Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья

Многое повидало Замоскворечье на своем веку. Постоянные набеги татар, нашествия Литвы, а в Смутное время шайки поляков и казаков: все, кто зарился покорить или пограбить Москву, шли через Серпуховские ворота по Замоскворечью. Да и коренное население Замоскворечья отличалось беспокойным характером: в XVII веке тут был очаг мятежей и восстаний. Отсюда подымался народ московский, гостиные и черные сотни, отсюда начинались и стрелецкие бунты…

С правлением Петра характер населения Замоскворечья совершенно переменился: им были уничтожены стрелецкие полки, а перенесение столицы в Петербург разорвало связи с царским двором. Замоскворечье становится купеческим и постепенно превращается в глухое захолустье. Немногочисленные дворянские дома появились здесь лишь в исходе XVIII века.

Пожары и время давно унесли деревянные постройки слобод Замоскворечья, и от далеких веков до нас дошли одни церкви.

Некоторые из них – значительные памятники древнерусского зодчества. И все же рассказ о заречной части Москвы нельзя вести, не предварив его упоминанием о ее знаменитом уроженце и бытописателе. Наши представления о Замоскворечье, место его в системе исторических и живописных образов, какие каждый создает себе о минувших эпохах и людях прошлого на основе прочитанного, неотделимы от картин и характеров московского заречья, оставленных великим драматургом А. Н. Островским, как нельзя вспомнить Петербург тридцатых годов прошлого века без того, чтобы не возникли в памяти образы гоголевского мира. Пока не стерлось понятие «Замоскворечье», будут живы и строки о нем Островского: «У нас по моде не одеваются, это даже считается неблагопристойным. Мода – постоянный, неистощимый предмет насмешек, а солидные люди, при виде человека, одетого в современный костюм, покачивают головой с улыбкой сожаления: человек потерянный. Будь лучше пьяницей, да не одевайся по моде.

…У нас говорят: «…надо уметь одеться к лицу, что кому пристало». И одеваются к лицу. В костюмы своего изобретения. Например, зеленый плащ и белая фуражка без козырька или узенький фрак, до бесконечности широкие шаровары и соломенная шляпа.

…Вы увидите часто купца в костюме времен Грозного и рядом с ним супругу его, одетую по последней парижской картинке.

…В четыре часа (пополудни. – О.В.) по всему Замоскворечью слышен ропот самоваров; Замоскворечье просыпается и потягивается.

…Вот направо, у широко распахнутого окна, купец с окладистой бородой, в красной рубахе для легкости, с невозмутимым хладнокровием уничтожает кипящую влагу, изредка поглаживая свой корпус в разных направлениях: это значит, по душе пошло, то есть по всем жилкам.

…Общества совершенно нет, в театр не ездят. Разве только на Святках да на Масленице… смотреть ездят: Русалку, Аскольдову могилу… Вот что еще замечательно, что водевиль, дающийся после пьесы, считается продолжением ее.

…Ложатся спать в девятом часу, и в девять часов все Замоскворечье спит. Извозчика и не ищите».

Прожив в Замоскворечье значительную часть своей жизни, Островский знал его изнутри, ощущал суть сложившихся в нем нравов и понятий. Он родился в 1823 году «в церковном доме Покровской церкви, что в Голиках», находившемся в районе нынешних Монетных переулков. Спустя семнадцать лет, в 1840 году, отец будущего драматурга приобрел владение в Николоворобьинском переулке, названном так по церкви Николы на Воробьине, выстроенной стрельцами. Никаких гимназий в годы юности Островского в Замоскворечье, само собой, не было, и он учился в Первой московской гимназии, открытой еще при Екатерине. Она помещалась на Волхонке, улице, на которой впоследствии поселился Островский и прожил девять лет, вплоть до своей смерти 2 июня 1886 года.

Аполлон Григорьев писал в сороковых годах, что, где Островский, там и кружок. И действительно, кто только не перебывал у него в доме по Николоворобьинскому переулку! Писатели самых разных и подчас враждовавших направлений, музыканты, художники… Черта знаменательная – всех тянуло к Островскому. Его постоянными гостями были Достоевский и Толстой, Тургенев и Григорович, Писемский, Плещеев, Салтыков-Щедрин, Майков, Николай Рубинштейн и Чайковский, не говоря о соседях, с которыми он общался почти повседневно – Аполлоне Григорьеве и Фете, живших на Полянке. Что ж, если прибавить Толстого, поселившегося в 1857 году на Пятницкой улице, окажется, что Замоскворечье в середине прошлого века сделалось одним из средоточий литературной жизни Москвы, пришедшем на смену затухающим салонам аристократических улиц города.

Но разумеется, не присутствием и деятельностью видных и знаменитых писателей определялись лицо и уклад Замоскворечья, вылившиеся в устойчивые формы, которых перемены века касались лишь поверхностно, задевая внешность, а не существо. Приведу несколько строк из рассказа молодого Белинского о его первых московских впечатлениях. В них, разумеется, растерянность приезжего, привыкшего к патриархальным нравам своего пензенского захолустья, однако отдельные черты старой столицы, не поторопившейся раскрыть объятия перед оробевшим провинциалом, отмечены будущим критиком верно и интересны: «Везде разъединенность, особность; каждый живет у себя дома и крепко отгораживается от соседа. Это еще заметнее в Замоскворечье, этой чисто купеческой и мещанской части Москвы: там окна завешены занавесками, ворота – на запор, при ударе в них раздается сердитый лай цепной собаки, все мертво, или, лучше сказать, сонно; дом или домишко похож на крепостцу, приготовившуюся выдержать долговременную осаду».

Это описание интересно сопоставить с тем, что говорилось о Замоскворечье спустя почти семьдесят лет в «Путеводителе по Москве» за 1913 год:

«Длинные деревянные заборы, бесконечные сады, ворота на запоре, за воротами псы, – деревянные дома на каменных фундаментах. Целый день, особенно в будни, ни проезжего, ни прохожего. Ворота заперты, окна закрыты, занавесы опущены…

…За воротами тихо и однообразно. В доме чистота в нежилых комнатах, где принимают гостей, и духота, неряшливость в жилых. Мебель тяжелая, красного дерева; в углу киот; на стенах часы с боем; в окошке клетка с канарейкой».

И все же, если предрассудки оставались старыми, дома строили новые… После реформы 1861 года вместе с остальной Москвой меняется и внешний вид Замоскворечья, и жизненный уклад его обитателей. Сады вырубаются, деревянные домики уступают место богатым особнякам либо многоэтажным доходным домам. Исчезают понемногу и дореформенные типы Островского: картуз и старомодный цилиндр сменились котелками, долгополый сюртук – смокингом и визиткой, вместо сапогов бутылками появились американские щиблеты, вместо окладистых бород – бритые лица, или по-европейски подстриженные эспаньолки, или буланже. Ушли в прошлое и знаменитые купеческие выезды. Замоскворечье стало обзаводиться учебными заведениями, однако на правом берегу реки была основана лишь шестая по счету гимназия в Москве. Появилось и высшее учебное заведение – Коммерческий институт (впоследствии Институт народного хозяйства имени Г.В. Плеханова), на который купцы не жалели денег, приглашая выдающихся профессоров и преподавателей.

Замоскворечье в старину тяготело к Большой Ордынке: самые пышные его церкви и богатые дома сосредоточены на этой улице и в прилегающих к ней переулках. Когда-то, до прорытия канала, Большая Ордынка выходила на реку против кремлевской Константино-Еленинской башни, и с улицы открывался вид на Кремль. Но его еще в прошлом веке загородило Софийское подворье – самое большое здание своего времени в Москве. Оно служило отчасти гостиницей, отчасти складским помещением и было построено откупщиком-миллионером Кокоревым. Отсюда и прозвание подворья – Кокоревка. Этот предприниматель – характерная фигура периода бурного развития капитализма в России. Родом из крестьян, он составил себе крупное состояние на винных откупах, был не чужд прогрессивных течений своего времени и оставил след в истории русской общественности. На обеде литераторов в Купеческом собрании 28 декабря 1857 года, устроенном по поводу высочайшего рескрипта Назимову, положившего начало освобождению крестьян от крепостной зависимости, Кокорев должен был произнести речь о необходимости свободного труда для успешного развития хозяйственной жизни России. Правда, выступить ему не удалось: «отец» Москвы граф Закревский, сановник старого закала, не мог допустить «митинга» и распространения либеральных идей, тем более позволить возвысить голос представителю третьего сословия, и он запретил Кокореву выступить. Речь его напечатал Катков в «Русском вестнике». Она произвела огромный эффект и была справедливо расценена, как смелый призыв покончить с закрепощением земледельцев.

В конце прошлого века Большая Ордынка была обстроена невзрачными домиками, в которых помещались мелкие лавки, трактиры, постоялые и извозчичьи дворы. В старину же весь район улицы принадлежал Кадашевской слободе и назывался Кадашами. Название далеко не ясное: существует догадка, что «кадаши» значит – бондари (от слова кадь, кадка), которые были поселены здесь, по соседству с садовниками и огородниками для надобностей царского Сытного двора. Такому толкованию противоречит свидетельство Г.К. Котошихина, писавшего в XVII веке, что Кадашевская слобода принадлежала приказу царицыной Мастерской палаты: кадашевцы были ткачами «белой казны», «хамовниками». У Каменного моста, построенного в 1658 – 1661 годах, стоял обширный каменный Кадашевский ткацкий двор.