Москва за океаном
Шрифт:
Самый к Москве ближний дачный, так сказать, кооператив — Eagle Lake, состоящий из трехсот пятидесяти дач. Поначалу местность производит очень, ну очень богатое впечатление: тут не фанерные избушки с шестью сотками, но участок леса, огороженный высоким забором с серьезными воротами. В них впускает охрана в форме — если у вас есть пропуск жильца, ну или на худой конец если вас позвали в гости и внесли в специальный журнал. Ладно, въехали, едем по дорожке. Тут и там — патрули на джипах, все в той же форме. Они медленно кружат по дачным дорожкам. Дальше ожидаешь увидеть спрятанные в лесу виллы наподобие тех, какие в Беверли-Хиллз, с редкими спрятанными внутри миллионерами… Ан нет! За поворотом показывается озерцо, а на берегу его припаркованы
Тут, правда, надо иметь в виду, что трейлер трейлеру рознь. Он может быть маленький и легкий (хотя и с удобствами), чтоб таскать его туда-сюда за собой при интенсивных разъездах. А еще бывает mobile house, то есть дом с двумя или тремя спальнями, с настоящей кухней, с парой санузлов, и его в принципе хотя и перемещают с места на место, но так редко, что это является самым натуральным переездом. И жилище для этого приходится частично разбирать. А землю, на которой вполне стационарно стоял, продавать обратно (аренда менее выгодна). Так вот те трейлеры, что в дачном Поконо, представляют собой некий компромисс между описанными выше двумя крайностями. С одной стороны, конечно, да, это вагончик на колесах, и его можно катить за собой по трассе. Но, с другой стороны, спаленка там одна отдельная, а другая — как бы получердачная, в ней выше, чем на четвереньки, не встать. Да и гостиная перегораживается раздвижной стенкой надвое, повышая интимность обстановки. Удобства, само собой разумеется. И это все продается дачнику уже в меблированном виде, включая даже телевизор. Продается — за сколько? Вот это все с охраной и с мебелью, со всеми удобствами, да в горах, и с озером, и в полутора часах езды от столицы мира? С ресторанами внутри забора, с прачечной, с прудами, где специально для отдыхающих удильщиков разводят форель? С лыжным курортом в получасе автомобильной езды? С бассейном и детским садом? Скажу вам: за 36 тысяч американских долларов Северо-Американских Штатов. Разумеется, в рассрочку на двенадцать лет. С начальным взносом 20 процентов. (Честно, конечно, еще за весь это сервис тыщу в год платить все же приходится.) Бедные эмигранты, на которых это рассчитано, большего просто не осилят.
Я когда там рассматривал эти дачи — с заранее выхлопотанным пропуском, наткнулся на русских, вот на этих самых дачников. Слово за слово, ну и позвали они меня на барбекю.
— И что ж, — спрашиваю, — это такое — ваше барбекю? Уж не безалкогольный ли это шашлык?
И я, конечно, угадал. Так оно и было. Жаренное на фабричных углях мясо, но под колу. Это у них теперь называется отдыхом. Мне кусок в горло не лез, а они делали довольный вид и рассказывали, что лес вокруг настолько хорош — грибов правда нет, — что в нем не перевелись еще медведи, которые периодически вылезают из чащи.
— Вышел медвежонок, ну прям как игрушечный, и все кинулись его гладить! А тут вышла медведица… Все побежали за ружьями и даже сдуру начали палить, и убежали чудесные звери.
— Но несмотря на этих замечательных медведей, отчего ж на этой замечательной дикой природе не выпить под шашлык по не очень большой бутылочке вкусной водки? — простодушно спрашиваю я.
— Ты что! — отвечали обпившиеся кока-колы трезвые русско-американцы, бывшие москвичи. — У нас менталитет переменился. Тут ведь как — придешь с похмелья на работу, так никто не поднесет, а напротив, волком посмотрят. И будешь ты тут, брат, считаться нехорошим человеком.
С волками, что называется, жить…
И вот что самое обидное в такой жизни: что замечательная дача, лучше которой в советской жизни просто не могло — у нас — быть и которая составила бы пожизненное счастье, вдруг превращается в жестяную с пластиком дешевую коробку, как сказочная карета в тыкву. Это все как сказке, только наоборот — в сказке злой и обидной. И только я, как добрая фея, приехал и утешил
ребят, и позавидовал их роскошной дачной жизни. Так ведь в жизни всегда так — пока тебе посторонние в твое счастье пальцем не ткнут, ты его сам в упор не увидишь.Глава 31. Украина в Подмосковье
Ушел на пенсию мой знакомый потомственный московский украинец, коренной москвич Стив Ферке. Коллектив подмосковной украинской газеты "Народна воля", состоявший кроме Стива еще из одного сотрудника — главного редактора, тепло проводил ветерана на заслуженный отдых.
Стив вполне свободно владеет десятком польских слов, и это дает ему уверенность в том, что он знает украинский язык. Любопытно, как же он при таких познаниях работал в украинскоязычной газете?
— Чего ты удивляешься, я ж не репортером был, а наборщиком! — успокаивал он меня на английском. Иначе говоря, с тем же успехом старик мог набирать для китайской газеты репортажи о проблемах китайской грамоты, находя нужный иероглиф по особым приметам — расположению, количеству и наклону палочек.
Соскучившись от досуга и по работе, Стив часто наезжает в редакцию. Это в городе Скрэнтоне, что в 20 километрах от Москвы. Однажды он и меня уговорил туда съездить — крепить дружбу украинских русскоязычных журналистов с американскими украинскоязычными журналистами.
Ну, поехали крепить.
Самым большим американским украинскоязычным журналистом во всем Подмосковье оказался главный редактор "Народной воли" Николас, он же Мыкола, Дуплак, человек симпатичный и работящий.
Для начала Мыкола решил поставить точки над i (с законной гордостью отмечу, кстати, что такой буквы в русском алфавите нет, а вот в украинском и американском — есть!). Я должен был ответить на его настороженный вопрос: не принадлежу ли я к кругам, желающим уничтожить независимость Украины? Узнав, что нет, Мыкола размяк и попытался смягчить свою былую суровость:
— Понимаешь, мы, украинцы, очень впечатлительный народ…
— Мыкола! Кому ти це розказуэш? Та хiба ж я не знаю?
Тут надо пояснить, что Мыкола совершенно не говорит по-русски. Беседу мы вели, разумеется, на украинском, причем Мыкола вежливо предлагал перейти на английский, если мне трудно его понимать, но я держался.
Что беседа! Фактически я у него брал интервью, он у меня… При этом чувство у меня было настолько странное, что пером не описать. Чувство острой хронической нереальности происходящего, которое терминами соцреализма не описывалось. А описывалось терминами сюррелизма: "Вблизи американского города Москвы два иностранных журналиста мужского пола берут друг у друга интервью на украинском языке".
И тем не менее, отвечая по существу на заданные мной вопросы, Мыкола коротко рассказал о себе. Он стал жертвой антиукраинских настроений в Польше, где родился и жил. Так, после войны поляки выселили своих этнических украинцев с исконно занимаемых теми земель в польскую Прибалтику, только что отнятую у немцев (тех в свою очередь тоже куда-то отселили). Вообще-то, конечно, остроумное решение, но все-таки хамство… Язык ему учить не давали, и он его освоил только в зрелом возрасте.
После он уехал в Америку… И здесь пытается служить Украине. Вот редактирует газету, которая выходит с 1910 года. Тираж две тысячи экземпляров.
Американцы, в отличие от поляков, Миколу не преследуют: даже, рассказал он, разрешают вывешивать украинский жовто-блакитный прапор с трезубцем рядом с американским — в день независимости Украины. И после он потом неделями висит, и ничего!
— В СССР за этот флаг в тюрьму сажали, — напоминает Мыкола.
После путча он съездил-таки — впервые в жизни — на Украину и выпил пригоршню воды, черпнутую из Днепра. Это он когда-то пообещал на научной конференции, где обличал поляков за великодержавный шовинизм и антиукраинские настроения. Его отговаривали: "Это ж Чернобыль!", — но он все равно выпил.