Московские праздные дни

Церковь берет Циркуль и обводит самое себя. Слова церковь и циркуль родственные, в них смысл и рисунок подразумеваемого пространства примерно один.

Пространство есть простор, который прежде всего родится в голове. Когда это произошло в голове у бога Зевса, она едва не лопнула — заболела так, что он завыл на весь Олимп. Тогда премудрая Афина, любящая дочь Зевса, взяла в руки вострый меч и разрубила Зевсу голову, ровно напополам. Пространство вышло наружу; мечом ему был придан разумный размер. Границы пространства всегда наводятся мечом. Зевс исцелился: сложил половинки головы в большее целое. Таково было рождение мира (в пространстве). То же и с Москвой, с ее огромной головой. В ней не сразу помещается пространство, от него у Москвы головная боль.

Степная Троица

Однажды в Пензенской губернии, в омываемой зноем глуши, я наблюдал следующую картину: хозяйка, у которой мне случилось остановиться, зайдя в удаленный закуток (на задах участка малое строение, наполовину спрятанное в траве), вместо иконы принялась молиться на зеркало, утратившее всякую способность к отражению, — в границах его помещались одни только ржавые разводы и меняющий очертания туман. За раму зеркала по деревенскому обычаю были вставлены фотографии и прочие драгоценные бумаги.

Я спросил старуху: что такое этот странный иконостас? Она ответила — Троица.

В самом деле, в центре помещались трое: вырезанный из журнала (репродукция фрески) старик, закинувший голову вверх и сквозь плеши и царапины глянцевой бумаги светло улыбающийся, справа беременная баба, от стеснения закрывшая лицо руками, и слева молодой солдат на древней желтой фотографии. Отчего-то я решил, что этот солдат погиб, наверное, на то указывал его взгляд, неподвижный, стеклянный от грубой ретуши.

Неудивительно, что для хозяйки дома все это давно сошлось в икону, — вся ее восьмидесятилетняя жизнь сошлась в один светлый стежок времени (он же блик на стекле) и поместилась у глянцевого старика за пазухой.

При этом общее ощущение сосредоточенности, «закругления» времени более всего меня заинтересовало. Разные возрасты героев иконостаса только усиливали это впечатление. Явственно ощутимая сила сводила три времени в плотный свет, необходимое по сценарию триединство. Время укладывалось в рамки «Степной Троицы» столь компактно и ладно, что казалось, окружающая дом покатая земля обратным движением раздвигалась шире, распадаясь во все стороны от многонаселенного зеркала.

Кстати, эта степная протоикона немедленно совершила должное чудо: я просветлел разумом и, наконец, объяснил себе, зачем в Троицу приносят в церкви молодые березки и свежескошенную траву. (Здесь, в «травяном доме», она присутствовала во всех видах, лезла в щели сарая, свешивалась с потолка ароматными сушеными метелками, топорщилась вениками и проч.) Кстати, веники, коими в банях мы обмахиваемся весь год, заготавливаются именно на Троицу.

Зелень в храме символизирует присутствие в нем пейзажа: то, что вне храма, оказывается внутри. Лес и поле входят в храм. Необходимое сплочение всех времен тем самым счастливо достигается: настоящее, прошлое и будущее собираются в холм времени, светлое нагромождение жизни.

Сходятся пространство и природа, до этого дня между собой не особо сообщавшиеся.

Таково было соображение о церковной зелени, с каноническим толкованием напрямую не соотносимое.

Собственно говоря, это зеленое сочинение было естественным продолжением творческого подхода старухи к Троице. Подхода, приближения, постепенного причастия.

Наверное, движение ко всякому празднику неизбежно сопровождается необходимым количеством подобных самоустроений. И чем сложнее тема праздника, тем богаче и необыкновеннее становится такое наше творчество.

Троица не составляет исключения. Более того, примеры самостоятельного «триединого» строительства (а их множество, и какие только персонажи не являются по сторонам треугольника Троицы, от героев гражданской войны до телевизионных дикторов) говорят о готовности именно в творчестве двигаться к целостному восприятию праздника и мира.

Сочинение (здесь — заглядывание в будущее) становится необходимым участником картины, на которой все времена непротиворечиво сливаются. Будущее на степной «иконе» представлял спрятанный под платьем у девы Младенец — невидимый, он игрушечным образом являл исходное дуновение Духа. Солдат замыкал течение времен своим строго начерченным взглядом.

Старик баюкал на груди отражение старухи — живой; наступало лето.

На посту

После Троицы наступает Петров пост. Нужно копить урожай. Поэтому июнь называют еще Скопидом. А еще его называют «Июнь –месяц Ау», по тому, как гулко отдается пустота в амбарах. Голодуха, пыль и щекотание в желудке. Троица миновала, наступает пост.

Невольно, словно сами собой в календаре Москвы собираются вместе сообщения драматические и тревожные.

11 июня 1453 года. Турки-османы захватили Константинополь.

15 июня 1841 года между горами Машук и Бештау, смертельно раненый на дуэли, скончался Лермонтов. Беглец, скиталец в пространствах. Его обозрение Москвы (взгляд с Ивана Великого) выдержано в романтическом (квазиевропейском) ключе, однако неизбежно взгляд поэта, все стягивающий на себя, нарисовал в очередной раз панораму летней сферы, замкнутой в слово москвокапсулы.

19 июня 1671 года на Красной площади в Москве казнили Степана Разина.

20 июня 1605 года. Смутное время. Лжедмитрий I вступил в Москву и занял царский престол. Через год (1606) примерно в эти же дни он будет убит заговорщиками.

20 июня 1803 года. Петербург, Летний сад, первый в России полет на воздушном шаре. Билет (в пространство) стоил 2 рубля серебром. Первым воздухоплавателем — далее инструктором — был француз.

22 июня 1633 года. Галилео Галилей отрекся от своих гелиоцентрических убеждений.

(Перед смертью он к ним вернется: …и все-таки она вертится — Земля вокруг Солнца, в пространстве большем.)

С этим большим как раз самые проблемы.

*

22 июня 1941 года началась Великая Отечественная война, не то что раздвоившая, но разбомбившая, — прямо и во всяком другом смысле — хрупкое русское пространство.

1418 дней и ночей.

*