Мосад, Аман и все такое…

— „Хайфа“, — сказал расслабившийся израильтянин!

В отличие от своих предшественников, Исер Харэль не был „дипломированным интеллигентом“. У него не было законченного образования, зато было множество предрассудков. Он был беспощадно требователен в работе и пуритански честен в жизни. Рассказывают, что когда один из его агентов, находясь в Европе, затеял роман и подчиненные потребовали от Харэля отозвать его, Исер искренне удивился: „Почему? Он взрослый человек и может сам присмотреть за собой…“. — „А жена?“ — возразили подчиненные. — „Жена? — растерянно переспросил Исер. — Он женат? Тогда зачем ему другая женщина?“

Главной особенностью Харэля была способность внушать своим агентам предельную преданность делу — и себе лично. Тогда, как и сейчас, израильские разведчики вели трудную, опасную и одинокую жизнь, не получая взамен даже приличной зарплаты. Поэтому личный магнетизм Исера играл особую роль. Не обещая своим людям даже славы в награду, он посылал их на самые опасные операции, и они безропотно выполняли самые скучные поручения, потому что об этом просил „сам Исер“. Он никогда не говорил: „Я приказываю…“ Он говорил: „Послушай, тут у нас такая проблема…“ При всем этом он учил своих людей лгать, преступать законы и, если нужно, убивать. Один из них хорошо сфор мулировал его „философию общего дела“: „Исер хочет, чтобы эту грязную работу выполняли честные люди. Потому что если грязную работу начнут делать подонки, — Боже, сохрани Израиль!“

Но совмещение этих противоположностей не всегда оказывалось возможным. И не всегда — безопасным. Порой чистые люди, делавшие грязную работу, подходили к той опасной грани, за которой открывалась пропасть.

Говорят, что этот микрофон американские инженеры разработали по специальному заданию ЦРУ. Он представлял собой круглую лепешку величиной с половину ногтя и толщиной в несколько миллиметров. С одной стороны лепешка была снабжена двумя металлическими усиками для захвата и крепления, с другой из нее выходил тонкий и гибкий хвост полутораметровой антенны. Благодаря своим габаритам микрофон хорошо вписывался в патрон электролампочки, ручку чайника и пуговицу плаща. Крохотные батареи обеспечивали несколько недель беспрерывной работы. Антенна позволяла вести уверенные приемы на расстоянии в несколько сот метров.

Осенней ночью 1952 года небольшая группа людей бесшумно проникла в одну из комнат углового дома на тихой тель-авивской улице. Комната была нежилой, и поэтому группа могла беспрепятственно работать в ней до утра. В то же время это создавало дополнительные сложности. Мысль установить микрофон в стене была немедленно отвергнута. Голые, недавно оштукатуренные стены мерцали ровной, нетронутой белизной, на фоне которой любое — даже аккуратно заделанное — повреждение немедленно бросилось бы в глаза. Единственная лампочка висела слишком высоко, под самым потолком. Вся мебель состояла из простого некрашеного стола и нескольких расставленных вокруг него, таких же простых стульев. После короткого совещания техники выбрали стол. Микрофон был заделан в заднюю стенку выдвижного ящика — в зазор, остававшийся между нею и задней стенкой стола. Гибкая антенна обвивала всю длину стола под осторожно поднятой и так же тщательно уложенной на место крышкой. Принимающее устройство было размещено в специально для этого арендованной квартире стоявшего напротив дома. С раннего утра там был оставлен на дежурство техник с наушниками и пишущей машинкой.

Операция была бы рутинной, когда б не одно обстоятельство. Помещение, куда проникла группа, было штаб-квартирой партии Мапам. А стол с заделанным в него микрофоном принадлежал генеральному секретарю партии Меиру Яари, и за ним ежедневно происходили заседания партийного руководства. Несколько дней спустя подробности этих заседаний начали публиковаться в газетах бенгурионовской партии Мапай. Руководство Мапам осознало, что имеет место утечка самой секретной партийной информации. Поначалу решили, что утечка идет от кого-то из секретариата. Но когда эта возможность была надежно исключена, осталось единственное объяснение: штаб-квартира Мапам прослушивается людьми Мосада.

Харэль начал слежку за Мапам, еще будучи руководителем службы внутренней безопасности, Шин-Бет, в 1949 году. Вести эту слежку было трудно — Харэлю приходилось скрывать ее не только от Мапам, но и от некоторых собственных сотрудников, бывших пальмахников, которые активно сочувствовали левым социалистам. И хотя Харэль даже создал внутри Шин-Бета особый секретный отдел, занимавшийся только этой операцией и не включавший ни одного пальмахника, те вскоре обнаружили существование этого отдела и создали свой, еще более секретный „контр отдел“, в задачу которого входило саботировать операции Харэля. Эта охота за охотником кончилась форменным скандалом, после которого главный вдохновитель саботажа — назовем его… ну, скажем, Гидеоном — был уволен из Шин-Бета. Но он недолго оставался безработным — партия Мапам немедленно пригласила его возглавить ее „департамент самообороны“. Самообороны от того же Харэля и его Шин-Бета. Харэль, знавший способности своего бывшего подчиненного, затаился. Время от времени Гидеону удавалось выявить того или иного агента Харэля внутри аппарата Мапам; однажды ему показалось, что телефоны Мапам прослушиваются, — но ничего достоверного он установить не смог.

И только теперь, осенью 1952 года, ему представилась долгожданная возможность. Теперь у него не было сомнений, что в комнате секретариата Мапам спрятан микрофон. Говорят, чго он перевернул эту комнату буквально вверх дном и уже почти отчаялся что-нибудь найти, когда внезапно обратил внимание на то, что ящик стола закрывается не совсем гладко. Вытащив его полностью, он тут же обнаружил на задней стенке миниатюрную пластмассовую коробочку, а в ней — установленный людьми Харэля микрофон.

План действий созрел у него почти немедленно. Он предложил Яари провести фиктивное заседание секретариата. Посреди одной из „речей“, буквальне; на полуслове, Гидеон прервал очередного „оратора“, осторожно открыл ящик стола и извлек микрофон из его гнезда. Расчет был на то, что люди Харэля припишут перерыв в передаче внезапной неисправности микрофона и попытаются в одну из ближайших ночей исправить или заменить его.

Расчет оказался правильным. „Ремонтная бригада“ действительно появилась на следующую же ночь — и, конечно, тут же оказалась в окружении сидевших в засаде людей Гидеона. Гидеон вел допрос стремительно и жестко — он справедливо опасался, что Харэль работает в контакте с полицией и постарается немедленно выручить с ее помощью своих незадачливых агентов. „Техники“ пытались выдать себя за обычных взломщиков. Но под конец они все же сознались, что действовали по приказу Харэля. Гидеон выбил из них это признание за считанные минуты до появления полиции.

На следующий день руководство Мапам созвало пресс-конференцию, на которой журналистам рассказали всю историю и продемонстрировали злополучный микрофон. В те дни публично упоминать Мосад было запрещено, поэтому люди Харэля были представлены как „информаторы Мапай“ и „платные агенты Бен-Гуриона“. Канцелярия премьера категорически отрицала всякую его причастность к подслушиванию. „Взломщики“ предстали перед судом, где признались, что проникли в штаб-квартиру Мапам „с преступными намерениями“, но отрицали, что имеют какое-либо отношение к микрофону. Они были приговорены к символическому наказанию, освобождены прямо из зала суда и исчезли так же бесследно, как появились. Израильский Уотергейт погас, едва вспыхнув.

Но суть его от этого не изменилась. Израильское общество, раздираемое борьбой политических сил, оказалось на краю пропасти. Как не раз до того (и не раз после), Израиль в тот миг стоял на грани превращения в тоталитарное государство (а его служба безопасности в орудие борьбы с собственным обществом). Он мог им стать — и не только в случае полной победы Бен-Гуриона, но, как это ни парадоксально, и в случае победы его противников слева.

Я не знаю, чем объяснить, что Израиль, не раз балансировавший на грани тоталитаризма, все же не перешагнул эту грань. Я думаю, это очень сложный вопрос, и на него нет однозначного ответа: Я мог бы только припомнить кое-какие многозначительные детали. Например, Голда Меир вспоминала, что когда ее назначили первым израильским послом в Москве, она предложила членам посольства организовать коммуну. И они все по очереди, включая „госпожу посла“, готовили, мыли и убирали. А когда у московской синагоги их встретила многотысячная толпа советских евреев, они все потом сидели молча в комнатах своей посольской коммуны и плакали. В этом что-то есть. Конечно, это не помешало той же Голде стать властным и жестким руководителем Мапай, а потом премьером Израиля, но ведь была и „кухня Голды“, где „госпожа премьер“ принимала министров в шлепанцах и переднике и готовила им чай… И еще я вспоминаю свой разговор с бывшим командиром израильских ВВС генералом Бени Пеледом. В газете „Гаарец“ как раз тогда была опубликована подборка „Танки на кнессет“ — о возможности военного путча в Израиле, и я спросил Пеледа, что он об этом думает. Он ответил: «Если бы я позвал генералов пойти на Дамаск, они бы, наверно, охотно за мной последовали. Но если я позову их штурмовать кнессет, они надо мной посмеются…»

Бен-Гурион, беспощадно боровшийся с Эцелем, Лехи, Пальмахом, Мапам за диктатуру своей партии, тем не менее никогда не пытался — думаю, даже не помышлял — физически ликвидировать своих политических соперников. И точно так же потом, когда ему бросили вызов в его собственной партии, он не обратился к Харэлю, чтобы тот организовал «показательные процессы», а вышел из Мапай и создал новую партию, «Рафи» — а проиграв на выборах, смирился с поражением. И Менахем Бегин, в свое время не отказавшийся — в борьбе с англичанами — от взрыва гостиницы «Царь Давид», после эпизода с «Альталеной» отказался идти на гражданскую войну, не призвал своих соратников к новому «восстанию», а пошел путем легальным, демократическим — создал свою партию, и почти тридцать лет терпеливо сидел в оппозиции и ждал своего часа.