Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Москва 2066. Сектор
Шрифт:

Все называют те дни Переворотом. Некоторые Потеплением. А я бы назвал Ответом. Большим Ответом.

Как-то упустил тот момент, когда Регина стала меня ненавидеть. Наверное, это произошло одновременно с ее первым предательством. Ненавидеть она умела со вкусом, не торопясь. Она как будто специально уделяла время ненависти. Странно, я так не умел, тут она превосходила меня по всем статьям, а я ведь убивал и пытал людей без счета. И шантажировал. Всякое приходилось.

Вечером накануне того дня, когда нас вызвали в Центр по тревоге (код «7» – более высокий уровень только при массированной ядерной атаке), я встретился с Региной по дороге домой

из аэропорта. Хотелось спать, и, во всяком случае, не хотелось видеть людей. Но Регина настояла. На улице было холодно, морозно и грязно. «Мерзко» – так говорили раньше. Мне это слово не нравилось. Я в свое время заметил, что с мужчинами, которые говорят о погоде «мерзкая», следует держать ухо востро, зачастую они и сами мерзавцы.

Мы зашли в кафе. Регина стала требовать денег. Я за два часа до этого прилетел из Дагестана, и мне было странно видеть еще довольно красивую женщину, хорошо одетую, сытую, сидящую в тепле, которая тратила бесценное время своей жизни на ложь и вымогательство, и все для того, чтобы в результате получить какие-то совсем необязательные для жизни вещи. Вначале она долго жаловалась, что им с Сережей (это был ее новый муж) нечем заплатить за газ и электричество, потому что учеба Кати (нашей с Региной дочери) на юридическом высасывает финансы.

– Как так? – сказал я. – Я же даю деньги на учебу.

– Ненавижу, когда ты так шепчешь, – сказала она. – Ты что, не можешь по-настоящему разозлиться?

Мне не хотелось отвечать.

– Я с тобой даже ни разу не была за границей. Ты-то везде побывал! – Она попробовала нанести удар из-за угла.

Я действительно много где побывал: в Афганистане, Сомали, Чечне.

– Ну а при новом муже? – спросил я.

– Побывала! – ответила она. – На Новый год были в Париже.

А за электричество заплатить нечем. Что тут скажешь?

– С Катей? – спросил я, чтобы как-то поддержать беседу.

– Нет, ей с нами неинтересно. Да ей и поехать-то не в чем.

– Я давал на это деньги, – сказал я.

– Опять ты шепчешь? Как кобра какая-то. Ты из-за своей службы родине семью разрушил, значит, тебе родина за это заплатила, за наше разрушенное счастье. Значит, это наши общие деньги.

Я промолчал. Логика была потрясающей.

– И ты теперь счет ведешь, на что дал, на что не дал? Может, тебе квитанции из магазинов приносить для отчета?

– Чего ты хочешь, Регина? – спросил я. – Ты сказала, дело срочное, а говоришь о деньгах. О них ты и без этого всегда говоришь. Так в чем срочность?

– Твоя дочь, – выпалила она, – требует машину. Мини-Купер.

– Да ты с ума сошла, – улыбнулся я. – У меня нет таких денег.

– Хотя бы подержанную, двух-трехлетнюю…

– Это всё?

– Сказала, из дома уйдет!

– Пусть уходит! – Я встал, рассчитался с официантом и направился к выходу.

Регина побежала за мной.

Ночью мне снился красивый и тревожный сон, который, с небольшими изменениями, снился мне уже несколько лет. Время от времени.

Но вначале я долго не мог уснуть. В глазах мелькали отрывки из событий последних дней в Дагестане. Болело колено, давило и покалывало в правом боку. Я чувствовал себя старым, изношенным. Сколько времени у меня еще осталось? Я не мог вообразить себя стариком. Жизнь чего-то да стоила, пока в ней были опасность, риск и возможность бросаться опасности навстречу.

С годами я понял, что служение стране, вообще, не является для меня основной побудительной причиной. Я действовал, потому что не мог жить без смертельной опасности, как некоторые не могут жить без секса, телевизора или ежедневных походов по магазинам. И если опасности поблизости не было, я делал все, чтобы ее найти.

Но я все же был еще и человеком, не только агрессивным животным, поэтому старался максимально разумно использовать свои разрушительные инстинкты.

Я понимал, что наша страна (или родина, не знаю, как правильнее) зашла в тупик. Конечно, я видел и другие страны, и не могу сказать, что мне нравилась дорога, по которой они шагали. Абсолютно все человечество казалось в той или иной мере заблудившимся. Исходя из этого понимания, думал я, есть ли у меня еще время что-то изменить? Остались ли силы сделать бросок навстречу, может быть, самой большой опасности? Опасности для всего мира. Всех людей.

Или я так и состарюсь, как исправный бультерьер, которого лишь изредка спускают с поводка?

Такие мысли разрушали меня, подтачивали здоровье и характер. Я чувствовал всеобщую опасность, она пропитывала почву и небеса. Но я не понимал, где ее источник. Где враг? Куда бросаться?

Было много людей, которые боролись с «системой». Одни с коррупционной системой, другие с капиталистической, третьи с коммунистической, четвертые, вообще, с государством как таковым. Среди этих людей были отважные, самоотверженные бойцы. И все же мне казалось порой, что даже эти герои боятся смотреть в корень, в суть проблемы.

Постепенно я пришел к убеждению, что системы не имеют значения.

Значение имела глобальная Регина, вертлявая бабенка, зажавшая Землю в своем жадном кулачке.

…Эти мысли делали меня еще более одиноким.

Я встал, налил в чайную чашку водки и выпил.

И ночью мне приснился сон.

Бобслейная площадка с узкими ледяными дорожками. Я держусь за край темно-красных ультрасовременных саней, в которых сидит какой-то саночник. Он в шлеме, я не вижу его лица, но мне кажется, что это человек, которого мы все должны не то чтобы охранять, а оберегать, сдувать пылинки, но вместо этого мы (а с другой стороны держит сани майор Бур, мой сослуживец) начинаем разгонять сани, они несутся все быстрее вниз, мы уже не успеваем бежать рядом, нужно отпустить, но я знаю, что если мы отпустим, то произойдет крушение, катастрофа, и в то же время я знаю, что ведь это именно мы с Буром разогнали сани вниз, старались изо всех сил, чтобы пустить их по наклонной плоскости как можно быстрее. А значит, мы и будем виноваты в катастрофе. И так хочется увидеть лицо саночника, но он не поворачивается, и улетает с ледяным визгом в узкую, падающую круто вниз, сияющую канаву. Я просыпаюсь, вытираю пот, потом засыпаю – и все начинается сначала: зная, что сани будет не остановить, я все-таки бегу и толкаю их вниз, а затем отпускаю, останавливаюсь, поднимаю пустые руки, а человек в санях улетает, чтобы разбиться.

И когда по тревоге я мчался с включенной мигалкой улицами Москвы, я думал почему-то, что сани из моего сна были нашей Родиной, что бы это слово ни значило. Мы ее вроде бы хотели спасти, удержать, а на самом деле сталкивали, разгоняли по наклонной плоскости. И я еще подумал, чтобы развеселить себя, а вот здорово было бы вырыть громаднейший котлован, собрать по периметру все другие родины. И чтобы все другие соответствующие спецслужбы растолкали бы каждая свои сани и отпустили, а потом, у дна, они врезались бы все друг в друга: вот был бы грохот! И что-то мне подсказывало, что как раз и наступает такой момент. Момент столкновения и грохота. Во всяком случае, теперь я могу признаться, что в те минуты я желал катастрофы.

Это было утро второго марта 201… года. Мы собрались в четвертом корпусе, на Юго-Западной. Изюмов злился. Он торопился, очевидно было, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Тем не менее, ожидая, пока соберутся все, говорить не начинал. Потирал свои толстые генеральские щеки, выдвигал ящики, листал бумаги, входил и выходил из своего громадного кабинета, в котором мы все расселись и негромко переговаривались, делясь мелкими новостями и немножко расслабляясь, настраиваясь, как перед любой хорошей дракой.

Поделиться с друзьями: