Морок параноика

Вера с удвоенной силой принялась ворошить пепел, приговаривая своё: “Не может быть, чтобы вообще ничего не осталось!”. Вдруг ее пальцы наткнулись на что-то. Вера аккуратно, боясь упустить, подхватила этот предмет и вытащила из пепла. И обомлела. Сомнений быть не могло – это была Анечкина заколка с красненьким цветочком, Вера узнала бы ее из миллиона. Заколка была совершенно чистая, не тронутая огнем. Вера застыла на коленях, остановившимся взглядом вцепившись в свою находку и будучи не в состоянии совладать с нахлынувшей на нее ураганной по силе своей смесью изумления и ужаса. Руки, конвульсивно сжимавшие заколку, дрожали всё сильнее и сильнее. В голове ничего не осталось, только одна мысль билась колоколом: “Анечка, деточка, Ананасик мой милый! За что? Господи, за что!?”. В какой-то момент Вера поймала себя на том, что говорит это вслух. Отчаяние давило ее. Не выдержав душевной боли, она вскинула голову вверх, к мутненькому серому небу, видневшемуся сквозь полуразрушенный потолок, и завопила, надрывая горло:

– Господи! За что-о-о-о-о???

То, что она увидела дальше, ее даже не удивило. Она перестала понимать, где находится, что происходит, почему происходит. И уже ничему не удивлялась.

Просветлел кусок неба. Как бы слегка раздвинулись облака. И на просветлевшем куске проступили три фигуры. Та, что была в центре, чуть приблизилась, и Вера услышала голос. Старый, слегка надтреснутый и очень усталый. И у Веры почему-то даже не возникло сомнений в том, КТО с ней заговорил.

– Ну, вот. Еще одна безутешная мать, которая, наверно, хочет вернуть к жизни своего ребенка. Говори – хочешь?

Вера разглядывала своего собеседника, понимала, что надо отвечать, но не торопилась. Ею овладело странное спокойствие. Не надо спешить. Сейчас каждое слово может оказаться решающим и роковым, она это чувствовала очень остро. Мысли еще простительны, слова – уже нет. Наконец она рискнула заговорить:

– Я, конечно, глупа и, наверно, сумасшедшая, но не настолько, чтобы желать своему ребенку жить в постъядерную эпоху.

– Тогда чего же ты хочешь? – Казалось, он удивлен.

– Чтобы всего этого, – Вера обвела взглядом и руками окружающие развалины, стараясь мысленно захватить как можно больше пространства, – чтобы всего этого не было. Чтобы взрывов не было. Чтобы войны не было.

Голос предательски задрожал.

Теперь уже собеседник выдержал небольшую паузу.

– Это невозможно! – резко сказал он. – Вернее, возможно, но я не буду этого делать.

– Почему? – Вера не рассчитывала на объяснение, но все же не удержалась спросить.

Однако объяснение последовало.

– Вы, люди, всю свою историю только и делали, что пытались истребить друг друга, а я уже устал оттаскивать вас от края. Может быть, теперь вы что-нибудь поймете. А, может быть, и нет. Вы даже на собственных ошибках почти не умеете учиться. Даже на таких.

Странное спокойствие, накатившее на Веру вначале, сошло с нее так же резко, как до этого пришло.

– Но за что казнить детей? И нерожденных младенцев? Зверьё, в конце концов? Они же никому не желали зла! Они же не собирались всех вокруг истребить!

– Согласись, было бы несколько странно, если бы я позволил взрослым умереть, а детей оставил. Наказание одно на всех. И, потом, – он приблизился еще и словно навис над ней, – ты, например, можешь предсказать, во что превратится лет через двадцать тот или иной милый, замечательный ребенок? Даже твоя Аня. Можешь?

– Не могу. И не буду. Каждому своё. Но все дети – ангелы! И у каждого есть шанс вырасти достойным человеком. А в противном случае людям вообще незачем было появляться, как виду!

– Смешная ты. И добрая. Хоть и злая. Да, смешная. Если хочешь, можешь попросить у меня что-нибудь, что, скажем так, не будет сильно противоречить общему замыслу.

Вере не понадобилось долго обдумывать свою просьбу. Точнее, ей вообще не понадобилось времени на обдумывание. Она просто высказала то, что подспудно терзало ее с того момента, как она увидела ядерный гриб над Калиновым.

– Я прошу разрешения умереть вместе с моим ребенком! – Ни одна нотка не дрогнула в ее голосе, ни на одном слове она не споткнулась. Слова разнеслись над развалинами детского сада, над развалинами города звонко и четко, как некая клятва, от которой невозможно будет отказаться ни при каких условиях, ни при каких обстоятельствах.

И опять он выдержал небольшую паузу. Будто мысленно взвешивал ее просьбу и просчитывал, насколько она противоречит или не противоречит пресловутому общему замыслу.

– Хммм… Что ж, раз ты этого хочешь…

…Утро определенно не задалось с самого начала. Анечка уже выздоровела и сегодня должна была идти в детский сад, но доктор попросила на всякий случай сдать кровь на анализ. Вера предупредила воспитательницу, что они придут позже, и сначала повела Анечку в поликлинику.

Так получилось, что они проспали. Вера не услышала будильник, и они банально проспали. Потом Анечка капризничала и отказывалась есть кашу, и Вера еле-еле смогла ее уговорить съесть хоть немного. Потом искали по всей прихожей куда-то запропастившуюся Анечкину шапку. Нашли в дальнем углу под скамьей. Видимо, Маська, хулиганка хвостатая, ночью опять скакала по вешалке с одеждой и свалила ее.

Потом Вера долго и упорно пыталась распахнуть входную дверь, которой мешало распахнуться спящее на лестничной площадке беспробудным сном тело соседа-алкоголика, скорее всего, заявившегося домой только под утро и не сумевшего вставить ключ в замок по причине непотребного состояния. И пришлось, раскорячившись, перешагивать через это спящее тело, переносить коляску, переносить Анечку, мысленно затыкая нос и стараясь не вляпаться в последствия выпитой соседом водки. Анечка, разумеется, вытаращилась на спящего дядю, но была еще не в том возрасте, чтобы все осмыслить и спросить, почему он так валяется у двери собственной квартиры.

И вот теперь они катастрофически опаздывали и рисковали оказаться у дверей лаборатории, когда та уже закроется. Вера нервничала. Анечка болтала ножками, сидя в коляске, что-то беззаботно щебетала и поминутно спрашивала, указывая ручкой на тот или иной заинтересовавший ее объект: “Мама, сто это?”. “Анечка, заинька, не сейчас! Потом!” – отговаривалась Вера, почти бегом толкая перед собой коляску.

Уже у самой поликлиники они остановились на перекрестке, ожидая сигнала светофора. Вера смогла немного отдышаться. “Кажется, успеваем” – подумала она. Неожиданно ей очень сильно захотелось поцеловать Анечку. Движимая этим внезапным порывом, Вера сделала шаг вперед и наклонилась к коляске. В тот миг, когда ее губы коснулись детской щечки, будто кто-то невидимый у нее внутри скомандовал: “Пли!” и весь мир вокруг на долю секунды стал кипящее-белым…

…Вера вздрогнула и проснулась.

Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали, шея и виски взмокли от пота. “Уф-ф-ф-ф… Ну и сон, ё-п-р-с-т…”. Вера скосила глаза влево. Анечка спала, скинув одеяло и развернувшись почти поперек дивана. Её головенка упиралась Вере в бок. Вера аккуратно, стараясь не разбудить, повернула ее и уложила головой на подушку. Анечка причмокнула, издала какой-то тихий звук и повернулась к стенке.

Вера встала с дивана и подошла к окну. Отдернула занавеску и первым делом прошептала в окно старый деревенский заговор от дурного сна. Потом посмотрела на часы. Полпятого утра. Вера вновь выглянула в окно. Небо начинало светлеть, темнота становилась более прозрачной, и уже можно было разглядеть молодые листочки на кустах и деревьях. Ветра не было, и листочки висели неподвижно, как нарисованные.