Москва под ударом
Шрифт:
Так вот и стал фон-Мандро иезуитом; отчасти со скуки, отчасти, чтоб силы испробовать в «миссии»: «ими» вертеть; тут – был пойман; и сам превратился лишь в скромного агента, связанного вечным страхом пред тем, что «убийство» его обнаружат; отсюда уж послан в круги буржуазии был: завелися на «Бирже» дела, цель которых (последняя цель) ускользала; в ту же пору ловчайшим аллюром он вьюркнул в круг лож масонских, себя называя антиклерикалом и втайне содействуя «братству»; в масонстве с такими же, как он, повстречался: там тоже сидели «инкогнито», чтобы в положенный час самый орден взять в руки (заранее скажем: в масонских кругах того времени встретился он с Муссолини).
Мандро восхищала политика
Тогда-то был послан он в Мюнхен, где жил доктор Доннер, буддолог, известный трудами «Problem des Buddhismus» [31] , которого на Гималаях считали почти Боддисаттвой; в Германии – крысой ученою; в Риме же слыл он за «черного папу» (вы знаете ль, что в католичестве целых три «папы»? один – «белый» папа, известный и вам; другой – «красный»; а третий, иль «черный» – начальник какого-то религиозного ордена: и, может быть, иезуитского).
31
«Problem des Buddhismus» (нем.) – «Проблемы буддизма».
К нему-то и шел с поручением от Лакриманти Мандро.
Доктор Доннер держался открыто весьма удивительной линии: не говорил о политике, но говорил о буддизме, писал монографии он: «Wassubundu», «Dignagy»; жил в скромной квартирочке на Кирхенштрассе и мяса не ел (только «обст» да «гемюзе» [32] ); пошучивал все с экономкой-уродиной; он фон-Мандро пригласил отобедать, завел разговор о могуществе «братства», вкушая печеное яблоко, руки над яблочком перетирая с таким твердым видом, как будто то яблочко было землею, которую Доннер мог скушать с огромнейшей легкостью; и за обедом сказал он:
32
«Обст»… «гемюзе» (нем.) – фрукты, овощи.
– Европа проткнется войною.
Сказав, подмигнул:
– Да уж я постараюсь!
Сказал добродушно и просто, – без позы; и – дрожь охватила Мандро: сорокапятилетний ученый с кровавым затылком, обстриженный, с выторчем красных ушей, в золотых, заблиставших очках, в длиннополом своем сюртуке (в таких ходят в Баварии выпущенники иезуитской коллегии), был трезвей самой трезвости в явном своем утвержденье, что он, доктор Доннер, во славу «Иисуса» проткнет земной шарик войной мировой; все карьеры померкли в сознанье Мандро перед этой уже не карьерой, а… мироправлением, что ли. Безумие: в тысяча восемьсот девяносто восьмом году явно у всех на глазах с «Кирхенштрассе» почтенный буддолог вертел судьбой мира, не прячась, не превозносяся.
Потребности «мироправителя» были скромны: гак, – занятия в «Университетсбиблиотек», прогулка по «Энглише Гартен»: обед: рыбий «зуппе», печеное яблоко; послеобеденный сон, угловатые шутки со злой экономкой, держащей в руках его, и посидение над фолиантами; вечером – гости: профессор Бромелиус иль пфаррер Дикхоф, – «полмассы» холодного пива; и – сон.
Нет, – Мандро был уверен, – пред сном посидение в кресле с пропученным оком, налившимся кровью, с открывшимся ртом (минут десять): тогда-то не миром ли в мыслях своих управлял удивительный «доктор»: наверное, клал пред собой земной шарик он, величиной эдак с мячик; над судьбами этого шарика и повисал; суевернейший ужас пред Доннером вкрался в Мандро, потому что поверил он вдруг, что от мыслей о «шарике» «шарик» менялся: вот в этом вот пункте, куда села муха, – созрела война; в том Вильгельм-император вгонялся в безумие доктором
Доннером.Ровно в одиннадцать доктор, «приняв» «пургативное» средство от крепких запоров, которыми сильно страдал он, – шел спать.
Эдуард Эдуардович после свидания с доктором и объяснений с ему угрожающими разоблачениями Лакриманти, подставил себя подток мысли «буддолога», и с той поры его действия, – обогащение, деятельность многих «К°», им открытых, – имели фиктивные цели: служить авансценою действия «доннеровского» просекавшего импульса; стал он сознательно пешкою, средством веденья какой-то, ему самому неизвестной игры; вербовщик черной рати нашел; и он стал негодяем, в которого вгрызся большой, мировой негодяй, обирающий на Кирхенштрассе под маскою Доннера: да, может быть, сумма мерзостей, сделанных им, – малый штрих теневой, вырельефливающий слепитель-но сложно лежащую плоскость в гравюрной работе: взнузданья сознания масс; так и черные папы, и белые папы, сплетая ложь с правдой, извечно высасывают миллиарды жужжащих, запутанных мушек, высасываемые…
Перед этим последним вопросом, – о том, кто сосет сквозь них всех, фон-Мандро отступал, преклоняясь с ужасом. Действовал Доннер в нем!
21
Вопль – грудной, дикий, охрипший: вопль женщины лет сорока; так рождают еще не рождавшие, сорокалетние женщины.
Дверь в коридоре открылася; и – электричество вспыхнуло; высунулась голова Вулеву в папильотках – одна голова; вероятно, просунул ее на метле кто-нибудь, потому что сама Вулеву-то – уехала; нет, – вот рука со свечой; вот – сама Вулеву.
Никуда не уехала: сделала вид, что уехала (в этом обмане была ее хитрость: с поличным поймать «негодяя» Мандро).
Я видал, как бросается курица к чучелу ястреба; курица прыгает: чучело бьет; оно – валится: курица же прыгает, курица крыльями бьет.
Так метнулась на вопль Вулеву:
– Негодяй! Затряслась папильотками.
– А!
С нее сыпалась пудра:
– Скорей… Помогите!
В растерзанной кофте и в съерзнувшей набок юбчонке протопала серыми пятками прямо под дверь, распахнувшуюся в то ж мгновение настежь, – и стукнулась лбом о Мандро:
– А?
– Как?
– Так!
– Не уехали?
С подрасцарапанным носом, с которого капала кровь, с головой, провалившейся в плечи, со смятой манишкой, откуда власатилась грудь (бровь – ершом, бакенбарда – проклочена), в смятом жилете, откуда выглядывал хлястик, он выскочил.
Но, увидав Вулеву, отскочил и присел.
– Я…
– Ну?
– Видите ли…
– Да, я вижу…
– Тут… видите ли…
Заплясала по-волчьи отпавшая челюсть: так пляшет она в миг убийств – у убийц.
Взголосила на весь коридор:
– Вы – мерзавец…
Он молча косился испуганным глазом:
– Мерзавец…
– Но, – выслушайте…
Тут рукою взмахнула; и он защищался рукой:
– Успокойтесь: потише, потише…
Ее убоявшись, пошел от нее; но она – впробегушки: за ним.
– Стойте, – вы!…
И, поймав его руку, она ущипнула холодную, потную кисть своей сухенькой черствой ладошкою:
– А… Посягать на честь дочери… Кто-то тогда простонал из-за двери.
– Но – тише… – молил он, поймав ее руки; и – стиснувши: – Тише.
– Вы думаете, – я не видела: видела… Думаете, что не знала: я – знала!… Отъезд мой – ловушка: попались с поличным.
Тогда он схватился за голову, бухнулся в ноги ей:
– Не погубите меня…
Она выслушала, да как гаркнет:
– Эй, люди!
Вскочил: и, облапив, тащил в кабинет – объясняться: она – вырывалась; и – слушалось:
– Кровосмеситель.
– Не надо!…
– Не думайте, что…
– Заплачу…
– …эта гадость пройдет безнаказанно…
– Сколько хотите?