Московский бестиарий. Болтовня брюнетки

– Сережа, – сглотнула я, с трудом вспомнив спичкинское имя, – я очень ценю твое внимание, и мне правда приятно, но…

– Больше ничего не говори! – воскликнул он, и его кустистые брови сложились скорбным домиком. – Я знал…

– Нет, ты правда очень симпатичный, но я…

– Не надо! Что ж, спасибо, что дала мне выговориться. Скажи, а тебе хотя бы стихотворение понравилось?

– Очень! – не покривив душой, горячо воскликнула я. – Если честно, мне никто никогда не посвящал таких красивых стихов.

Положа руку на сердце, мне никаких стихов никто никогда не посвящал, но не говорить же об этом несчастному влюбленному Сереже Спичкину!

В тот вечер мы с моей лучшей подругой Леркой ужинали в «Бокончино» на Страстном. Смакуя на языке солоноватую пармскую ветчину, я жаловалась на жизнь. Лерка внимала, повышая градус, и время от времени тяжко вздыхала – ее мужчины тоже стихами не баловали.

– И вот теперь я чувствую себя распоследней сволочью, – закончила я, – он открыл мне душу, он не постеснялся быть искренним… Ты знаешь, в какой-то момент я пожалела, что нельзя влюбляться на заказ. Тогда бы я точно приложила все моральные усилия и полюбила Спичкина. Ну где я еще такого встречу? Того, кто будет так меня любить?

– Ой, Кашеварова, ты вечно идеализируешь мужиков, – подлила яду Лерка, – он еще ничего для тебя не сделал, а у тебя уже такие муки совести. И вообще, кто сказал, что этот стих посвящен именно тебе?

– В каком смысле? – растерялась я. – Спичкин сказал, автор…

– Автор, – презрительно протянула она, – что-то я не уловила в этом сочинении слова «Саша». Откуда ты знаешь, может, он всем это читает, в надежде что кто-нибудь сжалится над ним и пригреет на своей груди.

Не к месту мне вспомнилось, каким алчущим взглядом страдающий Спичкин поглядывал на мою грудь, облагороженную бюстгальтером push-up.

– Да ну тебя, – рассердилась я, – ты какая-то приземленная, Лер, честное слово. У человека трагедия, а ты…

Некто подленький и самодовольный внутри меня, конечно же, решил, что скептицизм подруги обусловлен примитивной завистью.

К теме Спичкина мы больше не возвращались.

Ночью я вдруг поняла, как следует поступить. Придумала изящный жест внимания в сторону Спичкина. И на следующий день, с утра пораньше, примчалась в литературный отдел нашей газеты. Там работает моя приятельница, редактор Людочка, – мы с ней вечно коротаем трудовое время у кофейного автомата, в сотый раз смакуя одни и те же редакционные сплетни.

– Люд, дело есть! – воскликнула я с порога.

Людочка уставилась на меня непонимающе – еще бы, я из тех, кто приползает в офис не раньше одиннадцати, мотивируя врожденное пристрастие к совиному образу жизни аргументами разной степени дикости. То пеняю на сломавшийся трамвай, то скорбно докладываю о сгоревшей проводке или соседях, устроивших великий потоп в мелкоподъездном масштабе. Все уже к моим отговоркам привыкли и махнули на мои опоздания рукой.

– Саш, ты чего? – По-утреннему бледная Людочка смотрела на меня почти испуганно. – Случилось что-то?

– Можно сказать и так, – я рухнула на стул и протянула ей распечатку, – вот.

– Что это? – Люда машинально приняла листок из моих рук и непонимающе на него уставилась.

– Стихотворение. Правда, я по памяти записывала, может, и ошиблась где. Люд, мне надо, чтобы ты поставила это в номер.

– С ума сошла? – возмутилась она. – У меня все на четыре номера вперед распланировано и сверстано!

– Люд, ну пожалуйста! Это вопрос жизни и смерти… Ну мы же публикуем иногда стихи начинающих поэтов.

– Редко, – поджала ненакрашенные губы Людочка.

– Неужели и ради меня нельзя сделать исключение? Люд, ну это правда очень важно.

– А в чем дело? – она наконец проявила хоть какой-то интерес. – Ты что, на старости лет начала стихоплетничать?

– Это не я… Понимаешь, это мне посвятили.

– Да ты что? – Людочкины припухшие от недосыпа глаза заинтересованно загорелись. Ох уж эти романтичные девушки из литературного отдела! – Саш, а кто?

Я была вынуждена признаться: мол, Сергей Спичкин.

– Наш Спичкин? – выпучила глаза Людочка. – Вот уж не думала, что он начинающий поэт!

– Ты что, он жутко талантливый. Может быть, еще и прославится. Люд, ну давай поощрим парня.

Людин взгляд вернулся к стихотворным строкам. Нараспев она прочитала:

– Я дважды просыпался этой ночью… – а потом прикрыла глаза, словно смакуя фразу на кончике языка, – слушай, Саш, вообще где-то я это уже слышала.

– Люд, не придирайся.

– Что ж, если ты настаиваешь… Ну надо же, от Спичкина я не ожидала. Ладно, пожалуй, могу подвинуть статью об интернетовском самиздате.

– Людка, я твоя должница! Хочешь, дам поносить свои красные туфли, которые тебе так понравились? – Слова радостно вырвались на волю, прежде чем я успела прикусить язык.

У нас с Людой один размер, но ее широкая нога превратит мои выходные туфли в разношенные галоши. Но было поздно.

Вот так в одночасье решилась судьба стихотворения начинающего поэта Сергея Спичкина. Ну и моих туфель заодно.

В пятницу вечером номер со спичкинскими стихами увидел свет. Поощренная модной обувкой, Людочка расстаралась – стихи были помещены в центральную часть полосы, их предваряла спичкинская фотография, коротенькая биографическая справка и скромная надпись курсивом: «Посвящается А. Кашеваровой».

Когда я увидела газету, сердце мое радостно затрепыхалось. Вырежу страничку, спрячу в шкатулку, чтобы потом, через много-много лет с лукавой улыбкой демонстрировать внучке пожелтевшее свидетельство своей былой красоты и социального успеха.

А через час после того, как газета поступила в продажу, меня неожиданно вызвал главный редактор. Удивлению моему не было предела – обычно руководство не опускалось до личных бесед с простыми рубрикантами.

Кабинет главного редактора «Новостей Москвы» Максима Степашкина чем-то напоминает зловещую пыточную камеру. Здесь всегда темно – Степашкин, как вампир, боится солнечного света. Убежденный трудоголик, он считает потенциальными кандидатами на увольнение всех, кто не появляется в офисе на два часа раньше положенного времени. А уж ко мне с моими хроническими опозданиями у него, понятное дело, особенная «любовь».

– Здравствуйте, Максим Леонидович, – ангельским голосом прошелестела я. Неужели все-таки собрался уволить? Но за что? В последнее время я даже материалов не задерживала.

– А, вот и вторая пришла, – констатировал он, недобро блеснув очками.

– Вторая? – растерянно переспросила я и только тогда заметила Людку, безутешно рыдающую в углу.

Ее курносый нос распух, покраснел и формой стал напоминать некрупную картофелину. Глаза заплыли, по щекам струились потеки синей туши.

– Люда, что он с тобой сделал? – потрясенно прошептала я.