Море житейское
Шрифт:
– Да ты что! Именно таких-то с руками оторвут, модных-то. С лапочками.
– У ВАС НЕТ ТАКОГО деда, у нас есть такой дедок - ему семьдесят три года, девок любит как медок. Было милочки четыре, а остались только две: одна милочка на вилочке, другая на ноже.
– СВОИ ЖЕ РАСКУЛАЧИВАЛИ, с детства знались. Велят имущество на телеги грузить. Я не стал, отошел к дровам, сел. Сами таскают, сортируют. Я отвернулся. Скорей бы, думаю, милиция. А ее уже вызвали. Милиционеру потом говорю: «Надо было мне не собирать хозяйство, а пропивать, да в начальство идти». Не местный, молчит. С семи лет вкалывал, на сапоги зарабатывал, печничал, потом механизмы пошли. Любой трактор осваивал. Девушку любил. Говорит: «Я бы за тебя пошла, но очень бензином пахнет, не могу».
– Задумался.
– Теперь уж жалей не жалей, теперь главная жалость: крыса вставную челюсть стащила, где-то в подполье спрятала и по ночам грызет. Днем лазил - не могу найти. Ночь пришла - опять грызет. Вот какие нынче стоматологи - крысам не по зубам. Мне-то крепко протезы забабахали, а одной девушке так себе. Все равно не зря: хоть на свадьбе поулыбалась.
ЗАВСЕГДАТАЙ ДОМА ЛИТЕРАТОРОВ Яша: - «Роман-с пишете? А? Поняли амбивалентность: романс для голоса с гитарой или роман сло-воерс? А нет там у вас такого изображения героя в родной палестине: он идет и лицом задевает плетень?»
Хохмочками кормился. Почему-то все считали обязанностью ему налить, поднести. «Я еврей, но пью как чеховский чиновник», «Вчера случайно прочел любопытную книжечку. Называется “Библия”».
ПЕРЕЛЕТ В БАРИ с приключениями, то есть с искушениями. Не выпускали. Стали молиться, выпустили. Уже подлетали к Италии, завернули: что-то с документами. Посадили. Отец Александр Шаргунов начал читать акафист святителю Николаю. Мы дружно присоединились. Очень согласно и духоподъемно пели. В последнее мгновение бежит служитель, машет листочком - разрешение на взлет. В самолете читал правило ко причащению. Опаздываем. В Бари сразу бегом на автобус и с молитвой, с полицейской сиреной, в храм.
Такая давка, такой напор (Никола Зимний!), что уже не надеялся не только причаститься, но и в храм хотя бы попасть. Два самолета из Киева, три из Москвы. Стою, молюсь, вспоминаю Великорецкий Никольский -Никольский же!
– Крестный ход. Подходят две женщины: «Мужчина, вы не поможете?» Они привезли в Бари большую икону Святителя Николая, епархиальный архиерей благословил освятить ее на мощах. Одного мужчину, мы знакомимся, они уже нашли. Я возликовал! Святителю, отче Николае, моли Христа Бога спастися душам нашим!
Конечно, с такой драгоценной ношей прошли мы сквозь толпу очень легко. Полиция помогала. Внесли в храм, спустились по ступеням к часовне с мощами. В ней теснота от множества архиереев. И наш митрополит тут. И отец Александр. Смиренно поставили мы икону у стены, перекрестились и попятились. И вдруг меня митрополит остановил и показал место рядом с собой. Слава Тебе, Господи! Еще и у мощей причастился. Вот как бывает по милости Божией.
ПЕРЕЖИВАНИЕ НАСТУПАЕТ после проживания. Вначале надо просто жить. Но что-то же опережает наши не только проживания, но и переживания. Как понять, что подняло меня в рань-раннюю в Севастополе, в гостинице над городом, далеко от моря, ч т о заставило радостно и поспешно проскочить мимо спящего швейцара и бежать все вниз и вниз, к морю. Тут и дороги не надо было выбирать, спрашивать, где море: море - вот оно! Море, в которое я вбегал в любую погоду, море, обнимавшее меня сильнее и внезапнее любых объятий.
Почему, всегда спрашиваю я себя, откуда в вятском мальчишке зародилась мучительная любовь к морю? Это, конечно, от наших лесов, идущих по горизонту и похожих на морские дали. Я сидел летом на пожарной вышке лесхоза, смотрел слева направо и справа налево на леса, взгляд мой качался на волнистой их линии, и все было очень похожим на море. И так и сбылось.
Я проживал, жил торопливой жизнью, но она не исчезала, а потом благодатно и медленно переживалась.
Это Господь, это Его милость. И моя только вина, что не мог иногда откреститься «от многих
и лютых воспоминаний».И В САМОМ ДЕЛЕ, как я, выросший под завывание метели, гудение хвойных лесов, к а к я полюбил море до того, что не могу без него совершенно. Вдали мечтаю о нем, вблизи млею и отдаюсь на его волю. Как изъяснить счастье - заплыть в синие воды, лечь на спину и замереть, ощущая ласковую вздымающую силу его волн. А лунные ночи! С ума сойти. Сидишь на носу корабля и говоришь себе, что надо пойти спать, что с утра тяжелая программа, всякие дела, но как, как уйти от этой золотой лунной дороги, которую корабль своим движением превращает в серебряную. Как оставить, осиротить звезды и созвездия, этот ветер, этих проносящихся из темноты в темноту ночных птиц, как перестать слушать эти непонятные звуки морской бездны?
Ведь это я не только сам по себе сижу, а стараюсь вспомнить побольше родных, близких, любимых, говорю им: это не только мое, но и ваше. Эта уходящая в бездну вечности ночь, она и ваша.
А ГОВОРИЛИ: ЦЕНЗУРЫ нет. «Вечерний клуб» - газета престижная. Приставали с просьбой дать интервью. Дурак, согласился. Но пришел такой культурный корр, так хорошо мои труды знающий, такие умные вопросы задающий. Интервью взял, унес, принес назавтра машинописный текст. Я вычитал, подписал. Все прилично. Но так долго не печатали, что я ждать перестал.
Звонят: напечатали, высылаем экземпляры. Заголовок «К счастью, наш народ мало читает». Я бы и не спорил, так я говорил, но только в отношении того, какие книги не читает. То есть это лаковое развратное дерьмо о жизни убийц, банкиров, проституток. Все это вырезано. Вырезано и то, что все больше появляется спасительного духовного чтения. Что спасает только любовь к Отечеству, Родине, Державе. Все убрано. Словом, спасибо, опозорили. К счастью, наш народ «Вечерний клуб» не читает.
Независимостью гордятся. А уж вот это полнейшая брехня, головы морочат. Все они, до одного, зависимы: от издателей, от совести, от Марьи Алексеевны, от денег, от мнения начальства, от всего. Вычеркнем из этого ряда совесть, которой у демократов нет, и получим зависимость полнейшую. А еще зависимость от все подавляющей трусости. Вот вам портрет демократического издания.
ВИДЕЛ ВО СНЕ с субботы на воскресенье отца. До этого был в церкви. Так ясно и так отчетливо, так спокойно. Но о чем говорили, не помню.
Потом перерыв во сне, выходил во двор, радовался сну, вернулся в дом, снова лег и увидел во сне уже не отца, но тоже умершего уже друга Васю, разбившегося на машине.
ПРАВДА БЕЗ ЛЮБВИ - жестокость. Это об Астафьеве.
ВНЕЗАПНО ПО РАДИО: - Кармело любит Канделос и уговаривает Люсию во время танца страха помочь ему бороться с призраком, прежним возлюбленным Канделос. («Лючия ди Ламмермур» Доницетти?)
ХРАМ СОЛОМОНОВ, золотой пол, достигнуто величие, мало вам? Счастлив народ? И давно ли страдания Иова? И что, снова доказывать сатане, что Бог поругаем не бывает?
ТАИНСТВЕННО, ОГРОМНО назначение человека. Ведь это только подумать - «сотворены по образу и подобию». И как низменно, растительно и безполезно пребывание на земле того, кто ведет свою родословную от инфузории да еще и от туфельки. От обезьяны! Ну, Дарвин! У многих еще, видно, хвосты не отпали.
ЖДАЛИ ХРУЩЕВА, поили свежими сливками поросят, клали для показухи початки кукурузы. Приехал в украинской вышиванке. Показывают ему розовых поросят: «Выращены на кукурузе».
– Он: «Ну я же говорил!»
КОГДА ПРИЕЗЖАЛ к родителям и сидел за машинкой, отец переживал и говорил: «Владимир, не перетруждайся».
МНЕ ОДИН УЧЕНЫЙ: «Надо вас энергетически подкачать, человек задуман быть здоровым. Болезнь нарушает симфонию миров».
ВСЕХ ТРУСЛИВЕЕ, как всегда, интеллигенция. Она и есть мелкая буржуазия, с которой якобы борется. Самое смешное, что интеллигенция воображает, что движет историю извержениями своих словес. Эти извержения - экскременты словесного поноса. Еще и за собою зовет. Еще и обижается, что массы за ней не идут. Тут сбывается изречение: русских обманывать можно, но обмануть нельзя.