Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка
Шрифт:
Тут новая беда: надо немедленно оформлять отсрочку от военной службы (в те времена студентам вечернего отделения еще давались отсрочки от военной службы до окончания учебы), а у военкома института присутственное время кончилось, и он уже опечатал свой сейф. Больших трудов стоило уговорить корпусного комиссара Озолина [54] (впоследствии я еще раз встретился с ним перед отъездом в Испанию, но об этом позже) открыть свой сейф и оформить мне отсрочку на четыре года. Вместо допризывника я вышел из института студентом вечернего радиофакультета Московского электротехнического института связи.
54
Озолин Эдуард Янович (1898–1938), полковой
Дома об этом ничего не знали. Пришли мы со Степаном ко мне. Я пока молчу об изменениях в моей судьбе. Мама, узнав, что Степана приняли в институт, сердечно его поздравила, а меня начала пилить: «Вот видишь, Степа занимался все лето и теперь будет студентом, а ты все лето прогулял и тебе послезавтра лоб забреют, будешь трубить в солдатах, а мне придется тебе туда на махорку посылать». Я немного промолчал и говорю ей с самым убитым видом: «Знаешь, мама, чем зря разговаривать, давай нам рублей 25, а то нам и выпить не на что». От такой наглости мама на время потеряла дар речи, ведь даже в обычное время я у нее никогда не просил на выпивку, а тут, накануне призыва в армию, когда у нее, можно сказать, такое горе – сына забирают в солдаты.
Я выдержал небольшую паузу и говорю: «Не удивляйся, я сейчас тебе покажу такое, что ты побежишь к соседям, одолжишь у них и принесешь мне еще больше!». И показываю ей мой военный билет с отсрочкой на 4 года в связи с поступлением в институт. Тут она действительно потеряла дар речи, упала на стул, и слезы покатились из ее глаз: об этом она мечтала куда более горячо, чем я сам.
Но недаром говорят, что от радости не умирают: немного отойдя, мама первым делом кинулась обнимать меня и Степана и действительно побежала к соседям занимать деньги (на руках у нее больше десятки не оказалось). Через пять минут она вернулась и добавила нам еще двадцать рублей (больше не оказалось и у соседей). «Идите, детки, гуляйте на здоровье и не обращайте внимания на то, что старуха плачет от счастья!»
После выходного дня я быстро оформил в военкомате отсрочку и, оставаясь на прежней работе, стал студентом-вечерником. Впоследствии выяснилось, что мое поступление в институт было чистой (для меня счастливой), случайностью: документы мои по недосмотру какого-то технического работника попали в папку так называемых «бесспорно принятых без испытаний», то есть окончивших рабфаки, переведенных из других вузов и т. д. Поэтому меня и не вызывали на экзамены. Шансов на такое поступление было не больше, чем по использованному трамвайному билету выиграть в лотерее легковой автомобиль, но что тут говорить – я же его «выиграл»!
3
Учился я легко, больше брал памятью, чем усердием, в отличники никогда не рвался, но и в хвосте не плелся. В те времена в стране началось интенсивное освоение Арктики.
Впервые в истории ледокольный пароход «Сибиряков» прошел из Мурманска во Владивосток Северным морским путем в одну навигацию [55] . Правда, путешествие было не из легких, один сплошной аврал, да и то к концу пути «Сибиряков» превратился из парового судна в парусник и во Владивосток пришел под самодельными парусами. Действительно, весь этот рейс был сплошным подвигом, и многие моряки «Сибирякова» были награждены орденами Советского Союза, в их числе и мой старый знакомый Э. Т. Кренкель, получивший тогда свой первый орден – Трудового Красного Знамени.
55
Это произошло в 1932 году. Чудом, без руля и винта, «Сибирякова» просто вынесло течением в Берингов пролив.
В те времена не стеснялись носить ордена, орденских колодок еще не было, и очень редкие тогда орденоносцы носили свои награды при повседневной форме, а остальные им просто завидовали, потому что, помимо прочего, орден давал право на довольно весомые материальные преимущества: бесплатный проезд раз в год в любой конец Советского Союза и обратно, бесплатный проезд на городском транспорте, большие льготы по налоговому обложению и ежемесячная выплата денежных сумм
за каждый орден от десяти до тридцати рублей. И вот теперь мой крестный по коротким волнам Э. Т. Кренкель тоже стал орденоносцем!При первой же встрече я его сердечно поздравил. В разговоре он заметил, видя, что я все время поглядываю на его орден: «Знаю, завидуешь, и правильно. Но знай, что даром такие награды не даются, их надо зарабатывать самоотверженной, а порой тяжелой и опасной работой. Сидя здесь, в столице, ты вряд ли получишь такую награду. Поезжай на Север, покажи, на что ты способен, и тогда, возможно, все будут поглядывать на левый лацкан твоего пиджака». Эти слова крепко запали мне в душу, но я был связан учебой в институте, а на одно лето ведь в Арктику не возьмут.
В скором времени в газетах появилось сообщение, что в Дании на Копенгагенских верфях завершается постройка для Советского Союза ледокольного парохода, который будет назван в честь известного исследователя Арктики – «Челюскин». Через некоторое время мне позвонил Кренкель и сказал, что выезжает в Копенгаген для приемки радиооборудования «Челюскина». Ледокол пойдет в Мурманск, откуда, после докомплектования команды и погрузки, двинется по маршруту «Сибирякова» во Владивосток, куда планируют пройти в одну навигацию. Когда я спросил, а нельзя ли мне пойти радистом на этом корабле, Кренкель сказал, что радиогруппа уже укомплектована, но в случае чего он будет иметь меня в виду. Тут же он предложил мне во время похода «Челюскина» в Мурманск держать с ним радиосвязь для передачи материала газетам «Комсомольская правда» и «Известия», спецкором которых он согласился быть. Поскольку обе наши радиостанции – и моя (ЦДКА), и Кренкеля (РАЕН) – были достаточно мощны, то радиосвязь мы установили быстро и держали ее вполне устойчиво; все полученные от Кренкеля материалы я немедленно по телефону передавал в редакции.
Один из штатных радистов «Челюскина» получил в Мурманске телеграмму о том, что его жена опасно больна и ее кладут на операцию, из-за чего он вынужден списаться с корабля. Тогда Кренкель предложил это место мне. Мою кандидатуру Кренкель уже согласовал с начальником экспедиции О. Ю. Шмидтом [56] . Поскольку был шанс, что все путешествие ограничится одним летом и не отразится на моих занятиях в институте, я с радостью дал согласие. С текстом радиограммы, подписанной самим О. Ю. Шмидтом, я отправился на переговоры к начальнику ЦДКА В. И. Мутных [57] .
56
Шмидт Отто Юльевич (1891–1956), советский ученый и государственный деятель, академик, вице-президент АН СССР (1939–1942), Герой Советского Союза (1937).
57
Мутных Владимир Иванович (1895–1937, расстрелян) – активный участник Гражданской войны, награжден орденом Боевого Красного Знамени. В 1935 году после переаттестации, был демобилизован и назначен директором Большого театра. В 1937 году репрессирован.
В те времена переход с одной работы на другую был совсем непростым делом. На этом пути стояло много рогаток, обойти которые было нелегко, но ГУСМП (Главное управление северного морского пути), начальником которого был академик О. Ю. Шмидт, было наделено особыми правами, и если нужный им работник изъявлял желание перейти в ГУСМП, на старой работе ему не могли препятствовать.
Когда я пришел к Мутных с радиограммой Шмидта, он ее прочел и сказал, что удерживать меня он не имеет права, но рекомендует хорошенько подумать и зайти к нему завтра: у него для меня будет кое-что интересное.
И я задумался. Во-первых, насчет одной навигации: «Сибиряков» действительно прошел Севморпуть в одну навигацию, но как прошел? И в каком виде пришел? Тысячу раз могло случиться, что он вообще никуда не придет, а уж насчет зимовки во льдах гарантия была почти полная. Так что мои занятия в институте под угрозой.
Во-вторых, почему же все-таки Мутных не подписал сразу мое заявление, а велел зайти к нему на следующий день? Неужели он думает, что я за один день передумаю? Ведь с его стороны это было бы наивно. Интересно, что он скажет мне завтра?