю потрясают, неправда зыблет небеса. Цари! Я мнил - вы боги властны, никто над вами не судья, но вы, как я, подобно страстны, и так же смертны, как и я. И вы подобно так падете, как с древ увядший лист падет! И вы подобно так умрете, как ваш последний раб умрет!

Воскресни, Боже! Боже правых! И их молению внемли. Приди, суди, карай лукавых, и будь Един царем земли»!

Да, впечатляет. Не внемлют, дряни, не читают, «покрыты мздою очеса». «Дряни» это я для размера поставил. Не дряни они, эти подголоски доллара, хуже. Вот, Гавриил Романович, до чего мы дожили. А после вас все пошло на спад. Еще Пушкин и Тютчев держались, а потом под горку. «К топору зовите Русь». У Некрасова «муза мести и печали». И эти сопли: «От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови, уведи меня в стан погибающих за великое дело любви». И совсем слабенько у Блока: «Не спят, не помнят, не торгуют».

У Николая Дмитриева сильно о демократах: «Не прощай им, Боже, ибо знают, ведают, собаки, что творят».

ПЕСНИ ВОЕННОГО и послевоенного времени, благодаря тогдашнему радио и кино, были известны повсеместно и моментально вся страна их пела. Это тоже очень сплачивало. По радио даже была ежедневная передача «Разучиваем песню». Диктовали слова. Думаю, простительны тут и шуточные переделки и доделки. Хотелось же тоже быть поэтом. «Эх, путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая, умирать нам рановато, есть у нас еще дома ... нет, не дела... жена, да не одна!»

«С неба звездочка упала на прямую линию, меня милый перевел на свою фамилию». «С неба звездочка упала прямо милому в сапог. Милый дрыгал-дрыгал-дрыгал, никак выдрыгнуть не мог!»

Это «выдрыгнуть» меня восхищает.

ПОЛВЕКА

Пятьдесят лет в Москве, уже больше - это как? То есть как выжить на асфальте человеку, пришедшему в город от земли, от реки, от леса, от просторных полей, от пения птиц, как? Все время стремился иметь хоть какое-то местечко за городом, куда можно было бы убегать из Москвы. Ведь в

Вятку далеко и дорого. И были варианты, и многие места облюбовал, даже и примерялся к покупке. Но не было никогда денег для покупки. А уже только к пятидесяти годам собралось так враз, что вышел двухтомник в «Молодой гвардии», и «Ленфильм» (или «Мосфильм» - забыл, неважно) ахнул (а киношники хорошо платили) большую денежку и - вот счастье, слава Тебе, Господи, хватило денег на покупку полдомика в Никольском. Это как раз та самая берлога, куда множество раз уползал зализывать раны. В шестьдесят получил в аренду дачу в Переделкино, но это совсем не то. По сравнению с остальными переделкинскими - конура собачья. И то спасибо. Но это не навсегда. Помру - родных моих оттуда быстро выкинут. Да и правильно, тут все крики и ссоры как раз из-за желания арендаторов вцепиться в дачу намертво. Не люблю Переделкино. Вот выходишь днем, а навстречу исторический романист, ужас! Кинулся от него в переулок, а там два поэта. Свернул в сторону - там поэтесса. Вот и попиши после этого. А самолеты Внукова все это и озвучивают и заглушают.

В Никольском писателей немного, то есть совсем мало, то есть совсем я один, помеченный роковой страстью писать о временах протекших и протекающих и начинающих протекать во времена грядущие. Тут можно прочесть гордыню, что лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме, и радость, что не выбредет навстречу конкурент, но это не так. Человек, пишущий в Никольском, в Никольском вовсе неизвестен. Знает меня только батюшка, да несколько прихожан нашего храма, да и они уже прочно забыли, кто я и что я. В Никольском мне просто рады как односельчанину, смотрят на меня (мужская половина), как на дурака, но и как на нужного человека, у которого можно занять на поллитра и никогда не отдать. Ближайшие соседи, дочери и зятья умершего моего друга Кости, приняли на себя заботу обо мне, как эстафету от отца, и им абсолютно плевать на мои бумажные труды. С боязнью и трепетом отдавал я им на прочтение повесть о Косте «Прощай, Россия, встретимся в раю», и они, по-моему, ее не прочли. А ведь там они все упоминаются. А узнав, что писательство не только не кормит, а загоняет в могилу, что я давно и прочно сижу на шее жены, сказали: «Дурью маешься».

ТО, ЧТО Я СОБИРАЮСЬ предложить читателям, по идее, должно быть предлагаемо и читаемо после смерти автора. Но не хочу, чтоб в моих бумагах рылись, разбирая мои каракулизмы, рад даже двум московским пожарам, в которых горели и книги, и картины, и иконы, и рукописи. А рукописи горят, сообщаю я поклонникам Булгакова. И ваш Воланд близко не посмеет подойти к моим запискам: они не для хохмочек, а о поиске Бога.

Записки свои поневоле помещаю вразброс, как выпадают кости в игре. Всегда мне казались незначительными мои листочки, и я не помечал их ни датой, ни местом, в котором они сделаны, это или ясно из них, или нет, да это и неважно. Видимо, это было важно Розанову: на бричке, за разбором монет. Ни бричек у меня, ни нумизматики. Вот сейчас выходил: льет на террасе, льет на крыльце, ясно, что весна, ясно, что плохой хозяин. Насыпал утром крошек в кормушку, гляжу - нетронуто. Ну, конечно, сейчас корм для птичек вытаивает повсеместно. Правда, один снегирек сделал одолжение, потюкал клювиком мне в утешение, мол, не зря ты старался.

По радио «Орфей», Гендель, «Аллилуйя». Только финал и захватил. Что ж раньше не включал? Чистил картошку, было желание включить. Включу, думал, а пока руки мокрые. Но церковная музыка оттого и зовется церковной, что слушать ее надо в церкви. В последнее время незабываемы по силе и молитвенности три патриаршие службы: в Успенском соборе, в Никольской часовне у храма Христа Спасителя, где икона «Державная», и в Архангельском соборе Кремля. Великопостные поклоны свершал у гробницы Алексея Михайловича, а после службы студент из Академии провел в алтарь к захоронениями Иоанна Грозного и его сыновей. В Успенском отец Иосиф привел к раке святителя Петра. Именно на ней сама собой загорелась свеча, которую взял с собою митрополит Алексий, поехавший в Орду исцелять ханшу Тайдуллу. (В Ельце мне говорили, что эта Тайдулла - вдова елецкого дьякона.)