Моривасэ Моногатари

На следующий день самурай в урочный час и при мечах отправился к господину Мосокава — представлять отчеты. Завидев его, господин Мосокава на этот раз почему-то обрадовался гораздо меньше, чем накануне, и про семью спрашивать не стал. Он бегло ознакомился с отчетами, печально вздохнул, протянул бумаги жужжащим тише обычного референтам и сказал:

— Всё это хорошо, всё это правильно... Молодец. Да. Только всё опять попало в прессу... Ну и вот...

Он взял со столика официального вида лист и протянул Цюрюпе Исидору. Самураю достаточно было взглянуть на шапку с названием испустившей документ организации, чтобы проникнуться печалью, столь же глубокой, как и та, что овладела господином Мосокава.

Шапка же была такова: «Международный фонд защиты неотъемлемых прав мухобойных инструментов».

Так самурай впервые осознал, что планета Земля тайно оккупирована негуманоидами.

О безусловном и несомненном

Однажды самурая Цюрюпу Исидора спросили, как он относится к смертной казни. Самурай прикрыл глаза, сосчитал до семи и сказал:

— Я готов. Ведите.

Даже минуты для последнего хокку не попросил он.

О примерном законопослушании

Однажды к самураю Цюрюпе Исидору приехал в гости дядя, экономист-плановик, постоянно проживающий в Киеве, кстати, опять же на Институтской улице. Фамилия его была, впрочем, Феотокис. И этого дядю, Фотия Агафоновича, самурай повёл в свободный от службы день смотреть столицу.

Само собой, не могли они миновать, среди прочих славных достопримечательностей, и знаменитую московскую мемориальную пробку имени гудзи Обанаева, покойного настоятеля мытищинского филиала монастыря Кэнтё-дзи. Родившись как бедствие и большое для города расстройство, пробка сия за прошедшие годы стала для Москвы предприятием чрезвычайно прибыльным, ибо не только из Киева приезжали посмотреть на неё, но и из других столиц тоже, равно как и из малых городов, где пробки, даже самые недолговечные, простому люду по-прежнему в диковинку. Прибылей от туризма городу хватало и на то, чтобы регулярно подновлять стоящие в оной пробке автомобили, и даже на то, чтобы установить на самые примечательные машины мемориальные доски. Было даже введено в обычай визиты высокопоставленных официальных лиц в Москву встречать невообразимым хором сигналов тысяч автомобилей, вросших в мемориальную пробку, и никакой орудийный салют не мог бы сравниться с порождаемым таким образом звучанием — величественным, трагическим и торжественным.

Хотя пробка и носила имя гудзи Обанаева, возникла она вовсе не по его вине, как можно было бы подумать, хотя и не без его участия. История эта представляется весьма поучительной и, несомненно, достойной неспешного изложения.

Случилось так, что некий постовой постоянно на посту скучал, а потому придумал себе эдакое развлечение. Дежурил он на перекрёстке, где подземного перехода не было, а были, наоборот, светофор и одностороннее движение. Бывало, что желающим перейти через улицу пешеходам загорался красный свет, когда машин на перекрёстке вовсе и не было, и ничто не мешало гражданам ступить на проезжую часть — кроме, разве что, естественного уважения к правилам дорожного движения и приступа скромности, наступающего из-за близкого присутствия постового. Милиционер же (назовём его Б.) решил проверить, насколько эти чувства в гражданах сильны, и принялся регулярно скрываться из виду, дабы снизить у пешеходов настороженность и тем самым неявно поощрить их к покушению на нарушение ПДД. Со временем Б. сделал из скрытных наблюдений вывод, что готовность граждан пренебречь законом примерно пропорциональна времени, которое они проводят в ожидании зеленого сигнала светофора при пустой улице. Если ждать приходилось достаточно долго, а автомобилей на улице не было, то на проезжую часть, несмотря на запрещающий красный сигнал, мог рвануться буквально каждый, включая лежачих больных и младенцев в колясках. Эмпирическим путём Б. установил, что критический срок ожидания в такой ситуации составляет шесть минут пятьдесят три секунды, и ему стало нестерпимо интересно, сможет ли какой-нибудь особо законопослушный пешеход это достижение превзойти.

Двигаясь классическим (для европейской традиции познания) путём от эмпирики к эксперименту, Б. придумал и осуществил следующее. Он договорился с постовым М., который держал светофор на предыдущем перекрёстке. По сигналу, который давал ему Б., М. останавливал движение, так что перекрёсток, на котором держал светофор Б., оказывался совершенно свободен от машин. В то же время Б. включал для пешеходов на своём перекрёстке красный свет, прятался и засекал время. Пешеходы некоторое время ждали зелёного, но, не дождавшись, рано или поздно решались ступить на проезжую часть. Тут-то и появлялся Б. — с секундомером и книжкой штрафных квитанций.

Регулярно повторяя сей эксперимент, Б. очень скоро пришел к заключению, что магическое время (шесть минут пятьдесят три секунды) является, видимо, одной из мировых констант, потому что ни один из пешеходов так и не смог удержаться от нарушения закона ни секундой дольше. Другим результатом исследований стало то, что прежние завсегдатаи его перехода теперь предпочитали пересекать улицу там, где дежурил М., а на перекрёсток Б. выходили лишь неосведомлённые жители из других районов. Б. считал, что это даже к лучшему, потому что для добросовестного экспериментатора свежесть подопытного материала критически важна.

В тот знаменательный день материал на перекрёстке не появлялся довольно долго, так что Б. уже начал позёвывать. Вдруг увидел он гражданина, с виду довольно обычного, однако идущего немного странной походкой человека, привыкшего к более свободной одежде. Как уже говорилось, гудзи Обанаев был достопочтенным настоятелем мытищинского филиала монастыря Кэнтё-дзи, однако в тот вечер он был в светском платье — чёрной кожаной куртке с понтовыми заклёпками, таких же штанах и очень подходящих к этому наряду невысоких сапогах и шапочке-«спецназовке». Дело в том, что настоятель находил отдохновение от духовных подвигов в командных соревнованиях по «Counter-Strike» — каковое занятие ничем не противоречило уставу его монастыря, и даже в самом пиковом случае могло быть расценено лишь как несущественное отступление от буквы оного. А светскую одежду гудзи надевал, дабы не смущать соратников и соперников своим неоспоримым авторитетом, о котором одеяние настоятеля Кэнтё-дзи недвусмысленно бы свидетельствовало.

В тот вечер гудзи как раз возвращался с одного из таких соревнований, и Будда счёл нужным вывести его именно на тот перекрёсток, где постовой Б. уже всё подготовил к проведению очередного эксперимента.

Как только настоятель приблизился к переходу, Б. попросил М. остановить на его перекрёстке движение, а сам зафиксировал на светофоре красный свет для пешеходов. Гудзи законопослушно остановился и принялся ждать зелёного света. Б. включил секундомер.

Если бы постовой знал, что вовлёк в эксперимент одного из Просветлённых, он, возможно, отказался бы от своего намерения, но у него, понятное дело, и в мыслях не было, что сей вроде бы рокер, пусть он и выглядит умиротворённо, настолько близок к Будде. Хронометр отсчитывал секунду за секундой, красный свет горел, гудзи Обонаев ждал. Настоятелю было не привыкать к смирению, тем более, что личное служение своё он мог осуществлять хоть на улице, а потому не спешить ему было не куда. Красный свет светофора превратился в астральный маяк, дыхание гудзи стало ещё более мерным и наполненным, духовный путь лёг к его стопам — и этот путь, конечно, не имел ничего общего с «зеброй» перехода. Конечно, если бы загорелся зелёный, гудзи ступил бы на переход без малейших сомнений и колебаний — ибо со своего истинного пути он при этом не сошёл бы ни на пядь. Но зелёного не было, а миропорядок требовал от настоятеля соблюдения всех светских ритуалов, почитаемых естественными — в том числе ПДД.

Постовой Б., между тем, совершенно не понимал, что происходит. Подопытный не проявлял никакого нетерпения — то есть, вообще. Он не оглядывался по сторонам, не прикидывал возможностей совершить правонарушение (на такие прикидки глаз у Б. был намётан), ничем не показывал, что задержкой светофора он расстроен и возмущён. Постовой дождался мгновения, когда критические шесть минут пятьдесят три секунды миновали, возликовал и приготовился фиксировать новый рекорд. Он ощутил, как дрогнули рубежи освоенной Вселенной; вот-вот — и они готовы будут открыть изумлённому Человечеству совершенно новые пространства знаний.

Однако время шло, а фиксировать было нечего. Красный свет горел, подопытный же не давал ни малейшего знака к тому, что когда-нибудь вообще сможет потерять выдержку и перейти улицу вопреки запрету. Другие пешеходы, которые появлялись на месте проведения эксперимента, запросто переходили улицу, но они постового не интересовали, ибо, в отличие от подопытного, не давали ему нового материала для наблюдения, а подопытный оставался до идиотизма, вопреки всякой человеческой логике, законопослушен.

Через час Б. стал воспринимать происходящее как поединок между ним и таинственным прохожим. В некоем воображаемом пространстве постовой стоял против него на десяти шагах, часы тикали, оружие дуэлянтов замерло в ожидании сигнала к началу. В такой ситуации выключение красного сигнала означало, что Б. сдаётся, теряет лицо. Причин же для этого, вроде бы, не было никаких.

М., умаявшийся безответно вызывать по рации своего соседа по перекрёстку, в конце концов бросил свой пост и пошёл выяснить, что случилось. Он нашёл Б. в состоянии не то помрачения, не то просветления. Тот бессвязно бормотал, просил что-то начинать, отказывался принять извинения и требовал от кого-то сатисфакции. Глаза его были открыты, но ничего в этом мире не видели. И ничем таким от него не пахло.