Московские праздные дни

Тогда рыжебородый провинциал был представлен как брат казненного народовольца Александра Ульянова. За чаем и гремящими, точно кандалы, баранками заговорили о старшем брате как предтече. Младший автоматически становился — кем? Ответа не последовало, но молчание было многозначительно.

Намеков было много, и даже ходили слухи о неких тайных во чреве РСДРП комиссиях, занимавшихся подобной из Ленина лепниной. Однако это были, скорее, слухи.

Так продолжалось до семнадцатого года, когда готовый образ вдруг в одночасье был представлен публике.

Состоялась знаменитая сцена возвращения Ильича из эмиграции: апрель 1917 года, явление на броневике, на площади Финляндского вокзала, «совпавшее» с Пасхой. Ленин появляется в Петербурге в ночь со 2-го на 3-е апреля, в самый разгар народных гуляний. Поезд прибыл на Финляндский вокзал; пролетарии, собиравшиеся на Выборгской стороне, по традиции заканчивали здесь ночное пасхальное шествие. Подходили по набережной с двух сторон, запрудили площадь до отказа. Выступление Ленина, толкующего об объединении людей в лучшем из всех земном царствии, имело выдающийся успех.

Еще бы — на Пасху.

Пасхальное собрание было впоследствии объявлено пролетарским воинством, встречающим своего вождя. То, что Ленин задержался в пути на несколько дней, дало повод злым языкам (которые в тот момент еще не были откушены под самый корень краснозвездными — пятерня вместо креста — «отоларингологами») объявить, что он специально подгадал свое возвращение под Пасху.

Ну и что? Политически этот трюк был оправдан. Важен был «календарный» успех предприятия.

Этот успех подтолкнул к дальнейшим действиям по упрочению мифа, который затем, по мере расширения идеологической экспансии большевиков, начал эволюционировать в направлении антиевангелия. Переворот в октябре-ноябре — диаметрально против апрельской Пасхи, на «дне года» — перевернул и календарь, а с ним и весь Христов сюжет вниз темечком. Все сошлось: явилась конструкция странно устойчивая, все связи которой сохранялись прежними, только, словно в зеркале, у нее меняли знак, плюс на минус.

Общий переворот удался. Другой вопрос — личный (нас прежде всего интересует личное художество календаря): что делать с бессмертием, с требованием жертвы, страданиями, кончиной и вознесением Христа? Как переложить это на живого ЛенинаУльянова?

Как, кстати, относился к этому «революционному» перепредставлению сам Ленин?

Легко представить, что он мало этим интересовался; но все же — неужели он не почувствовал, как опасен ход подобной пьесы?

Первое время все шло как будто безобидно, Пасху переменили на субботник (как ни крути шар-календарь, а город по весне нужно приводить в порядок; прежде убирались на Пасху). По прошествии лет субботники были объявлены ленинскими, а день рождения вождя в самом деле занял пустующее пасхальное место.

Но все это оболочка — что происходило внутри ленинской одушевленной капсулы?

Если твоя жизнь перевернута, конец ее должен быть заранее известен — так, как в жизни обыкновенной твердо известно ее начало. Что такое эта заранее обозначенная, жертвенная смерть?

В Москве, в Кремле — это следует уточнить. В отличие от Петербурга, который отнесся к произошедшему в октябре как к некоему проектному представлению (в городе прожектеров все чудится проектом), Москва отнеслась к большевицкой «христианской» сказке всерьез. Здесь «евангельская» судьба Ильича оказалась в фокусе центроустремленного внимания. Жертва большевицкого первенца была здесь неизбежна.

Покушение Фанни Каплан; его толковали по-разному, в том числе объясняли заговором своих, которым необходим был повод для: а) террора, б) перераспределения властных мест и в) закономерного окончания антисюжета с анти-Иисусом. Покушение не вполне удалось, а может быть, как раз удалось: еще при жизни Ильичу дано было испытать отекание смертной пустотой. Зубастая пасть Кремля тихо округ него сомкнулась. Затвор в Горках, штуки Сталина, печатавшего для него единственный, полный дезинформации экземпляр «Правды». Перипетии болезни, отнимавшей сознание по частям, точно у известной собаки хвост. Наконец, самая кончина, немногим не угодившая в Рождество (хороший и здесь вышел бы перевертыш).

Впрочем, не было никакого Рождества: новый календарь был пуст.

Антирождество, 21 января, день, окаймленный по контуру черной рамкой, сам собой установился, стал минус-праздником (см. далее, главу шестую, Две зимы, «Темная тема»).

Жертва возымела действие. Постепенно многие ключевые пункты старого года обрели своих двойников. Майское чаепитие (имевшее в своей основе еще языческий, дохристианский древний Новый год) обернулось Днем пролетарской солидарности трудящихся; рядом стоящий Георгий (6-е мая) был довольно логично дополнен Днем Победы; Новолетие (1-е сентября по старому стилю) «сошлось» с Днем знаний и так далее. Постепенно календарь весь был вывернут наизнанку. Его новая, пустотелая конструкция была так же необъятно округла, как и предшествующая, и даже где-то в середине, освещая безбожную машинерию, сверкала голая голова Ильича — и все же новое здание календаря оставалось ощутимо пусто.

Зато остался чертеж, и странная уверенность, что, если все перевернуть строго вверх ногами, положение выйдет прочно.

Таким вышел переворот ноября: дно года взошло на вершину, голова опустилась вниз — москвосфера остыла. Ноябрьская «темень года» разлилась по пространству времени — такое действие могло быть только разовым; лишенная живой начинки, большевицкая конструкция календаря протянула не долее одной человеческой жизни.

*

Второй революционный ноябрьский рассказ — об архитекторе Александре Душкине, строившем московское метро. То есть — работавшем в темноте, уже не ноябрьской, но подземной. В его истории есть интересные повороты. Преодоление вакуума: таков ее главный мотив.

Большой звезды сияние лучей

Чертеж

Московский архитектор Алексей Николаевич Душкин имел стального оттенка бас, стрижку бокс и стопудовые кулачищи, а также брови, имеющие форму ионических капителей; ездил он исключительно на грузовике марки «студебеккер», в кузове, накрепко прикрученный к днищу, ибо мог, покачнувшись, опрокинуть грузовик: росту в нем было семь метров десять сантиметров. Если по приезде с утра на стройку обнаруживалась мельчайшая нестыковка в рисунке мраморных плит, гигант брал в руки лом и разбивал стенку вдребезги. В соответствии с фамилией, он был в общем и целом добр, но время от времени одевался облаком стеклянных гвоздей остриями наружу и в общении делался совершенно невозможен. Построил станции метро «Маяковская», «Кропоткинская» («Дворец Советов» –согласно легенде, будучи уже арестован, он был привезен на открытие этой станции в наручниках и здесь же показательным образом освобожден), «Площадь Революции» и многое что еще, но и этого достаточно.

Он был натуральной звездой.

Подземной. Там, где прежде полетов космонавтов открылся другой космос, — революционное, «ноябрьское», темнейшее пространство метро.

Внимательный посетитель, пройдясь по «Маяковской», способен угадать гиганта, бушевавшего под землей — размахивая ручищами, стальной монстр, точно циркулем, вычерчивал арки, а головой прободал потолок (затем в круглых яминах еще один четверорукий великан, Дейнека, рисовал несуществующее небо).

Если 7-е ноября есть чей-то праздник — то в первую очередь их, красных троллей, лично противостоявших тьме и подземелью.