Морок

ГЛАВА 9

Заимку дед отстроил давно, ещё до появления внука. Добрый получился сруб. Крепкий, надёжный. Кроме дедовской руки, свой авторский почерк оставил Насим, работавший в паре с Глебом. Эта была одна из первых заимок, поставленных ими, и располагалась она в распадке, сразу под сопкой, разграничивающей сосновый древостой на открывающийся березняк. Место ещё, отнюдь не глухое, а только верховье тайги, можно сказать начало. В километрах восьми от Танхоя.

Движение Вадим начал рано утром. Позавтракав на скорую руку, вскинул за спину мешок, не шибко пузатый, с расчётом на день-два, ружейным ремнем перетянул плечевой пояс, и махнув рукой бабе Гале, тронулся в путь. Ноги были обуты в ботинки с высокими ботфортами, концы джинсовых брюк засучены под них. Теперь мелких острых сучьёв, да колких трав можно не страшиться.

Вадим шёл и думал про то, как хорошо ни о чём не думать. Голова была совершенно свободна от тяжеловесных мыслей. Ничто не заботило, не беспокоило, не тяготило. Было ощущение внутреннего покоя. По мере того, как Вадим преодолел участок поля, синхронными шагами, включился в режим поиска. Лесной массив был рядом и начинался уверенно сразу. Хотя до него, редким посадом, были в разнобой усажены берёза и пихта. Ага, вот и знакомая тропка. Ступив на него, уже вряд ли собьёшься. Первые два километра, прям таки оттоптаны людскими ногами, словно хотели подчеркнуть эту вхожесть в лес. Ну, а затем, конечно сложнее. Нужно думать, как идти и куда идти. Далее лес набирает силу, тропы теряют очертания, и приходится включать кумекалку. Для этого неопытному туристу необходимы компас и карта. А опытному таёжнику — солнце и память. Вадим был опытен, к компасу не прибегал, и лишь восстанавливал пройденные мили в памяти, как повреждённые компьютерные файлы. Его интересовал северо-восток, где согласно карте, был расположен охотничий сруб. Туда и шёл, без затей, не напрягаясь. Единственное, что замедляло ход, это осторожное маневрирование между кряжистыми кочками, пнями, а где-то и поваленными стволами деревьев. В тайге важное из искусств — умение ходить. Много опасностей подстерегают ходока на тернистом отрезке пути. Эдак, к примеру, острый сук, выпирающий от пня снизу вверх, и потому неприметный глазу. Можно неслабо пропороть икры ног, а это ранение и упадок сил. Можно за поваленным стволом не заметить яму и провалиться в неё ногой. Падая, а падать в буреломы нежелательно, можно отделаться в лёгкую. Ушибами, царапинами, растяжением… А можно влететь по тяжёлой. Перелом ноги в тайге, если ты один и далеко от места обитания, будет являться твоим приговором. Проползти далеко с дикой болью в изломанной конечности невозможно, а на слабеющего подранка всегда найдутся хищники. Со временем и опытом таких хожек, вырабатывается чутьё. Примерно так же, как и у автомобилистов, что приобретают чувство габаритов своей машины. Здесь же, ходок, или как говорят старики, бродилец, начинает чувствовать, где ступ ляжет безопасно. Интуиция затормозит ступню в опасном участке, и наоборот, где всё чисто, пронесёт всё тело на автопилоте. Такие таёжники передвигаются быстро по тайге, и способны покрыть расстояние, от тридцати до пятидесяти километров в день.

Вадим, порядком подзабыл в ногах, что и как. И поэтому двигался, не как бывало раньше. «Ничего. — Думал он. — Конечно, поотвык. Но если раньше такие рейсы выдавал с дедом, то неужели не войду в форму?» По подсчётам шёл пятый километр пути. Вадим подытожил, что идёт правильно, с маршрута не сбился. А вот она и сопочка, поднявшись на которую, попадаешь в осиновый лес. Этот лес был удивительно светел. Может потому что осиновый древостой был изрядно разбавлен берёзами. А может просто потому, что деревья росли не так часто и плотно друг к другу, как это бывает в кедровых и сосновых лесах. Солнце здесь гуляло и царствовало, добавляя жизнерадостные краски листве. Вадиму всегда здесь нравилось ходить. Идеальное место для отдыха и для привала. Красиво, светло и во многом безопасно. Просто идёшь и любуешься, наслаждаешься идиллией.

Зорин остановился и, приподняв голову, всматривался в верха осин, глубоко вдыхая, слушая пение птиц, заворожённый великолепием уходящего лета. Листья осин дрожали как всегда, словно пытаясь стряхнуть что-то невидимое, неосязаемое. Картина трепещущего леса заволакивало взор. Если долго смотреть на трепет осиновых листьев, нормализуется артериальное давление, успокаивается нервная система, что впрочем, никогда не бывает лишним. Вадим громко выдохнул и побрёл дальше, весело напевая что-то под нос. Метров через сто открывалась небольшая опушка, где они с дедом не раз сиживали, просто так, почему бы не посидеть. Место было просто создано для привала путника, для разбивки лагеря. Отсутствие рядом воды не омрачало настроения, поскольку взамен, чуть выше полянки, находились густые заросли дикой малины, Гораздо мельче огородной, но значительно вкуснее. Маленький Вадик подолгу не вылезал из этих кустарников, объедался по самое не хочу. До тех пор, пока дед, шутя, не выкрикивал: «Вадюшка! Полно тебе пузо набивать! Оставь ягоду косолапому! Вот он уже идёт, сердито сопит». И изменившимся голосом изображал недовольство Топтыгина: «А ну кто тут мою малину поедает? О-о-у!» Вадик пулей вылетал и стрелой к деду. Мало ли. Мишка до малины большой лакомка.

Сейчас, смакуя сочную мякоть дикой ягоды, Вадим с грустной улыбкой вспоминал картинки прошлого. Хотелось бы верить, что пока он рвёт малину, дед как прежде сидит на опушке и, сейчас, он, наверное, услышит его голос: «Оставь малину косолапому!». Вадим вышел из малинника, спустился на полянку, присел там, где примерно сидел Глеб Анатольевич.

— Ну вот, дедушка. — Произнёс он вслух, показывая пригоршню собранной ягоды невидимому деду. — Видишь? Я много не взял. Косолапому хватит здесь попраздничать.

Закинув сладкую массу в рот, пообтёр ладони. Затем аккуратно развязав мешок, пошарил внутри рукой. Извлёк небольшую баночку с чем-то чёрным, похожим на сапожную ваксу. Дёготь, что облегал стенки банки загустевшей массой, был всегда и остаётся поныне отличнейшим отпугивающим средством против таёжного гнуса. Осины через пару вёрст сменит хвойный лес. А там… Только держись. Если не позаботиться заранее, вся кровожадная братия: мошка, мокрецы, комары, живого места на теле не оставят. На удовольствии от путешествия можно поставить жирный крест. Тучи въедливых насекомых доведут до исступления любого, и невозможно будет думать ни о чём, как только б, как поскорее вырваться из адского облака. Дёготь испокон веков считался проверенным антимоскитным средством. И всякие новомодные «комарексы» ему не ровня.

Вадим значительное количество нанёс на лицо, шею, тщательнейшим образом растирая дёготь на всех оголенных участках тела. Теперь уверенно можно продвигаться далее. Он завязал мешок, заправился, закинул ружьё и не спеша побрёл, покидая гостеприимную поляну. Едва зашёл в посад, как из кустов справа, серым комом выпорхнуло что-то непонятное и стремглав понеслось прочь, петляя зигзагами. «Заяц» — разглядел Вадим.

— А ну, я тебя!!! — Азартно выкрикнул он длинноухому зверьку, и лихо просвистел вдогон. Удивительная вещь — животный инстинкт. Что у человека, что у зверя, при виде убегающего одинаково срабатывает рефлекс: догнать. Ну, а если не догнать, то обязательно крикнуть, либо свистнуть. И заложено это вне мозгов, на подсознательном уровне.

Дальше дорога шла чуть уклоном вверх, и осиновый древостой начал потихоньку размешиваться лиственницей и елью. Постепенно царство осин сменил лесной массив сосен и кедров. Вадим обратил внимание, что воздух стал насыщен смолянистым запахом хвои. Солнце в этих лесах не имело силы из-за высочайших ветвистых крон кедрачей, хотя чаща ещё не была достаточно плотной, и лучи солнца всё же проникали и рассеивали таёжный сумрак. Проходя мимо какого-то куста, Вадим, едва чуть зацепил его движением локтя. Этого оказалось достаточно, чтобы вдруг над ним, как по сигналу поднялся рой летучего гнуса.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте! Класс кровососущих. Как вам мой дневной крем? — Поздоровался с ними Зорин, суживая шторы глаз. Дёгтевый запах мешал мошке разобраться с объектом, но от этого облако мельтешащих насекомых не стало. Укусить они не решались, а вот набиться в глаза, ноздри вполне могли, и поэтому Зорину приходилось несколько разреживать их число, кистевым махом перед своим лицом. Шаг поневоле участился, но внимание было по-прежнему собранным. «Ежа задницей не напугать, друзья мои!» — Продолжал мысленно общаться с гнусом Вадим. — А вот, я вас, пожалуй, напугаю!» Припасенные самокрутки, на случай утомительных контактов с насекомыми, покоились в кармашке вещмешка. Измельченные и высушенные листья полыни, что отдельно хранилось у деда в кладовке, Вадим использовал, как и учил дед, по назначению. Если положить свежую полынь на угли, то можно спокойно всю ночь спать рядом подле этого места. Ни одна мерзота не подлетит близко, на источник запаха прелой полыни. Иссушенная полынь не теряет своих качеств, и дым от тления её напрочь отталкивает кровососущих тварей. Вадим прикурил одну из самокруток, сделав втяг, но не в себя, и лишь раздул щеки. Дым был одинаково ядовит как для гнуса, так и для человеческих лёгких. Выдохнул как паровоз шумно, окуривая облако злобных мошек. Рой схлынул куда-то вверх, затем снова опустился неуверенным числом. Вадим продолжил шаг, на ходу занимаясь окуриванием мошки. Шаг за шагом облако таяло на глазах. Самые стойкие продолжали преследовать ещё три-четыре минуты, а затем как отрезало. Зорин поднял голову к солнцу, освежая навыки часоопределения. Самого светила видно не было. Это значит, будь оно в зените, не смотря на плотность деревьев, всё равно было бы над головой. Стало быть, пора утренняя, а угол падения косых лучей между стволами, говорит о примерном времени одиннадцатого часа. Проверим. Вадим перевёл взгляд на часы. Без восемнадцати одиннадцать. Что ж, навыки не ржавеют. Это хорошо.

Идти до заимки оставалось всего ничего. Вадим ускорил шаг, чувствуя, что восстанавливает былую уверенность в таежных марш-продвижках. И самое главное, он получал от этого удовольствие. Само обитание в лесной глухомани может показаться не логичным и безрассудным для человека, тянущегося к новинкам и свершениям неугомонной цивилизации. Но это только на первый взгляд. В конце восьмидесятых, в глубинке Западно-восточной Сибири, где-то в самой сердцевине тайги, обнаружили весьма добротную избу, в которой проживала семейная чета, ни сном, ни духом не ведущая хотя бы о примерном летоисчислении. Их было двое: мужчина, разменявший восьмой десяток жизни, женщина его, примерно того же возраста. Как выяснилось, в тайге поселились давно. С первых дней войны, дабы избежать призыва на фронт, глава семьи, недолго думая собрал нехитрые пожитки и вместе с женой ушёл в глубину девственных лесов, подальше от людского суда. Нехитрую заимку расстроил в приличную домину. Огородил дом высоким частоколом, зажил себе охотой, рыбным промыслом. И даже дом охранялся, даже не собакой, а прирученным волком. Они не одичали и не сошли с ума. Они просто потерялись во времени. Первая мысль у хозяина дома была, как он потом сказал, что пришли за ним. Нашли, дескать, его уклониста, и теперь спросят по закону военного времени. Жена его, впрочем, думала так же. Хозяев долго пришлось убеждать, что война уже пятьдесят лет, как закончилась, что сейчас другое время, другие люди у власти и вообще много всего разного. В качестве аргументов им всучивали газеты, пусть трехнедельные, но для таёжных аборигенов это был скачок в будущее. Просто было немыслимо осознавать, что на дворе не сороковые годы, а порог девяностых. Вдали от людей, вдали от радиовещания и газет, отгородившись от всего мира, они жили тихо-мирно. Потеряли счёт дням и годам. Но что самое удивительное, они мало постарели. Зубы у обоих были здоровые, не тронутые кариесом. Глаза без красных прожилок, чистые и зоркие. Волос не седой. Оба жизнеактивные, производили впечатление сорокалетних, не дать не взять. Этот феноменальный случай был подробно описан в «Комсомольской правде» тех лет, и даже отдельно освещался в телепередаче «Взгляд». Мораль сей басни такова: пусть и прожил ты в диком лесу и дикий твой нрав, но зато уберёг ты здоровье, преумножил в природной среде, и что не меньше важно, уберёг себя от пагубного влияния мирской скверны. Ведь таких дрянных человеческих качеств, как зависть ближнему, жадность, корыстолюбие, ведущих в итоге к грехопадению, просто не существовало в той дремучести, где они жили. У них был тёплый и уютный кров над головой, а всё что нужно для жизнеподдержания, давала тайга, щедро и безвозмездно.

Жить отрезанным ломтём от всего человечества, Вадим считал всё-таки крайностью. Однако, история эта полностью иллюстрировала слова сказанные дедом. Человек в тайге обретает своё лицо. Плохой не уйдёт сюда жить, а если и уйдёт, значит не всё так в нём плохо, и гнильца, которая точила его в мире людей, растворится здесь. Потому как здесь, жить надо настоящим, а не порожней суетой.

Неожиданно лес буквально обрывался. Самый, что ни на есть обрыв, маячил впереди, на три-пять метров от последних деревьев. Вадим подошёл к его краю, взглянул вниз. Понятно было, что спуск тут крутоват, но если подать немного вправо по линии, будет скоро очевидно, что сопка в итоге приобретает плавный спуск, а спустившись ниже, становится видно крышу дедовской заимки. Вадим подобрался внутри, словно готовясь встретиться со старым знакомым, и начал осторожный спуск. Шаг за шагом, волнение усиливалось. Зорин понял, что боится не увидеть домика. Кто знает. Последний раз он спускался тут три года назад, и не один. Крышу охотничьего сруба он увидел там, где и ожидал увидеть. Дом был нетронут, ни временем, ни вандалами, и приглашающее приближался. Вадим быстренько скинул ружьё, вытащил из патронташного пояса нечто цилиндрической формы, и, откинув цевьё ружья вниз, загнал это пулевидное нечто в ствол. Так надёжнее. Баба Галя говорила дело. Лиходеями таёжная глушь была богата во все времена, от царских ссылок до нынешних строгачей. Бежали и тогда, и сейчас, а лето в тайге — это раздолье и схорон для беглых зеков. Люди вне закона всегда находили приют там, где грани человеческих законов стёрты.