Московские праздные дни

Целый год

7 июля — рождество честного славного пророка, предтечи и крестителя Господня Иоанна.

Вот она, макушка года, самое ее закругление сверху.

Это полюс, который инаково напоминает о противоположном полюсе года, рождественском. Иисус и Иоанн встают рядом в одном пространстве.

Сегодня год цел.

В этот день нельзя бояться.

Московские язычники (имя им легион) также одушевлены. За вчерашними колдунами целебные травы начинает собирать и остальной народ. Буквица, зверобой, кашка, матренка, земляника, трилистник (клевер?), мать-и-мачеха и проч. Все это сушат на солнце и на ветру, заваривают и пьют от кашля, от грудных болезней и скорби живота.

Существует поверье, что если в Иванов день между заутреней и обедней вырыть чернобыльник, или корень полыни, то под ним непременно отыщется уголь. Это уголь целебный, если пить его с водой, можно вылечить лихорадку.

*

Иоанн избавляет от головной боли. Один из самых сильнодействующих рецептов: нужно посмотреть на его отсеченную голову на блюде или хотя бы о ней вспомнить. Умеет наш народ отыскать болеутоляющее средство.

Продолжается выставка трав. Появляется перелет-трава, способная перенести нашедшего ее на любое расстояние.

Язычество сказывается во всех церемониях дня. Накануне после захода солнца в деревнях зажигали Ивановы огни, около которых пировали, плясали и пели купальные песни. Купались во всякой воде, и даже в росе. В этот день целебна утренняя роса и всякая вода: речная, колодезная, ключевая.

В этом видна еще одна пара январю, Богоявлению и крещению воды; тем более, что крещенский сюжет прямо связан с Иоанном. Иоанн — покоритель воды, он крестит в воде (новом, понятно и ровно текущем времени). Все, что о воде, — о времени. Иоанн — креститель времени: пальцем на воде Иордана он рисует крест (указывает на настоящее мгновение как на фокус, центр времени): в этом месте и выныривает крещеный Христос. К нему, как к центру мира и времени, сходится природа, с неба летят голуби, к нему оборачиваются люди, нарисованные на картине русского художника Иванова (на Ивановой картине) и приходят в восхищение и изумление. Они наблюдают чудо: «фокусировки» воды и (с этого момента бесконечно обновляемого) начала времени.

*

Сильна роса на Ивана — к урожаю огурцов. Иванова ночь звездная — будет много грибов. Если в Иванов день гроза, орехов уродится мало и они будут пустые.

По поверью вместе с Ивановыми огнями появлялись светляки, «червяки». Цветет разрыв-трава, и папоротник отмыкает клады. Цветок папоротника отмечает тот же фокус: начала времени, неуловимого, вечно ускользающего, как и положено кладу.

*

Иван — начальное русское имя, фундаментальное, опорное. Все, кто исследуют имена, отмечают его надежность и силу. Иван потому и богатырь (главный, старший богатырь), что Иван. Первый, выступающий в момент летнего начала времени. Колокольня Ивана Великого в Кремле в этом смысле есть часовая стрелка, вставшая в положение двенадцати часов. Тут, кстати, не одна стрелка, а три, еще минутная и секундная, встают одна из другой, уловляя начальное (летнее) мгновение. Колокольня растет телескопически.

Роман – календарь

Где начало?

Московский роман-календарь Льва Толстого «Война и мир» начинается в момент весьма определенный. Уже в экспликации, где только входит первый гость к фрейлине Анне Шерер, время обозначено: в июле 1805 года. Позже дата еще уточнится; в результате сличения оригинала, вариантов начала (их были десятки) и черновиков (эти вовсе не считаны) становится окончательно ясно, что действие романа начинается вечером 5 июля 1805 года. С поправкой на различие дат русских и европейских, которое в 1805 году составляло не 14 дней, как сейчас, а 13, можно сказать, что действие начинается в канун Иванова дня, на самой макушке года, в пункте летнего солнцестояния.

Здесь связывается сразу несколько тем. Историческая: после обмена нот, связанных с казнью герцога Энгиенского (1804), Россия и Франция подошли к порогу войны. Разговор в салоне Шерер есть первое обсуждение этого факта.

Война обозначила себя ясно и неотвратимо.

Этого уже достаточно, чтобы человек Москва (Толстой) хотя бы из символических соображений или сокровенных интуиций начал роман «Война и мир» в этот день, полный настолько, чтобы вместить в себя весь год (весь мир) и войну (как минус-мир). Русский мир в это мгновение полон и одновременно обнажен — обнаружен — в летнем свете, в этом насыщенном солнцем пространстве.

С политической точки зрения этот пункт обозначал начало масштабного размежевания России и Европы. Здесь уже могло сказаться предпочтение Толстого-политика или, точнее, геополитика, который со всей определенностью различал миры России и Европы. Кстати, это не совпадало с точкой зрения многих наблюдателей того времени, в том числе тех, кто еще помнил кампанию 12-го года. В первую очередь это касается князя Вяземского, самого жесткого критика графа Толстого и его сочинения.

Вяземский помнил события 1812-го года и те, что за ними последовали. Он был в Париже в 1814 году в момент вступления в него союзных войск, помнил победное завершение европейской войны и помнил его в первую очередь как праздник единения Европы и России. Это была его (и не только его) принципиальная позиция, отступление от которой Вяземский считал нарушением исторической правды.

Толстой не просто изменил эту позицию, но занял прямо ей противоположную — развел Россию и Европу по двум различным ментальным сферам, разным полюсам вселенной.

Нет смысла судить его за это; Толстой участвовал в несчастной для России Севастопольской кампании 1854 — 855 годов, где Европа единым фронтом выступила против России. У Толстого был собственный опыт противуевропейской войны; несомненно, он сказался на его позиции, тем более на том, как проецировалась эта позиция на плоскость художественного сочинения.

В романе «Война и мир» Толстой не писал хронику войны 1812-го года. Он рассказывал правду о том, как запечатлелась эта война в русском сознании.

Поэтому он решительно разделяет Россию и Европу и для начала своего романа отыскивает момент, когда, по его мнению, это размежевание — не столько даже политическое, сколько метафизическое — достигает максимума. Это пункт летнего солнцестояния, когда различие старого и нового календарей очевидно и даже в чем-то демонстративно. Две сферы, России и Европы, каждая со своим полюсом света (22-е июня и 6 июля) в этот момент рисуются отчетливо раздельно.

Толстой реализует идею принципиальной разделенности миров (календарей, помещений времени) достаточно остроумно. Он начинает действие в «русском» салоне Анны Шерер 5 июля 1805 года и, не прерывая этого действия (Пьер едет из салона к Болконскому, проводит с ним полночи, клянется не ездить больше на кутежи к Курагину и тут же к нему отправляется), заканчивает повествование на пирушке у Курагина в конце июня того же 1805 года.

Он начинает действие по московскому календарю в доме у патриотически настроенной Шерер, где все ругают Францию и Наполеона, и заканчивает по европейскому календарю в офицерской казарме у Курагина, где, скорее всего, никому нет дела до счета времени. Этого для Толстого достаточно — тот Петербург, в котором буйствует Анатоль Курагин, как будто вынесен из России в Европу; там другая сфера времени, не Москва.