Мост через огненную реку
Шрифт:
И так далее, и так далее…
– Вы признаете, что эти люди были членами вашей секты?
– Я не знаю всех членов церкви поименно, – сухо ответила Сана. – Некоторые – да, были. Но эти люди покинули нас, и их дальнейшая судьба мне неизвестна.
– Значит, вы отрицаете, что они были убиты членами вашей секты за то, что порвали с вами?
– Отрицаю. Это противоречит нашим принципам. К нам приходят добровольно, и мы никого не держим насильно.
– Хорошо, леди. Допустим… Тогда следующий вопрос: что вы знаете о пожаре Трогартейна?
– Ничего… – недоумевала Сана. – То же, что и все… Следователь бился с ней два дня и ничего не добился. Наконец, на третий день, он предложил:
– Хорошо, леди. Вы утверждаете, что вы глава вашей…
– Разумеется… – удивленно ответила Сана.
– Давайте договоримся так. Мы будем приводить их сюда, по одному. Я стану задавать вопросы или, если хотите, задавайте их вы. И прикажите им отвечать правду. Не признаваться. Не возводить на себя поклепы. Только говорить правду, и ничего более…
…Поздно вечером Сана, шатаясь, вошла в свою камеру. По пути она думала об одном: удастся ли разорвать нижнюю юбку и скрутить веревку. Правда, ее не к чему привязать. Но говорят, что можно удавиться и так. Шесть человек из четырнадцати, опрошенных в этот день, по ее приказу рассказали то, чего хотел следователь. Четверо признались в убийстве отступников, а двое… даже вспоминая об этом, Сана охнула и закрыла лицо руками. Двое рассказали, как по приказу рыцарей третьего круга они подожгли смоляной двор в ту страшную ночь. И назвали других поджигателей. Те, что отдавали приказы, были сейчас в Аркенайне. Сана не спрашивала, знал ли об этом отец. Она понимала, что не знать он не мог.
Жить после такого было нельзя, но и умереть не удалось. Сана не сумела ни удавиться, ни разбить голову о стену. Она лежала на жесткой постели, глядя в темноту, и думала, думала… Значит, вот как использовали ее козликов мейерские братья! Вот зачем рыцари третьего круга приходили на мистерии, на встречи – они искали исполнителей своих преступных планов. И вот почему бежал отец – не из страха перед Священным Трибуналом, не из-за отлучения, которое так легко отменить формальным покаянием. Он боялся не церковного, а королевского суда! И он бросил безответных исполнителей отвечать за свои преступления. Те, из Аркенайна, тоже не вернутся, отец наверняка их предупредил. Ну что ж, значит, у этих несчастных остается только она, Сана Монтазьен. И она будет драться за них – на следствии, на суде, на костре, если надо!
Не в силах лежать, Александра села на постели, выпрямилась так, словно бы уже стояла перед судьями. «Будь верен, даже если весь мир предаст», – вспомнила она старинный девиз и не сразу сообразила, что это девиз Бейсингемов. Раз Тони предал, она заступит его место. Тони… Закрыв глаза, Сана снова вспомнила Бейсингема и не стала отгонять этих мыслей. В конце концов, почему бы приговоренному к смерти и не помечтать немного о том, чего уже никогда не будет?
– …Понимаете, Рене, – говорил Гровер, – эта девочка на самом деле ни в чем не замешана. Она не имеет отношения ни к пожару, ни к убийствам, даже в их мистериях ни разу не участвовала. Наши повивальные бабки осмотрели ее – она девица, это в двадцать-то лет и при современных нравах. Освободить ее мы не можем, а предъявить ей нечего, кроме формального руководства сектой. Вот ведь нашел этот дурак Монтазьен игрушку для дочери!
– А Священному Трибуналу тоже нечего ей предъявить? – спросил Рене.
Полковник хмыкнул и уставился в окно. Гровер усмехнулся.
– Со следователем Священного Трибунала она беседовала сегодня. Капитан Арно выслушал половину лекции о благородных целях их церкви, а на долю монаха пришлось все. Там ведь сидят не дураки. Аристократка, дочь герцога – здесь не избежать открытого процесса. А теперь представьте себе, если такое чудо, ни в чем не замешанное, с вдохновенным лицом и горящими глазами рассказывает на суде о благородстве целей их церкви, которую какие-то мерзавцы использовали для своих темных дел. Как вы думаете, сколько после этого там появится новых членов? Нет, как только монахи узнали, что леди Александра не участвовала в их служениях, они от нее руками и ногами… мол, вы арестовали,
вы и возитесь. А нам она тоже не нужна, по тем же причинам, да и просто – жалко ее. Как можно в двадцать лет быть такой наивной? По чистосердечию ее можно сравнить разве что с женихом.– Да уж, пожалуй, – улыбнулся Рене. – А я думал, второго такого человека, как Тони, на свете не существует.
– Но больше всего меня пугает – это что произойдет, когда Бейсингем узнает, что его невеста в тюрьме. Боюсь, по масштабу разрушений последствия будут сопоставимы с пожаром. И вся надежда только на вас.
– Я-то чем могу помочь?
– Мы переведем ее под домашний арест. Возьмем слово, что она не попытается бежать – девочка слишком горда, чтобы нарушить обещание. Домой мы ее, конечно, отпустить не можем – в доме Монтазьенов еще копаться и копаться. И мы хотим попросить вас принять леди Александру под свою опеку – до возвращения Тони. А там уж как-нибудь все решим. В конце концов, это его невеста, пусть с ней сам и разбирается…
…Не совсем прилично незамужней девушке сидеть в будуаре холостого мужчины, но это оказалась самая уютная комната, а чужих глаз в доме Шантье не было. Гостей маркиз в эти дни не принимал – его попросили не афишировать то, что Сана находится у него в доме. И они нередко проводили вечера здесь, за вином или за чаем.
Сейчас Александра рассматривала картину, висевшую на стене и резко отличавшуюся от прочих. Ее написала рука хотя и небесталанная, но неумелая – по сути, это быта детская мазня на очень романтический сюжет: рыцарь в светлых доспехах, на белом коне, с обнаженным мечом вызывал на бой огнедышащего дракона. Рыцарь был очень молод и чем-то неуловимо знаком, а тварь напоминала ящерицу с крыльями нетопыря.
– Эту картинку Тони нарисовал, когда ему было тринадцать лет, – улыбнулся Рене. – Он тогда бредил драконами. Помню, мой отец очень его обидел, предложив нарисовать тот же сюжет, но без оружия…
– Что же тут обидного? – недоумевала Сана.
– О, с этим связана целая история. Отец все время посмеивался над ним. Он спрашивал, как Тони будет бороться с драконом, имея, например, пушку, или рыцарские доспехи, или отряд тяжелой кавалерии. А однажды спросил, как Тони поступит, если будет без оружия. Он подумал и заявил, что позволит дракону проглотить себя и распорет ему изнутри кинжалом живот…
– А разве кинжал – не оружие? – засмеялась Сана.
– Только не для Тони. Для него кинжал быт, скорее, частью тела. Шпагу он всегда оставлял внизу, а кинжал, как его ни уговаривали, все равно брал с собой, отговариваясь самыми нелепыми доводами. А вдруг разбойник в окно влезет? Я полагаю, совсем без оружия ему было неуютно. И кстати, однажды Тони пустил его в ход. В доме быта крыса, которая по вечерам любила присоединяться к нашему обществу. Матушка ее очень боялась. Однажды крыса опрометчиво вылезла, когда у нас в гостях был Тони, и это оказалось с ее стороны очень большой глупостью. Я даже не предполагал, что кинжал можно метать так быстро и точно. Правда, матушка потом сказала, что уж лучше вечера в обществе крысы, чем наблюдать охоту корнета Бейсингема…
– Он не обиделся?
– Матушка не при нем это сказала, естественно. Тони в тринадцать лет был ужасно обидчив, дулся из-за любой мелочи. Столь же обидчив, сколь и смел…
– По-видимому, смелость он утратил вместе с обидчивостью? – насмешливо прищурилась Сана.
Изо дня в день Рене рассказывал ей о Бейсингеме, и девушка покорно внимала. Ну конечно, маркиз думает, что ей приятно слушать о своем женихе. Все и всегда так думают. Но его рассказы оказались неожиданно интересными. Здесь, в этом доме, был какой-то другой Бейсингем, не тот, которого она знала. Не придворный красавчик и щеголь, раздевавший взглядом каждую попадавшуюся ему на глаза женщину, и не лихо сидевший в седле во главе своего любимого полка генерал. Но смелость… это уже слишком. Она вспомнила дрожащие пальцы, несчастные глаза. «Леди, а кто защитит меня?»