Москва-матушка

Опять возникла пауза. Слышно было, как сонно вздыхают, переступая с ноги на ногу, лошади.

— С тех пор, как спознались мы с Чапелем, отца словно под­менили,—тихо заговорил княжич. — К людям своим стал жесток; а со шляхтичами мягче воску. О гордости вспоминает только перед слугами своими. Мыслимо ли дело — огнишанина своего, который дружину в бой водил, послать под батоги. Скажи, куда бежать собрался?

— Известно куда—в Москву. В рать великого князя Ивана поступлю...

— Так вот и провожай караван Чурилова. Доедешь — а там и сбежишь на все четыре стороны.

— Не могу я тебе всего сказать, княжич. И у холопа свои сер­дечные тайны имеются...

— Ну-ну... Только боюсь — пропадешь ты один в степи.

Василько подвинулся ближе к княжичу, зашептал почти в са­мое ухо:

— Отпусти меня, княжич, богом прошу, отпусти.

Вячеслав, будто вспомнив о чем-то, встал, шепнул в темноту. Через минуту вернулся, осторожно положил рядом с Соколом сед­ло, развязал ему руки.

— Я пойду к дозорному, заговорю его, а ты бери любого коня и скачи. Если бы знал, что это ты утек, и погони не было бы... Ну, с богом.

— Не поминай лихом, княжич,— прошептал Василько.

И снова тишина окутала степь. Только где-то далеко мягко процокали копыта — то скакал по Дикому полю второй раз выр­вавшийся на волю всадник.

Укутанный в просторную шубу, сидит князь с раннего утра око­ло узкого окна в Глебовой башне. Прислонясь к косяку бойницы, неотрывно смотрит в степь.

Пошел четвертый день, пора бы вернуться погоне, а ее все нет и нет. Знает князь — нелегко словить в огромной степи беглеца. Однако четверо суток немалый срок.

В ожидании не раз приходили к князю мысли о Васильке.

Молодой Соколеныш вырос своенравным, неразговорчивым, диковатым. Однако служил князю дружинник честно, не по годам *был мудр в делах ратных, и пришла пора — поставил Данила пар­ня старшим дружинником.

Потом пошли слухи, будто осуждает он князя за дружбу с па­ном Чапель-Чернецким, чему трудно было поверить. Разве его, холопа, это дело? Но доносы оказались правдивыми, и Сокол сам говорил с князем дерзко и неуважительно. Данила решил проучить холопа, но не успел.

Ведь подумать только — честный парень, а коня выкрал и по­дался в Дикое поле к разбойникам. Так-то отплатил за княжескую науку и ласку! «Ну, погоди,— думал князь,— поймают, я ему пока­жу. В поруб бросать не буду, а шкуру, однако, спущу!»

Не дождавшись княжича, Данила спустился вниз и пошел в кладовые. Из клетей, утомленный, вернулся в спаленку и только хотел соснуть часок-другой, в гриднице раздались громкие крики. Накинув шубицу, князь вышел на шум. В гриднице на широкой лавке сидел расстроенный пан Август.

— Мое седло? Он украл мое седло! — стонал шляхтич.

— Не поймали?

— Если бы не поймали! Словили вора, а он, скот, на обратном пути сызнова убег. Да еще мое кавказкое седло украл. За него и десять хлопов не возьму, столь оно драгоценно. А кто во всем ви­новат? Пан Вячеслав.

— Врешь, пан Август,— слегка улыбнувшись, проговорил кня­жич. — Сам проспал, а меня винишь.

— Чапель-Чернецкие не врут! — гневно воскликнул шляхтич.

— Не ори. За дорогу крики твои надоели мне.

— Меня здесь оскорбляют! Моей ноги... — не договорив, Август выбежал за дверь.

— Что случилось, говори? — недовольно спросил князь.

Княжич начал:

— Настигли беглеца на второй день. Когда я увидел, что эго Сокол, я велел его не связывать, доверяя ему. Ты знаешь его, отец. Получив доверие, он не нарушит его, и мы вернулись бы с ним, Но этот пустоголовый Август ночью связал его. Сокол порвал веревки и убежал вторично.

— Ты напрасно поверил холопу. Он вор. Он украл у меня ло­шадь.

— Это не совсем так, отец. В пути я узнал, что коня он купил у нашего конюшего. Тот сам привел лошадь Соколу.

— У-у, варнак! — сквозь зубы проговорил князь. — Я ему ко­ней доверил, а он... А Сокол все равно вор. Он седло у пана Ав­густа поворовал.

— И седло не его вина,— спокойно заметил княжич.

— Ты, может, скажешь, что и седло Август сам отдал ему.

— Нет, не Август.

— А кто же?

— Я.

— Ты!

— И веревки обрезал я, и коня любого взять позволил.

— Да как ты смел, молокосос! — прокричал взбешенный князь.;— Почему ты это сделал?

Вячеслав отвернулся к окну и, не глядя на отца, резко отве­тил :

— Его родителя запороли на потеху облыжнику. Сына ты хо­тел погубить на радость этому спесивому шляхтичу. Доколе, вра­гов наших ради, хороших людей изводить будем? Василько това­рищ мой, и я не хотел...

— Вот ты как заговорил. Меня попрекать вздумал. Отца учить. Я тебе оботру молоко на губах. Эй, люди!

Вбежали четверо слуг.

— Взять его! И в поруб. Ну, что зенки выпучили — берите!

Слуги с опаской подошли к Вячеславу и, взяв его под руки,

повели.

* * *

Прошло пять дней. Данила мучается у себя в горнице. Гнев его остыл, однако выпустить сына не велит гордость княжеская. Была бы жена дома — дело проще. Пошла бы да волей княгини и выпус­тила. А она как назло уехала в монастырь на моление.

Вот и ходит по горнице князь Данила, места себе не найдет.

Вдруг тишину дома нарушил топот ног. Распахнулась дверь, и князь увидел на пороге Василька. Спервоначалу струхнул князь, но за Соколом в горницу ворвались слуги и повисли на нем. Уви­дев, что беглец не опасен, Данила, осмелев, спросил:

— Убить меня прибег, разбойник? Добро мое пограбить?!

— Не до того, князь, ныне. Землю и животы людей наших спа­сать надо. Орда на Соколец идет. Татары! Коня чуть не загнал — упредить хотел. Готовь, князь, оборону!

Данила встал, махнул слугам рукой, чтобы отпустили, и подо­шел к Соколу.

— Далеко ли орду встретил, много ли их?

— Через сутки будут здесь. Много их. Тьма.

— Эй, холопы! Привести княжича. Дам ему под начало дружи­ну. А тебе спасибо, что упредил. Садись на коня, беги по деревням, починкам да отрубам, сколачивай из мужиков рать, ополчан пе­ред крепостью поставим. Вину твою тебе прощаю. Воеводой над мужиками ставлю. Будешь воевать за князя-батюшку.