Морская сила(Гангутское сражение)

Отправляя на переговоры Андрея Остермана, царь повторил беспременные условия:

— Нам мир люб, но так, чтобы Ингрия, Ливония, Истляндия, Карелия с Выборгом навечно нам при­надлежали. На том стоять твердо. Прочее чти в гра­моте. Сноситься нарочным курьером, без мешкоты. Нынче и шведам по льду Ботники сноситься с нами сподручно…

Издавна, как пчелы на мед, слетались в Москву иноземцы, тянули за собой родных и близких. В свое время царь для воспитания дочерей скончавшегося своего брата, Ивана, определил немца Остермана, приехавшего из Вестфалии. Через лет семь в Москве объявился второй сын немецкого пастора, Генрих.

Привез его с собой Крюйс, соблазнил хорошим жа­лованьем, взял себе в секретари. Вдовая царица Прас­ковья нарекла его Андреем Ивановичем. Так бы и прозябал Генрих у Крюйса…

Спустя четыре года при смотре эскадры царем Крюйс представил тому своего любимца:

— Весьма прилежный чиновник, умеет писать важные письма.

Петр сразу спросил:

— Акромя немецкого, каким владеешь?

— Русским, ваше величество, голландским, ла­тинским, французским, италианским.

Петр удивленно покачал головой и тут же распоря­дился Крюйсу:

— Отошли его к Головкину в Посольский приказ, там он более пользы сослужит.

С той поры и пошел Генрих Остерман в гору. Смы­шленого переводчика царь брал с собой при наездах за границу, иногда прихватывал и на корабли…

Основной королевской фигурой на переговорах стал Герц. Потому и послал туда царь Остермана. Не­мец с немцем быстрей найдут общий язык.

На деле вышло, что шведы не торопятся начинать разговор о мире.

Знал Петр, что в Стокгольме немало противников мира с царем. Королевский Совет да принцесса Уль-рика не скрывали своего раздражения политикой Карла. Об этом не раз вспоминал в своих донесениях Долгоруков. Князь Куракин узнал, что и в Лондоне всполошились, узнав о желании Карла к замирению с Россией.

В Стокгольме появились английские эмиссары и предложили королю:

— Англия поможет вам кораблями и деньгами и готова заключить союз против России…

Король колебался, начало переговоров с русскими затягивалось. Четыре месяца Остерман томился ожи­данием на острове Сундшер, и наконец в середине мая конференция, как называли переговоры шведы, от­крылась.

Выслушав предложения царя, Герц отправился в Стокгольм, на доклад королю…

Еще не раз мчались гонцы в Петербург, Герц наве­дывался к своему королю, а Остерман ездил за сове­том к царю.

В Стокгольме в открытую говорили, что немец продает Швецию за русское золото. И действительно, со стороны казалось, что только первый министр и ко­роль заинтересованы в мирном исходе.

Петр торопил Остермана. В Петербурге Апраксин посоветовал Петру:

— Для устрашения шведов, дабы скорее склонить их к миру, надобно к Аландам галерный флот напра­вить.

Петр на мгновение задумался. Со дня на день ре­шится судьба его сына Алексея. После возвращения из Неаполя он поначалу раскаялся, но не во всем. Заго­вор против Петра открылся позднее. Теперь, собствен­но, участь его определена. Не жилец он на этом свете…

— Готовь, генерал-адмирал, эскадру и галерный флот. Двинемся в море. Слышно, англичане свою эс­кадру в Балтику снаряжают.

В дни, когда в Петербурге допрашивали царевича, на Котлинском рейде шаутбенахта Шелтинга хватил апоплексический удар. Петр приехал к нему на ко­рабль, покрутил головой — контр-адмирал лежал в беспамятстве, дни его были сочтены.

Возвратившись на «Ингерманланд», Петр медлен­но прошелся по шканцам, поднялся на ютовую надст­ройку, у среза кормы оперся о резные перила. В по­следние дни на берег его не тянуло.

От пылающего, удаляющегося к горизонту диска солнца по зеркальной поверхности воды тянулись ба­гряные полосы. Корму изредка приподнимала легкая зыбь, на руль то и дело чуть слышно наплескивались случайные, шальные волны.

О чем размышлял флагман русского флота, любу­ясь красотами вечерней панорамы? О бренности жиз­ни, личной трагедии, заботах о державе, которую на­конец-то разглядела Европа на просторах Балтики. Наверное, и о море, таинственно-грозном и непред­сказуемом в бурю и обворожительно-притягательном в часы умиротворения и покоя, как сейчас. Редко вы­падали в его жизни такие блаженные мгновения.

И думы — залетные журавли —

В его голове чередою,

Как волны морские о борт корабля,

Теснились одна за другою.

Вокруг гомонили белокрылые чайки. Плавными, широкими кругами они парили над кораблями, каса­лись на мгновение морской глади, взмывали вверх и уносились вдаль.

«Дело, так или иначе, идет к миру, — размышлял Петр, — который месяц на Аландах послы обговари­вают это со шведами. А что дальше? Флот завоевал викторию, куда направить его паруса? — Вспомни­лись вдруг походы по Белому морю, свинцово-черная громада океана без конца и края. — Салтыков писал о северном пути в Китай и Японию, проведать-то на­до бы, полковник Ельчин прислал карты. Сошлась ли Америка с Азией, как он показывает? А кого по­слать? Молодь из Морской академии? Подросли, по­жалуй…»

Красно-медный диск солнца нехотя коснулся го­ризонта, пробили четыре склянки…

«К утру на корабле Шелтинга «Марбурх» спусти­ли на одну треть высоты его контр-адмиральский флаг, кормовой и гюйс-сигнал кончины — и за тем, следуя кораблю «Ингерманланду», на всем флоте спу­стили на треть флаги, гюйсы и вымпелы. Государь тот час же поехал на корабль «Марбурх», простился с те­лом любимого им, пятнадцать лет служившего у него адмирала и отправился в С.Петербург».

В предпоследний июньский день Петр съехал на берег. Хоронил своего сына Алексея. Угрюмый, мол­чал всю дорогу и в конце не выдержал, отчаянно вы­крикнул:

— Когда б не монахиня-жена, не монахи, не Ки-кин, Алексей не дерзнул бы на такое зло. О, бородачи! Многому корень зла старцы и попы!

Душа переполнилась горечью, потянуло на Кот-лин, надобно Шелтинга проводить…

Похоронили Шелтинга на Котлине, и «поминки были на славу справляемы». В начале июля Апрак­син повел эскадру. На Балтике шведы пока переста­ли нападать, но отвоеванное следовало надежно удер­живать.

Авангардом эскадры в кампанию командовал ви­це-адмирал Петр Михайлов, арьергардом — шаутбе-нахт Меншиков. Эскадра зашла в Ревель, крейсирова­ла у берегов Лифляндии, праздновала Гангутскую викторию на Ревельском рейде, потом ушла в море. Завидя эскадру, одиночные шведские корабли убира­лись восвояси, но некоторых все же пленили — фрега­ты, шнявы.

Как обычно, Балтийский флот вспоминал свою первую морскую викторию над шведами. «27 июля,в день Гангутской победы, было здесь празднество:весь флот расцветился флагами, и палили — спервасо всех кораблей по 15 выстрелов; потом, в 3 часу,с корабля князя Меншикова четыре раза из 7 и одинраз из 5; в 6 часу с Государева корабля три раза из 9,потом из 7 и, уже в 10 часу вечера, из 21, тогда же спустили флаги и играли зорю».

У Гангута Петр с Апраксиным перешли на галер­ный флот генерала Голицына, проверили готовность морской пехоты. Маневрировали в море «для устра­шения неприятеля, дабы тем скорее склонить к ми­ру» . Рядом на Аландах шли переговоры… Но корабли эскадры отрабатывали свой хлеб: захватили в море тридцать два шведских торговых судна, шняву о че­тырнадцати пушках, трехпушечный шхербот. Эскад­ра шведов на Балтике не показывалась.