Московский лабиринт

Старик не торопился, но и не мешкал. Через полчаса мы добрались до заброшенного завода на окраине Тулы. У каждого из нас был пистолет с самодельным глушителем. А ещё – обыкновенные вязаные шапочки с прорезанными отверстиями для глаз. Михалыч велел надвинуть их, едва мы вступили на пустырь, примыкавший к заводской стене.

В здании цеха было не теплее, чем на улице. Ветер так же гулял, врываясь сквозь разбитые окна. Дождь капал с высокого, прохудившегося потолка. Рассредоточившись вдоль окон, мы ждали. Сами толком не зная, чего именно. Должна была подъехать «легковушка». Вроде бы – с нашими. Других подробностей Михалыч не сообщил. Если не счёл нужным – расспрашивать было бесполезно…

Машина и правда появилась. Спустя минут сорок, когда мы уже окончательно замёрзли. Старая «газель» въехала через пролом в бетонном ограждении. Два раза подмигнула фарами. Это был знак. Но Старик обождал, пока гости не выберутся из машины.

Пятеро. Двое в кабине. Ещё трое – в крытом кузове. Все – в таких же самодельных, разноцветных шапочках-масках, как и наша «пятёрка».

Только был ещё и шестой. С полотняным мешком на голове и связанными за спиной руками. Его вытащили из-под картонных ящиков и поставили прямо в лужу. Там кругом темнели лужи. А обут он был почему-то в домашние, рваные тапочки. И ноги у него подгибались. То ли от слабости, то ли от страха…

Ярослав и один из приезжих остались караулить во дворе. Все остальные прошли в бывшую заводскую котельную – в помещение, где не было окон. Человека с мешком на голове под руки вели двое. Но он и не пытался сопротивляться.

Зажгли аккумуляторный фонарь. Поставили пленника посреди комнаты и сдёрнули полотняный мешок, вытащили кляп изо рта.

Было ему лет сорок. Редкие, слипшиеся пряди волос. Лицо одутловатое, бледное. Под правым глазом – большой синяк. В зрачках – ужас.

Едва пленника отпустили, он тут же сел. Прямо на грязный бетонный пол. Его подняли, но стоять самостоятельно он не мог. Нет, он был здоров. Его почти не «помяли», И всё-таки ноги его не слушались. Двум приезжим пришлось его поддерживать.

Старший их «пятёрки» начал говорить.

История, в общем, простая.

Летом одна из тульских групп устроила налёт на военный склад в Зарайске. Местный дал наводку: полно оружия, а стерегут лишь четверо.

Расклад был верный. И даже сам наводчик пошёл на дело. Всего – шесть человек. Да ещё водитель с грузовичком в ближайшем переулке…

У склада уже ждали. Целая рота полицаев, переброшенная аж из Москвы. Бой – короткий и безнадёжный. Уйти не удалось никому. Наводчик тоже погиб. Его старых родителей и жену взяли на следующий день. Неделю мордовали в «охранке». Только те ничего не знали.

Их повесили в центре Зарайска.

А пару дней назад кто-то из наших встретил в Москве Шевырева. Обычно члены разных «пятерок» не знают друг друга в лицо. Но так уж вышло, что этот наш бывал связным. И был знаком не только со старшим погибшей «пятёрки», но и с Шевыревым.

Наш проследил. До самой квартиры. Через день Шевырева выдернули прямо из его кресла перед телевизором…

Вот, значит, почему он в тапочках…

– Ну, рассказывай…

– Ч-что?

– Как товарищей своих сдавал.

– Я не…

– Сколько тебе заплатили?

– М-м-мне… не платили… – Губы у Шевырева трясутся. И вообще вызывает он скорее брезгливость, чем ненависть. Словно не человек, а запуганное животное.

– Значит, за квартирку московскую продался. За работу непыльную… Отвечай! – старший приезжих ткнул его кулаком под рёбра.

– Нет!

– Все погибли, а ты целёхонек. Почему?

– Я сам ушёл… Меня не было там… Я не знал.

Старший переглядывается с Михалычем и сплёвывает под ноги. Опять смотрит в наполненные ужасом глаза Шевырева и достаёт из кармана «Макаров»:

– Хоть перед смертью не лги. Исповедайся. На том свете легче будет.

Пленник, как под гипнозом, таращится в зрачок пистолетного ствола. И слабо бормочет:

– Заметил, что меня «пасут»… И сразу в Москву. Это ещё за два дня было.

– А своих, значит, никого не предупредил?

– Я испугался…

– Но ты ведь мог позвонить из Москвы. И остальные тоже легли бы «на дно».

– Меня могли вычислить…

– За себя испугался? А как же остальные?

Шевырев всхлипывает:

– Я никого не сдавал… Я не виноват.

Пауза. Всего минута, показавшаяся долгой, словно полчаса. Старший приезжих вглядывается в искажённое, заплаканное лицо пленника. Наконец сухо выговаривает:

– Виновен.

Короткий кивок Михалыча:

– Виновен.

Люди в шапочках-масках, один за другим, повторяют это слово. И я разжимаю сухие губы и говорю:

– Виновен.

Шевырева отпустили, и он сразу же осел на пол. Будто не человек, а комок тряпья.

– Именем Российской Федеративной Республики, за трусость и предательство…

Старший передёргивает затвор «Макарова». Шевырев тонко, протяжно стонет, пытается отползти. Хлопок из глушителя. Тело дёргается…

Следующий выстрел – Михалыча. Потом – остальные…

В комнате – острый запах крови и пороха. Шевырев уже мёртв. Но каждый из нас должен нажать спусковой крючок. Так положено. Вместе мы вынесли приговор. Вместе его исполнили…

Тело завернули в полиэтилен. Погрузили в кузов машины. «Газель» взрыкнула мотором, преодолевая колдобину, и растворилась в темноте…

Возвращались молча. Только у самого дома Старик вдруг остановился в переулке. Голос у него был ровный, и лицо в отсвете чужого окна казалось таким же спокойным.

– Не дай бог кому-нибудь из нас… Но если это случится… Вы знаете, что делать. Даже если это буду я…

Тогда не думала, что однажды его слова исполнятся.

Я оказалась плохой ученицей, Михалыч. Там, в подвале «Глубины», я так и не смогла…

А сейчас? Хватит ли меня на ещё один приговор?

Глава 8

Вертолёт взмывает и берёт курс на восток. К московскому комплексу зданий СОКа в районе бывшего парка Культуры. Из-за гула разговаривать в вертолёте тяжело, но полицай, сидящий рядом с Грэем, всё-таки пытается. Кажется, хочет разузнать – трудно ли устроиться в «охранку».

– А чем плохо в «Кобре»? – вежливо улыбается доктор.