Московии таинственный посол

Страх перед иезуитами был так же велик, как когда-то перед кочевниками, надвигавшимися с востока.

— Молока? Хорошо, я пошлю мальчика! — сказал наконец хозяин.

Монахи без молитвы выпили молоко, съели хлеб. С точностью до гроша уплатили за все.

— Далеко ли до типографии? — спросил старший.

— Какой?

— Разве их в Остроге две?

— Конечно, одна, — засуетился почему-то хозяин харчевни. — Единственная. Да и ту недавно построили. Вы уж извините… Мы люди темные.

За что именно извинялся хозяин харчевни, было не совсем ясно. Старший поблагодарил за завтрак. Три капюшона удалились.

Забегая вперед, скажем, что для истории так и осталось неизвестным, были ли два других монаха, те, что помоложе, глухими и немыми или же вполне слышащими и говорящими людьми. Возможно, в их обязанности входило лишь сопровождать и охранять старшего, ни при каких обстоятельствах не произнося ни слова. Даже если бы жарили живьем. Впрочем, иезуиты вообще не щедры на слова.

В типографии монахи нашли Гриня. Гриню было скучно. Он обрадовался визитерам. Продал им по экземпляру Нового завета, Псалтыри, «Хронологии Андрея Рымши», Библии и «Грамматики» — все, что хранилось в каморке при друкарне. Сказал, что книги эти можно было сделать и получше, но печатник Иван уже стар. Ему и на покой пора. Вот когда дело перейдет в руки Гриня, тогда типография и заработает по-настоящему. Слишком простые литеры Гринь заменит красивыми, сложными. Переплеты станет делать с золотыми застежками. Дешевые книги быстро истреплются и сгниют, и память об их творце будет жить недолго. Зато дорогие книги переживут и своих создателей, и читателей, и внуков первых читателей.

— Ты прав, сын мой, — сказал старший монах. — Успехов тебе в этих начинаниях. Но где все же печатник Иван? Он в Остроге или же в странствиях?

Гриню стало обидно: при чем здесь печатник Иван? Говорили ведь о серьезных вещах, о славе, о бессмертии… Гринь верил, что абсолютно все сможет делать лучше, чем Федоров. И пушки поставит так, что князь Острожский назначит его главным пушкарем, и книги издаст такие, какие Федорову и не снились.

— Если уж он так вам нужен, пройдите на речку. Сидит там и рисует, вместо того чтобы делами заниматься.

Капюшоны гуськом направились по тропе к речке. Печатник сидел у самой воды на огромном камне. В руках у него были доска и резец. Завидев монахов, он тут же положил доску на траву, лицевой стороной книзу. Но цепкий взгляд старшего монаха успел отметить контуры рисунка: витязь, мчащийся в облаках на легком коне, а над ним — огромное смеющееся солнце. Что за рыцарь такой? Почему смеется солнце?

— Здравствуй, Иоганус Теодорус Москус!

— Здравствуйте! — ответил печатник. — А кто же вы такие?

— Мое имя Алоиз, — сказал старший, — имена остальных не имеют значения.

— Так как же мне их именовать в беседе?

— Они в беседе участия принимать не будут.

— Ясно, — сказал печатник. — Значит, беседовать со мной будешь только ты? Вот ты здесь и оставайся, а они пусть отойдут подальше.

— Иоганус Москус! Напрасно ты пытаешься нас обмануть своим напускным спокойствием. У нас в руках твои рукописи… Твой почерк не изменился. В свое время ты составил изложение еретических мыслей Николая Коперника и начал делать перевод его трактата на русский язык. Мы знаем, что ты учился в Кракове. Мы знаем, что ты ездил в Грецию, на Афон. Мы очень многое знаем и относимся к тебе как к врагу серьезному и требуем, чтобы ты немедленно покинул Острог. И во Львове не появляйся. Уезжай в Москву. Ты стар. Спеши.

— Если я так стар, зачем же вам волноваться? — спросил печатник. — Старые люди одной ногой уже в могиле.

— Уезжай. Тебе не место в Королевстве Польском.

— А если я не уеду?

— Тогда не проживешь и трех месяцев.

— Вот как! — сказал печатник. — Тут надо подумать!

— А думать, Иоганус Теодорус, тут не о чем. Мы не просим тебя, мы требуем.

— Не понимаю, — сказал печатник. — О чем вы толкуете? Я хочу издавать книги. Продавать их. Тем зарабатываю на жизнь.

— Не пытайся обмануть нас, Иоганус Теодорус. Мы не считаем, что ты агент московского царя. Дело выглядит иначе. Ты птица более крупного полета. Вы с царем оба — члены тайного русского ордена. Ваша цель — захватить Европу, сокрушить могущество римской церкви, а самого папу вывезти в Московию, заточить в темнице и замучить насмерть.

— Нет, божий человек Алоиз, относительно меня ты ошибаешься. И относительно тайного русского ордена — тоже. Такого ордена нет. И вряд ли когда-нибудь возникнет.

— Я тебе не верю.

— Твое право.

— Будешь ли ты сегодня дома около полуночи или же чуть раньше?

— Я всегда в это время дома.

— Мы придем побеседовать.

— Приходите. На беседу мне не жаль времени, если беседа интересная. Только вряд ли она такой у нас с вами будет. С Краковом и университетом вы ошиблись. Не там я науки добывал.

— Тогда где же?

— Вот этого-то пока что мне никому говорить не хочется.

— До вечера, — сказал старший монах. — Возможно, беседа наша все же не будет лишена интереса для обеих сторон.

— Поглядим…

Капюшоны удалились. А печатник вновь взял в руки резец и доску. Он работал почти дотемна. И улыбался каким-то своим мыслям.

На закате он возвратился в типографию. Посидел на табурете у наборной кассы. Глядел, как Гринь перед круглым итальянским зеркалом пытается привести в порядок свою кудрявую голову. Куда, интересно, он к вечеру собрался?

Странная улыбка не сходила с лица печатника.

А происходило все это как раз в тот вечер, когда в замке у князя не было гостей, Константин коротал вечер вдвоем с Северином, пока не закричала в своих покоях Гальшка.

Гринь действительно куда-то ушел. И возвратился лишь к утру. Потому он и не узнал о том, что происходило в их домике этой ночью. Зато фискалы Данилка и Федька проследили, что ночью капюшоны подошли к дому печатника и постучали в ставень. Их впустили. Затем Федька взобрался на крышу и приложил ухо к дымовой трубе, благо дело было летом, печей не топили.

Слышно было не очень хорошо, но все же Федька понял, что двое гостей остались дежурить в сенях. Сам хозяин с третьим капюшоном прошли в большую комнату, или, как ее именовали на польский лад, салю. Тут между гостем и печатником состоялся приблизительно такой разговор.