Мост через огненную реку

– И как же теперь? – тревожно спросил он.

Энтони боялся всего сразу: и что его вообще не допустят до венчания, и что задержат здесь до тех пор, пока он не закончит покаяния. Несмотря на то, что полчаса назад он быт готов остаться в монастыре навсегда, сейчас Бейсингем понимал, что еще одну неделю попросту не выдержит. Хотя если не отпустят – куда денешься? С церковным уставом не шутят.

– Обыкновенно, – пожал плечами настоятель. – Завтра вы получите отпущение тех грехов, которые мне исповедали. А потом еще придете… Только постарайтесь не через двадцать лет, а пораньше. Если не передумаете, конечно, вести благочестивую жизнь.

– Я же слово дал! – обиделся Энтони.

– Знаю! Однако слово словом… а только не переусердствуйте, Дамиан. Уж больно вы резво начали, так и надорваться недолго. Будьте поосторожнее. Я не надеюсь, что вы станете часто обращаться ко мне, но и возле вас есть опытный в духовных делах человек, ему можно задать любой вопрос, даже такой, который покажется вам очень глупым…

Энтони замялся, перебирая в уме своих друзей. Он не представлял себе, кто из них может быть «опытен в духовных делах».

– Подумайте, – улыбнулся настоятель. – С кем вам всегда было и тепло, и светло – как ни с кем? Кто ни разу знака Солнца публично не сотворил, чтобы вас не оттолкнуть, а сам никогда хулы на Бога не возвел? Он ведь здесь, в этих стенах, за всех вас, безбожников, прощения просил, и больше всего за выходки милорда Бейсингема. И кто, когда понадобилось, протянул вам свою жизнь так, словно бокал вина предлагал?

– Неужели Рене? – выдохнул Энтони.

– Он самый! – кивнул настоятель. – Вот его, если что, и спросите…

Вечерняя исповедь была окончена. Бейсингем поднялся с колен, прошелся по келье и, наконец, решился. Сейчас или никогда!

– Отец Максимилиан, – начал он, – я хочу еще кое-что спросить. Это ничего, что я женюсь на такой женщине?

– На какой «такой»?

– Ну… – он замялся было, но рассказал все: и про сны, и про прошлое Саны.

– Хорошее дело… – покачал головой настоятель. – Это называется, все духовному отцу поведали, без умолчания и без утайки! Ладно, хоть теперь… Только не понимаю я, Дамиан, чего вы от меня хотите. С такими вопросами надо приходить до того, как идти свататься – правильно? А если я вам сейчас запрещу на ней жениться – вы меня послушаете? Не послушаете! Сами все решили, а теперь хотите, чтобы я ваше решение оправдал…

Настоятель умолк, ожидая ответа. Энтони молчал, опустив голову.

– Этот вопрос я оставляю на ваше собственное усмотрение. Хочу предложить вместо него другой. У вас еще ночь впереди, время есть. Вот и вспомните все: и что вы мне тут рассказывали, и в чем грешны перед будущей своей женой, и ответьте – не мне, а себе ответьте: а это ничего, что она за вас, такого, замуж выходит?

…Спать в эту ночь Энтони не пришлось. Подхваченный вихрем смятенных мыслей, он то мерил шагами келью, то стоял на коленях. До сих пор он все же в глубине души гордился собой – и что держит слово, и что женится на женщине с таким прошлым. А теперь… Догорала одна свеча, он зажигал другую и вспоминал все, чем мог обидеть Сану. И холодное равнодушное обручение для отвода глаз, и то, как расчетливо использовал ее, и как вынудил снова принять его кольцо, даже не объясняя, почему – и к лучшему, что не объясняя! Если бы она узнала, до какой степени холодна его душа! Так что утром, на последней исповеди, ему было что сказать! Но когда Энтони услышал над собой: «Отпускаются тебе грехи твои…» – нельзя сказать чтобы ему стало легче.

Отстояв утреннюю службу, он впервые за всю неделю увидел дневной свет, небо, солнце. Однако мысли его не соответствовали красоте летнего дня. Эстер прислала карету. Энтони задернул занавески и, радуясь тому, что его наконец-то никто не видит, стиснул голову руками. Лишь теперь он начал понимать все безумие своей затеи. В самом деле, как должна относиться к нему – такому! – Сана? Зачем он ей? Ради сомнительного удовольствия быть женой Красавчика Бейсингема, пустого и холодного себялюбца? Тоже мне, счастье! Не появится она завтра, можно и не надеяться, приедет монашка, привезет кольцо…

…По счастью, дома оказался лишь один человек – тот единственный, которого Бейсингем сейчас способен быт вынести. Теодор встретил его на верхней площадке лестницы, радостно хлопнул по плечу так, что Энтони пошатнулся.

– Держишь слово? – засмеялся он.

– Что? – не понял Бейсингем.

– По лицу вижу, что ты в монастыре не вино с монахами пил! Пойдем завтракать! Все с самого утра разбежались, а я тебя ждал, знал, что голодный приедешь. Славно ты постился, аж качаешься…

Все было так, как обычно – и не так. Другим быт сам Энтони – впервые в жизни Красавчик Бейсингем стал себе противен. Другими были небо, солнце – весь мир казался нарисованным на тонкой бумаге, под которой холод и пустота.

Завтракали они в молчании, разговаривать ему не хотелось. Потом уселись на террасе, в тени огромных тополей. Терри, кажется, что-то говорил, но Энтони его не слушал, занятый своими мыслями, которые почему-то качались, как лодка на волнах…

– Иди-ка ты спать, – вдруг услышал он прямо над собой, и Теодор легко, одной рукой поднял его с кресла. – Все готово, от тебя одно требуется – завтра быть в форме. Тебе ведь еще супружеские обязанности исполнять, не забыл?

– Какие обязанности? – вспыхнул Энтони. – Никакой свадьбы не будет! Очень я ей нужен, такое сокровище…

– Что за чушь ты болтаешь! – нахмурился Теодор. – Это тебе монахи наговорили?

– Я и без них знаю, – Энтони махнул рукой и отправился спать.

Проспал он до вечера, потом поужинал – на сей раз в обществе Рене. С маркизом Бейсингем не стал делиться своими мрачными мыслями, однако тот, должно быть, что-то почувствовал или узнал от Теодора. Ничего не спрашивая прямо, он отчего-то принялся рассказывать, как Сана жила в его доме.

– Она была прекрасным собеседником – слушала мою болтовню часами. Но интересовала ее только одна тема – Энтони Бейсингем, все остальное она вежливо пропускала мимо ушей. Зато твои привычки, шутки, анекдоты из твоей жизни – леди Александра раза три опустошила кладовые моей памяти, и если бы ты не приехал, мне бы самому надоело говорить о тебе, хоть это и трудно представить…

Энтони кивал, благодарно улыбался – и молчал. Видеть он никого не хотел, думать о той пощечине, которая ждет его завтра, надоело, и он снова пошел спать, за все беспокойные ночи в монастыре.

…Среди ночи он пробудился от смутной тревоги. Бил церковный колокол, и Энтони принялся считать: раз, два, три… четыре удара! Снова он проснулся в слепой час! Он прислушался, широко открыл глаза – и ничего не увидел, картина на тонкой бумаге свернулась, исчезла. В комнате были тишина и кромешная темнота, а дальше – густой молочный туман. Черная бездонная пустота рядом и белая, вязкая – снаружи. Энтони попытался встать, зажечь свечу – и не смог. Пустота оплела его паутинным коконом, спеленала, как младенца, так, что не шевельнуться. Он безуспешно рванулся – и тогда она засмеялась мягким, тяжелым, знакомым смехом.

«Подергайся еще! Это так забавно, Тони, как ты трепыхаешься – словно птичка в силке».

– Не дождешься! – выдохнул он, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы лежать тихо.

«Вот видишь – я же знаю, как тебя угомонить. Ты дурачок, Тони, дурачок, которого так просто заставить делать все, что угодно – надо лишь знать, за какую ниточку потянуть. Свобода тебе противопоказана, ты сразу начинаешь делать глупости. Ушел от меня – и что? Тут же продал себя. И продал-то дешево! Я дал тебе самую красивую женщину на земле, власть, положение – за десятую долю того, что ты имел даром, другие, не задумываясь, отдают душу! А ты отказался – и подсчитай теперь, что получил взамен! Неделю нравственных пыток в подвале, отвращение к себе да шлюху в жены. Браво, Тони! И ты ведь еще не все знаешь. Вспомни, каковы были ночи с Элизабет… Вспомнил? А теперь я покажу, что ждет тебя впредь. Лорду Бейсингему полезно знать, к чему привыкла его невеста – это будет мой свадебный подарок…»