Мост шпионов. Реальная история Джеймса Донована

После этого Дривс как-то совершенно неожиданно спросил меня:

– Как вы думаете, почему Шишкин несколько раз настаивал на том, чтобы разговаривать с вами наедине, без нас?

Я ответил, что у меня нет ни малейшего представления об этом, и он прекратил разговор на эту тему.

В разговоре с Дривсом я заметил, что мне «очень жаль» семью Абеля, и спросил, как зовут г-жу Абель и ее дочь. Он ответил, что мать зовут Лидией, а дочь – Еленой. Я спросил, была ли Елена замужем, и он ответил:

– К сожалению, нет.

Затем он сразу же спросил, не говорил ли со мной Абель о своей семье, на что я ответил:

– У нас никогда не было для этого подходящего случая.

(Фактически, судя по прежней переписке и данным, фигурировавшим на процессе Абеля, включая микропленки с письмами, захваченными в комнате Абеля при его аресте, заявления кузена Дривса были абсолютно ложными. Как зовут мать и дочь, он перепутал, поменяв их имена. Кроме того, в одном письме, приводившемся на процессе в качестве улики и, видимо, написанном дочерью Абеля, подробно описывался ее муж.)

К концу обеда (около 3 часов 15 минут дня) Дривс извинился и сказал, что «идет в мужскую комнату», – вероятно, ему надо было позвонить по телефону. Вскоре после этого явился Фогель и попросил счет. Когда его принесли, я дал Дривсу билет в пятьдесят восточногерманских марок, который мне раньше дал Фогель, и сказал, чтобы он заплатил по счету, а сдачу оставил себе. Дривс вытащил пачку денег и сказал:

– Оставьте эти пятьдесят марок себе.

Я объяснил ему, что не хочу иметь при себе восточногерманские деньги во избежание каких-либо неприятностей с валютой на границе.

Фогель, улыбнувшись, сказал:

– Это хорошо, что вы так осторожны в валютных вопросах, иначе восточногерманскому правительству пришлось бы, чего доброго, обменять вас на кого-нибудь.

В ответ я весело засмеялся.

Дривс заплатил по счету (сорок марок) и положил сдачу в карман. Затем Фогель заявил, что у него произошел «ужасный поединок» с генеральным прокурором, но в конце концов он «победил». Он сказал, что теперь все трудности, связанные с освобождением Прайора для обмена его с Пауэрсом на Абеля, устранены. Оказывается, генеральный прокурор был крайне недоволен тем, что, приехав в прошлую субботу в Восточную Германию, я отправился прямо в советское посольство к Шишкину, вместо того чтобы вначале явиться к Фогелю и к генеральному прокурору.

Фогель ответил, что в настоящий момент все это уже не имеет значения. Важно лишь то, что теперь генеральный прокурор согласен на освобождение Прайора. Мы сейчас должны поехать в советское посольство, сказал он, и после совещания с Шишкиным Фогель доложит генеральному прокурору, что советские официальные представители одобрили сделку. Он заявил, что уже договорился встретиться с Шишкиным в четыре часа дня.

Я спросил, означает ли это без всяких оговорок, что все возражения восточногерманских властей против обмена Пауэрса и Прайора на Абеля теперь устранены. Он ответил: «Да».

Выйдя из ресторана, мы сразу же направились в советское посольство, где в приемной нас принял Шишкин. Он официально представился Фогелю, как совершенно незнакомый ему человек, а затем спросил, как идут дела. Фогель сделал ему по-немецки в основном то же сообщение, какое он сделал мне за столом в ресторане, указав, что все препятствия со стороны восточногерманских властей устранены. Шишкин не высказал никаких замечаний, но вдруг пригласил меня в кабинет для личной беседы с ним, где он заявил, что сообщил о моих замечаниях своему правительству и что только сегодня (во вторник) он получил из Москвы новое письмо. В нем говорилось, что на основании высказанных мною в субботу замечаний в Москве создалось впечатление, что американское правительство считает Макинена более ценным для себя человеком, чем Пауэрса, и что в связи с этим предложение об обмене Пауэрса на Абеля следует аннулировать, сделав твердое предложение об обмене Макинена на Абеля.

Тут я вспылил и, вставая, сказал, что Шишкин вырвал эти несколько замечаний из общего контекста! Ему хорошо известно, что с самого начала основой переговоров был вопрос об обмене Пауэрса на Абеля и что непременным условием любой сделки является передача нам Пауэрса. Я сказал, что Шишкин не только знал и подтвердил мне это еще сегодня утром (во вторник), но что в письме из Москвы, которое он зачитал мне накануне, моя позиция была понята правильно. В нем прежде всего в качестве самостоятельного вопроса безоговорочно санкционировался обмен Пауэрса на Абеля и только потом говорилось о возможности выбора американцами Макинена вместо Пауэрса. Я повторил, что полученные мною инструкции с самого начала исключали возможность какой-либо сделки без Пауэрса и что единственным вопросом было, кого Советы могут отдать в придачу к Пауэрсу.

Шишкин невозмутимо ответил:

– Сегодняшнее письмо из Москвы аннулирует все мои прежние инструкции. Теперь я не уполномочен обсуждать что-либо, кроме обмена Абеля на Макинена.

Я заметил, что после письма, зачитанного мне накануне, и устного подтверждения Шишкиным этого обязательства сегодня утром его последнее заявление, видимо, означает, что Советы не слишком заинтересованы в освобождении Абеля.

– Начиная с прошлой субботы вы играете со мной в шахматы, – сказал я. – Хотя я и люблю иногда поиграть в шахматы, сейчас у меня для этого нет времени.

– Я? – ответил Шишкин. – Я играю только в волейбол.

Я сказал Шишкину, что, в какую бы игру он ни предпочитал играть, в данный момент меня интересует только один вопрос: остается ли в силе вчерашняя договоренность об обмене Абеля на Пауэрса и Прайора? Если нет, то я доложу об этом своему руководству и порекомендую немедленно отозвать меня домой. Шишкин заявил, что это совершенно новый вопрос и что он должен связаться с Москвой для получения инструкций. Он попросил меня прийти снова завтра между двумя и тремя часами дня, тогда он ознакомит меня с ответом Москвы.

Я сказал, что не вижу смысла совершать еще одну изнурительную поездку к нему в посольство через берлинскую стену, поскольку я дал ему номер своего телефона в Западном Берлине и он может в нужный момент позвонить мне. Поэтому я вынужден отказаться от нового визита в посольство и попросить вместо этого, чтобы Шишкин, получив дальнейшие инструкции, сообщил мне ответ по телефону. Я добавил, что, если я не получу от него известий до следующего вечера, я буду просить о разрешении вернуться домой.

Шишкин сказал: «Очень хорошо», – и заявил, что я получу ответ завтра.

Я ушел от Шишкина в состоянии крайнего раздражения, не подав ему руки. Дривс, ожидавший меня в приемной, вышел из посольства со мной вместе. Мы с ним прошли весь путь до станции эстакадной дороги на Фридрихштрассе. По дороге он все время спрашивал меня, что я лично думаю об этом деле, чтобы он мог «сообщить мое мнение мисс Абель и семье». Я сказал Дривсу, что мое мнение в основном сводится к тому, что, начиная с прошлой субботы, неамериканская сторона ведет переговоры безответственно и недобросовестно.