Моривасэ Моногатари

Больше на перекрёстке не было ни одной живой души. Светофор же был намертво выключен.

М. вызвал «скорую» и ведомственный патруль. Прибыть на место происшествия они могли теперь только на вертолётах. Пробку, которая образовалась от пятичасовой остановки движения на подотчётном М. перекрёстке, разбирать было уже поздно. Стремительными метастазами она охватила всю Москву, завилась кольцами, сожрала собственный хвост и окаменела.

Впоследствии сочли удивительным, что стоявшие на светофоре автомобили не только не пытались прорваться сквозь явно неисправно регулируемый перекрёсток, но даже не догадались сигналить. Впрочем, удивительным это казалось лишь тем, кто не знает, насколько страстно и с какой самозабвенной полнотой обычный человек стремится к законособлюдению. Стоит дать ему пример смирения и показать путь добродетельного служения, как он тут же вознамерится следовать им, особенно если пример и путь даны не в ясных ощущениях, а, скажем, неосознаваемо. Допустим, через астрал.

Пообщавшись со Светом, гудзи Обанаев реализовался в ближайшем отделении ГАИ и тут же, к изумлению дежурного, сел писать объяснительную, хотя от него никто ничего такого не требовал.

Только из этого документа и стали известны истинные причины возникновения новой и столь впечатляющей столичной достопримечательности.

— ...Которую, — закончил рассказ самурай Цурюпа Исидор, — вы, уважаемый дядюшка, имеете ныне счастье наблюдать собственными глазами.

— А что стало с постовым? — спросил Фотий Агафонович.

— Ничего особенного, — пожал плечами самурай. — Он стал новым гудзи сразу после того, как получивший окончательное просветление гудзи Обанаев ушёл в нирвану.

Гипсовый Будда, обитавший на столике в спальне самурая, счастливо вздохнул.

Он обожал, когда поучительную историю венчал правильный «хэппи-энд».

Об изображении человека, похожего на себя самого

Однажды самурай Цюрюпа Исидор пошёл фотографироваться. Его смена должна была участвовать в охране художественного биеналле, или как его там правильно, и вышло распоряжение, чтобы каждый привлеченный к искусству самурай сделал для бэджа снимок размерами в один сун шириной и в один сун и десять бу высотой.

Поэтому Цюрюпа Исидор отправился в фотосалон во всей парадной красе и сфотографировался. Дело было не новое, так что ни на какие опасности он не рассчитывал. Самурай порой не знает, где найдёт, где потеряет, самурай — порой герой, но не каждою порой... Ладно, проехали.

Фотограф самураю поначалу даже понравился. Аккуратный такой старичок по имени Пабло Иванович. Только вот глаза у него были странные — словно не глаза, а полированные воздухом чистейшие «цейссовские» линзы, но это, подумал Цюрюпа Исидор, может быть, что-то профессиональное.

И всё было хорошо и достойно — ровно до тех пор, пока на следующий день (спешки не было и заказ вышел несрочный) не пришел самурай получать свои изображения.

— А это точно вы на снимке? — спросил Пабло Иванович подозрительно.

Цюрюпа Исидор взглянул на отпечаток, дабы увериться, что не произошло никакой ошибки и четыре лица на четырёх квадратиках действительно принадлежат ему. Черты были ожидаемые, хотя самурай и отметил также, что лицо получилось что-то немного широковатым.

— Да вроде я, — ответил он, пожав плечами.

Старичок огорчился.

— Значит, вы тоже не уверены, — сказал он. — Дайте-ка сюда...

Самурай протянул ему отпечаток. Пабло Иванович принялся сканировать глазами сначала фотографии, потом исходное лицо.

— Похож, — сказал он сомнением. — Но нужны доказательства. Мало ли...

Цюрюпа Исидор решительно удивился.

— Вы же сами меня фотографировали, — напомнил он.

— И тем не менее, — сказал Пабло Иванович. — Я не могу выдавать этот снимок абы кому.

— Так вот ведь моё имя на квитанции, — сказал самурай. — А вот мои документы.

— Насчёт имени я не сомневаюсь, — грустно сказал старичок. — И квитанция, признаю, тоже правильная. Но ваш ли это снимок? Вот вопрос...

Самурай задумался. Действительно, из снимка вовсе не следовало, что изображенного на нём человека зовут Цюрюпа Исидор и что он достойный воин клана Мосокава. Самурай не мог отрицать, что в жизни его лицо вовсе не такое плоское, как на снимке, и что на фотографии он был изображен с прической мицу-ори, хотя сегодня утром по глупому капризу сделал футасу-ёри. Конечно, он не сомневался, что на снимке изображен он сам, но вынужден был в то же время признать и правомерность сомнений, столь обеспокоивших Пабло Ивановича.

— Но это я вчера фотографировался, — сказал он, нащупывая правильные подходы к намечавшейся дискуссии.

— Не спорю, — покорно сказал Пабло Иванович. — Но как мы узнаем, что именно этот снимок — ваш?

— Вот снимок у меня в паспорте, — сказал Цюрюпа Исидор. — Посмотрите, он похож.

— Да, — согласился Пабло Иванович. — Похож, но и только. Кстати, на нём тоже вовсе не обязательно вы.

— Паспорт-то мой, — сказал самурай.

— Конечно, — сказал Пабло Иванович. — Но какое отношение ваш паспорт имеет к моему снимку? Что их связывает, кроме внешнего сходства, осознаваемого нами лишь субъективно? Есть ли в фотографии смысл, кроме того, что мы сами в неё вкладываем?

(Автор, окажись он на месте самурая Цюрюпы Исидора, уже давно начал бы ругаться и буянить, ибо ему не присуща стоическая непоколебимость, свойственная истинным самураям. Автор покорнейше просит у читателя прощения за собственное недостойное поведение и вопиющее несовершенство).

Самурай углубился в размышления и вскоре пришел к выводу, что установить с абсолютной достоверностью связь между человеком и его изображением никак невозможно. Выходило так, что лишь непростительная безответственность и неоправданное благодушие фотографов позволяют им выдавать клиентам снимки. Хуже того — лишь преступная снисходительность правоохранителя позволяет гражданину, предъявившему ему для проверки паспорт с фотографией, уйти от ответственности за изобразительный подлог. Ещё страшнее в этом свете выглядело злоупотребление уполномоченного лица, которое при оформлении паспорта удостоверило подлинность фотографии, поставив на неё Печать.

Самурай представил себе целую страну, население которой живет по столь субъективно оформленным документам, и глаза его стали точь-в-точь как полированные воздухом чистейшие «цейссовские» линзы.

Ну и как же, спросит читатель, самурай Цюрюпа Исидор выберется из этой передряги?

Об этом — позже, а пока расскажем историю Пабло Ивановича.

Много лет назад Пабло Иванович был известным светописцем и работал в жанре интеллектуально-эротической фотографии. Те времена давно минули, но память о них сохранилась — существуют даже альбомы, где работы Пабло Ивановича воспроизведены с тем же тщанием, с каким коллекционеры собирают гравюры укиё-э периода Эдо. Пабло Иванович был непревзойденным мастером постановки студийного света. Прекраснейшие модели мечтали о внимании его камеры. За право публикации на обложке одного из его лучших достижений главный редактор «Playboy» бился на дуэли с главным редактором «Vogue» (осталось неизвестным, каким именно оружием они сражались, но дуэль эта, по мнению секундантов, была зрелищем чрезвычайно возбуждающим; никакой аукционный торг не мог бы вызвать такой ажитации).

Творческий метод Пабло Ивановича заключался в непередаваемом умении раскрывать интеллектуальность своих моделей. И дело здесь было не только в постановке света, степени обнаженности модели, достоинствах её фигуры или выразительности позы, но и в уникальном названии каждого фотошедевра. Первой его работой, сделавшей сенсацию, стала «Девушка, повторяющая таблицу умножения». За ней последовали «Блондинка накануне зачета по дифференциальному исчислению» и «Созерцающая лемнискату Бернулли». Период расцвета знаменовали «Подруги, обсуждающие теорию струн» и «Аксиологический экстаз». Авторский оттиск постера «Y.S., Ph.D.» был отобран на «Сотбис», но, увы, скандально для аукционного дома похищен прямо из хранилища и Пабло Иванович получил за него только страховую премию.