Московское наречие
Шрифт:
«Ах, вот оно что! – догадался боцман. – Ну, ихосдеперрос! К косяку ведут»…
«Все пути приводят к Богу, – изрек падре. – Даже ложные и кривые туда же, если идти, а не сидеть. Любое движение, ихос миос, – это поиск Создателя от неудовлетворенности собой»…
Уже Юкатан скрылся из виду, и солнце в зените припекало, а собаки все плыли, увлекая в неведомые дали. «Узнаю место, – сказал боцман, обозрев безоблачно-пустые горизонты. – Где-то тут мой сухогруз затонул». Пахарито с тревогой выглянул за борт: «Пора возвращаться, дети мои! Может, это вовсе не псы, а разновидность демонов – сирены. Обиженные твари часто служат сатане».
«Ну, вы скажете, падре! – обиделся
Увы, глазомер обманывал боцмана. Это был островок величиной с пуговицу – судя по всему, та самая собачья обитель, на существование которой надеялся Туз, когда наблюдал пустой баркас из моря.
Угодив в попутное течение, пирога обогнала стаю и первой подошла к покрытому мангровыми зарослями берегу. Стояла такая тишина, что слышалось, как дышат корни, тянущиеся из воды к небу. В их ровное дыхание вплетался какой-то свист – все ближе и ближе. И только дно пироги чиркнуло по песку, как ветви с корнями раздвинулись. В ластах, со стеклянной маской на лбу вышел из дебрей лесной человек. «Вот так стобля! – присел от неожиданности. – Кум в гости!»
Это был Коля-нож, точь-в-точь каким запомнил его Туз, прощаясь в Мексике. Разве что без садового плафона на голове. Он искренне обрадовался. Обнял всех подряд, включая мокрых собак, и немедленно потащил показывать свой маленький остров Перрос, где умудрился развести и картошку, и авокадо, и коноплю индийскую, и орхидеи, продавая все в сопредельные земли. «Тесновато, конечно, с псами, – рассказывал, – да приучил к воде. Теперь они больше в море, рыбу ловят»…
Молчаливая Сара, окруженная индейками и павлинами, уже накрывала стол у входа в тростниковую хижину, а неподалеку под сенью цветочного шатра, раскинув рот и ноги, рожала каменная баба. «Богиня плодородия, – пояснил Коля. – Как увидел на базаре в Фелисе, взял не торгуясь».
«Экий табернакль. Как раз для вирхен Марии, но вряд ли сей отрок слыхал о Христе», – прошептал падре, возгораясь наследственным миссионерством.
Над столом свисали крупные, точно сливы, плоды морского винограда. Коля-нож выставил трехлитровую бутыль калифорнийского вина, наполненную бирюзовым, будто воды Карибского бассейна, напитком: «Тростниковый ром моего производства. Не сахарный, но заборист, не хуже нукусовки!» И это была чистая правда. Хоть и припахивал ром свежей рыбой, но от преград, бывших поначалу в общении, и следа не осталось.
«Живу, кум королю, – рассуждал Коля-нож. – Тут на коралловых рифах чего только нет! Нашел затонувшую часть карамарана с золотом, понемногу достаю, как из банка, ножичкам на университеты. Да там же и сухогруз лежит, полный автоматов Калашникова. На них повсюду большой спрос Я и амо пригласил в гости, чтобы поглядел, как устроились»…
«Ох и задаешься, бахвал, – разговорилась вдруг Сара. Тоже, видно, хотелось чем-нибудь похвалиться, и она сообщила: – А у меня по сию пору месячные. Не чудо ли, в мои-то годы!? Вот каков заквас силы ци!»
«Это муж хорош», – заметил боцман.
«Да, какой он мне муж?! – фыркнула Сара. – Брат единокровный».
И только теперь Туз увидел, насколько они схожи – и лицом, и фигурой.
«Все мы братья и сестры, одно тулово Богово», – высказался боцман.
Но Сара не слушала, а запальчиво посулила: «Гореть тебе, братишка, в аду!»
«Амо говорил, что ада нет», – покраснел Коля-нож, словно от близкого жара.
«Кое для кого есть! – вмешался падре. – Для особо страждущих
туда угодить. Но ты, сын мой, надеюсь, не из таковских. – И запел рождественский кансьон, мелодия которого была подобна журчанию быстрого ручья: – Перо мира комо бебен лос песес эн эль рио, перо мира комо бебен пор вер а дьос насидо!» «Веруешь, иходеперра, что рыбки пьют в реке, увидев рождение Бога?» – строго глянул на Колю.«Не знаю, как в реке, – признался тот, – а в море – точно! Без всякого бога только и делают, что пьют. Бебен и бебен»…
«Вуэльвен а бебер, лос песес эн эль рио пор вер а дьос насер!» – продолжил песню Пахарито.
«А ведь и правда, – подтолкнул боцман Туза. – Как родишься, так рано или поздно, но обязательно чего-нибудь то бебер, то насер».
«Ладно, ребята, валите отсюда, – сказал Коля-нож. – Смеркается, а нам еще птицу кормить»…
Падре и в море не смолкал, и собаки подтянули, присматривая, чтобы никто не выпал за борт. Проводили до самого Юкатана, куда пирогу быстро принесло местным ответвлением Гольфстрима. Весло, конечно, обронили и подгребали полосатой ногой боцмана. «Чую, скоро быть урагану», – говорил он, тыча оплеванным пальцем в небо.
«Близка кончина пятого солнца, – вздохнул падре, когда причалили. – Жили люди пять тысяч лет душевно, а за последнюю сотню чего-то стряслось. Такого понаделали, уму непостижимо! – кивнул на гигантский теплоход, превосходящий размерами остров Перрос. – А гостили мы сейчас, ихос миос, не где-нибудь, а в параисо. Истинно говорю, таков он был – рай первобытный».
«Да только Ева воду мутит», – подытожил боцман рождественский день.
Девятый дар
В здешних широтах ураганы нередки. Один по имени Абандона, недавно зародившись, блуждал в океане близ Панамского канала, намереваясь проникнуть в Карибское море. В Фелисе слушали сводки о его движении, как фронтовые. И Туз в глубине души надеялся, что Абандона заглянет к ним – кому не хочется увидеть конец света при жизни?
Ураган – слово исконно карибское. Груша своими майскими ветвями ощущала, видимо, его присутствие в воздухе, поэтому нервничала по пустякам. Все ей было не по душе – не нравились загулы с боцманом, а главное, что Туз ни шиша не делает. Удалые черты грабителя, которые хотела бы видеть в нем, никак не проявлялись, а выпирало заурядное пьянство вкупе с альфонсизмом, поскольку жил за счет ее наследства. Чем дальше, тем больше она мнила себя принцессой майя, у которой некто похитил надежды на трон. Кажется, именно Туз.
Отвлекаясь от горьких раздумий, отправился он на причал, где отдыхал самый большой в мире теплоход «Королева Елизавета – 9». У кассы беспошлинного магазина кто-то тронул за плечо. В зебровидном купальнике стояла перед ним знакомая по Курган-Тюбе востоковед Клара Волосатова. Ах, как это было кстати!
«Тоже в круизе? – спросила она и удивилась, услыхав, что Туз местный житель. – Ну, сейчас повсюду русские – или гуляют, или вкалывают. Ты-то, конечно, из первых». – Кивнула на «Абсолют» в его руках.
Они поднялись на верхнюю палубу теплохода, откуда был виден весь Фелис. Бронзовая лангуста на центральной площади сияла под заходящим солнцем, а у ее подножия раскинулись какие-то цыганские шатры. Клара рассказала, что живет в Западной Виргинии в духовной общине, называемой «Назад к Господу».
«Я теперь гопи – близкая подруга Кришны и Шри Шримада. О, это великий учитель!» – вытащила из купальника портрет старикашки, напоминавшего утомленную игуану в лепестках лотоса.
«Значит, настали лучшие времена», – припомнил Туз ее обещание двадцатилетней давности.