Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Третья

Радостно улыбаясь, он обернулся проверить спасённого им пилота — и наткнулся на взгляд, полный ужаса и боли. За шумом мотора казалось, что Ваня беззвучно открывает рот и тычет рукой во что-то за спиной Лёхи, прямо по курсу полёта.

Лёха обернулся — и увидел, что самолётик проявил некоторое своеволие и теперь несётся куда-то навстречу лесистому холму.

— Да ладно! Чего так волноваться? Тут ещё полно места для манёвра! — он показательно резко поставил самолётик на крыло и вернул его в нужное направление полёта.

Сзади послышался глухой стук удара и невнятные звуки.

И вот гряда кончилась, самолётик выскочил на равнину, и впереди показался Мадрид.

Сзади его постучали по плечу. Иван перегнулся и показывал рукой левее, почти вдоль гряды.

— Сото!

«Ага, там аэродром Сото, полный злобных истребителей… Нафиг, нафиг!» — решил наш угонщик и махнул рукой прямо по курсу.

— Алькала!

Наши герои обошли стороной все известные Лёхе точки зенитчиков. Прыгая через перелески и прижимаясь к земле над полями, он с ностальгией вспомнил сельскохозяйственные полёты на опыление вредителей в Крыму. Сочные арбузы и налитые груди колхозницы…

С трудом отогнав заманчивое видение, наш любвеобильный товарищ тарахтел над полями и перелесками. Они с немецким самолётиком старательно пробирались на восток от города, пока впереди не замаячили знакомые окрестности мадридского аэродрома Алькала.

«Так, теперь главное не попасть под свою же зенитку…» — вспоминал Лёха свой опыт посадки на «Протезе», внимательно следя за каждым силуэтом на земле.

Он выдерживал самолёт на бреющем полёте до последнего момента, а затем резко вынырнул из-за холма, едва не задев макушки растущих на нём деревьев. Хренов притёр самолёт к полосе и посадил его так стремительно, что ни один из дежурных на аэродроме даже не успел толком осознать, что происходит.

Шасси громыхнуло о землю, «Шторьх» дёрнулся, подпрыгнул, снова шлёпнулся на колёса и, пробежав всего несколько десятков метров, моментально погасил скорость, коснувшись земли хвостовым костылём. Лёха ловко порулил прямиком к командному пункту.

Резво пробежав по полю, самолётик развернулся метрах в восьмидесяти от командного пункта и замер. Наш герой щёлкнул тумблером и, наконец-то, выключил мотор.

— Где же тебя так летать учили?! Я чуть не поседел! — проорал сзади слегка оглохший Иван.

— Хорошо, что штанишки чистые! — радостно отозвался новый менеджер немецкой тарахтелки.

Начало июня 1937 года. Аэродром Алькала, пригород Мадрида.

Как только пропеллер замер, к самолёту хлынула толпа. Солдаты, техники, механики и просто любопытные неслись со всех углов аэродрома, словно муравьи, которым разворотили муравейник.

Из-за франкистских крестов на борту «Шторьха» явно никто не понимал, что это за чудо инженерной мысли и какого чёрта оно забыло здесь, прямо на взлётной полосе республиканского аэродрома.

Солдаты настороженно ощетинились стволами, охрана уже бежала с оружием в руках, а вдалеке раздавался надрывный звон тревожного колокола.

Лёха тяжело выдохнул. Только сейчас до него окончательно дошло, что последние силы он оставил там, в воздухе. Теперь он чувствовал себя выжатым, словно лимон из дешёвого мадридского коктейля.

В глазах слегка плыло, всё тело ломило. Он мотнул головой, привёл мысли в порядок и первым делом решил позвать кого-нибудь помочь вытащить Ивана из задней кабины.

С трудом разлепив пересохшие губы, он потянулся к ремням, кое-как отстегнулся, потом с кряхтением вылез из кабины и, как мог, приветливо помахал рукой.

— Эй! Народ! Помогите тут раненый…

Сначала он крикнул это на испанском, а потом для надёжности и на русском, надеясь, что кто-нибудь в толпе его поймёт.

Тишина длилась мгновение, потом раздался чей-то радостный возглас:

— Это же наш, русский лётчик!

Словно по команде толпа рванула вперёд.

— Русос авиадорес!

Кто-то кинул вверх пилотку, кто-то свистел так, что аж закладывало уши.

Рефлексы сработали раньше, чем сознание.

Лёха подскочил, как ужаленной самой злой осой, и дал дёру.

— Que no se escape! Не дайте ему сбежать! — неслось ему вслед.

— Что вы за мной гонитесь, гомосеки проклятые?! — взвыл он, петляя между бочками с горючим.

Толпа неслась за ним, улюлюкая, хлопая в ладоши, кто-то пытался поймать его за плечо, кто-то кричал вслед.

Он оглянулся, ища хоть какую-то возможность скрыться, но нет — вся эта орущая орава явно не собиралась его отпускать.

Занесённый на полном ходу в ангар, он с размаху влетел в какого-то здоровенного механика, отлетел, схватился за ближайшую колонну, крутанулся вокруг неё и снова рванул вперёд, выискивая хоть какой-нибудь выход из этого балагана.

Выскочив из-за угла здания, Лёха со всей дури влетел в невысокого, крепкого, сухощавого мужчину, сбив его с ног. Оба с глухим звуком рухнули на землю, прокатившись по траве.

— Иван Дмитриевич! Спасите! — взвыл Лёха, судорожно вцепляясь в знакомый китель моряка. — Я только приземлился, а эти… эти меня на куски рвут, гомосеки проклятые!

— МОООЛЧААААТЬ!!! — рявкнул Елисеев так, что с ближайших деревьев с испуганным треском взметнулись воробьи, а толпа даже рефлекторно дёрнулась назад.

Наступила тишина. Люди, ещё мгновение назад готовые качать или линчевать лётчика, теперь замерли, словно ожидали приказа.

Лёха видел Елисеева пару раз в мае в Картахене у Кузнецова. Того назначили советником командующего флотилией эсминцев республиканского флота и им пришлось согласовывать взаимодействие при проводке конвоев.

Капитан-лейтенант поднялся, с усилием отряхивая форму, и испепеляюще уставился на Лёху, медленно приходя в себя после внезапного тарана.

— Хренов… — проговорил он медленно, растягивая фамилию так, будто пробовал её на вкус. — Какого хрена ты тут забыл?!

Лёха судорожно сглотнул, разжав пальцы на кителе начальника, начал как мог его отряхивать от пыли:

— Ну… я как бы… долетел сюда!

Моряк подозрительно сузил глаза, на его лице появилось выражение усталого человека, который уже ничему не удивляется. Кажется, он считал до десяти, чтобы не заехать Лёхе в лоб. Затем шумно выдохнул:

— Только прилетел из Картахены! Рассказывай, что ты тут натворил!