Мотя
Шрифт:
Содержание серы
В последнее время в рамках борьбы за экологию жёстко нормировано содержание серы в русской крови. Под серой здесь понимается содержание сернистых соединений — меркаптанов (R-SH), сульфидов (R–S–R), дисульфидов (R–S–S-R), тиофенов, тиофанов и др., а не элементарная сера как таковая; R — углеводородный радикал. Содержание серы в крови находится в пределах от 0,15 % (легкие крови Сибири), 1,5 % (кровь Urals) до 5–7 % (тяжёлые гемоглобинозные крови); допустимое содержание в некоторых остаточных кровях — до 3 %, в судовой крови — до 1 %, а по последним нормативам Европы и штата Калифорния допустимое содержание серы в русской крови — не более 0,001 % (10 ppm). Понижение содержания серы в РК, как правило, приводит к уменьшению её смазывающих свойств, поэтому для РК с ультранизким содержанием серы обязательным условием является
— Кровь Кадмона — нефть? Нам нужно искать сердце из нефти? — спросила Мотя.
— Ну, с этим понятно, — ответил Кока, — где у нас нефтяное сердце Родины? в Тюменской области, она даже по очертаниям на сердце похожа. Непонятно только, что с этим делать, как запустить сердце Кадмона. И что такое еще два сердца?
— Надо к Миронову идти. Но только завтра утром, меня в таком виде в Ленинку не пустят, — Мотя чихнула, — да и вообще, устала. Ты как?
— Согласен, — ответил Кока, — Слушай, а это точно секретная библиотека? В обычной мы читательские билеты оформляли, все строго. А тут как–то…
— Это потому, что в обычную кто угодно прийти может, а в секретную — нет. А между своими — какие секреты? Свой своему поневоле брат. Ну что, в гостиницу?
Они вышли из библиотеки, и сели на скамейку в ожидании вагона. С путей дул теплый воздух, что–то очень тяжелое двигалось из внутренностей метро-2.
Вдруг воздушная волна словно с хлопком вырвалась на перрон: мимо Коки и Моти медленно и величаво плыл очень длинный, необычайно длинный для метро состав — казалось, это один из вялых бесконечных товарняков спустился с поверхности и тащит свои платформы, думпкары, цистерны с мазутом или кислотой, мерно постукивая. Но нет, не товарняк, а будто бы обычный поезд метро, в окнах которого можно было разглядеть диковинное: сначала долго, растянутый на несколько вагонов, все длился и длился кусок скалы, с высеченными на нем десятками лиц — Мотя успела рассмотреть князя Олега, Владимира Крестителя, Ленина, и, кажется, Василия Васильевича Кузнецова — скала была странной помесью известного памятника тысячелетию России и горы Рашмор, но, поскольку из–за низких потолков метро была ограничена по вертикали, то высеченные лица казались слегка приплюснутыми и какими–то монголоидными; в следующем вагоне ехали два двигателя, похожие на ракетные — видимо, они крепились к скале, чтобы она могла висеть в воздухе, как Лапута; дальше шли несколько вагонов с солдатами — Мотя так решила по раздававшемуся из вагона заунывному: «У нас день начинается с песни, говорящей о наших делах, о стране, что нет в мире чудесней, о великих и славных делах», рифма «делах–делах» ее всегда бесила, эту песню пели по утрам солдаты, которых иногда привозили на какие–то сельхозработы; дальше был вагон с Мавзолеем, совсем–совсем настоящим, только уменьшенным под размер вагона, смотрелся он каким–то пряничным домиком, хотя и по обеим сторонам, будто Ганзель и Гретель, стояли два часовых с белыми парадными СКС; потом снова шли вагоны с солдатами, следом — какие–то бронированные, очень много; дальше тяжелые, громоздкие — от них пахло шпротами и Мотя решила, что это ракеты; снова, поочередно, солдатики и бронированные, бронированные и солдатики — в общем, поезд тянулся очень долго, и вез в себе массу странных и необычных вещей.
— Что это? — спросила Мотя, придерживая рукой развевающиеся волосы.
— Я думаю, Даерммуазуая, — ответил Кока, стараясь перекричать гул состава.
— Даерм… что?
— Даерммуазуая, передвижная столица России. В двадцатые какой–то инженер придумал, фамилию не помню. Было решено, что это удобно, в случае войны враг не сможет захватить столицу. Сначала она по поверхности курсировала, а сейчас в метро. Но может и на поверхность выйти: хочешь — в Москве, а хочешь — в Тюмени. Или в Снеженске. Или на Добровольском урановом месторождении. Или вообще — на Талакане, — Кока показал на проплывающий мимо вагон с нефтевышками.
— А почему название такое? Дурацкое?
— Не знаю. Никто не знает. Вернее, никто не помнит уже.
Поезд все длился и длился, бесконечный, как сама Россия, и такой же странный. Куда ты, Русь? Нет ответа. Да и был ли он когда?
Мотя устроила голову на плече у Коки и задремала под мерный гул. Ей казалось, будто она летит куда–то, теплый ветер шевелит ее волосы, сердце бьется ровно и уверенно, и впереди ее ждет только счастье, такое же спокойное и уверенное, как биение сердца…
12
Утром
решено было отпраздновать вчерашние события, и ребята пошли в кафе–мороженое. Они взяли по паре шариков крем–брюле и молочный коктейль. На улице было не по–январски солнечно, и на душе от этого было так же ярко и весело.— Завтрак у нас сегодня прям аристократический, так моя бабушка говорит, одна из, — Мотя улыбалась, покручивая вазочку из нержавейки, пуская зайчиков на потолок.
— Слушай, а ты точно уверена в том, что если мы оживим Кадмона, то всем будет хорошо? — Кока языком отодвинул от нёба слишком холодный кусок мороженого, и теперь сидел со смешно открытым ртом, выдыхая холодный воздух.
— Ну конечно! Это же будет настоящий человек, а не то, что мы сейчас имеем. Даже на пластине написано — свободен от злодеяния. Он был рожден первым, настоящим человеком. Но пока стоял и тупил, постигая мироздание, звездное небо и закон внутри нас, его обскакал обычный Адам, из глины, которому это мироздание нафиг не уперлось: «а я мамонта убью, и будем жрать!» Даже сперматозоиды, — Мотя понизила голос до шепота, — даже сперматозоиды, я слышала, до сих пор делятся на обычных и кадмонов. Пока кадмоны залипают на величие мироздания, обычные живенько так — хоп, и готово. Трудно думать обезьяне, мыслей нет — она поет. Ты не переживай, что территория Евразии не вся наша, я думаю, Кадмон свое сам возьмет.
— А если не возьмет? Родится инвалидом с ДЦП или дауном, тогда как?
— Но ведь это будет счастливый даун, свободный от зла и, как там сказано, способный совершенствоваться. Остальные страны Евразии поймут, что нужно объединиться, и Кадмон станет целым.
— А если не поймут? Не захотят?
— Что ж, пусть расцветают сто цветов, — хитро улыбнулась Мотя, — а там посмотрим. Ну что, ты доел? пойдем?
— Пойдем, — согласился Кока.
В библиотеке они сразу нашли Миронова.
— Здравствуйте, ребята! Ну, что нашли, рассказывайте! Силы молодые, мускулы литые, годы золотые нам Родиной даны. В нашем слове — твёрдость, в нашем взоре — гордость, в наших песнях — бодрость солнечной страны? — подмигнул им командарм.
Мотя и Кока показали Филиппу Кузьмичу книгу.
— Непонятно, что делать дальше, — сказал Кока, — одно сердце — нефтяное, это мы поняли, а два других? И что делать с нефтяным? Заставить биться всю Тюменскую область? А как?
— Поняли, да не совсем, — улыбнулся Миронов, — одно сердце, нефтяное — это сердце разума. Второе сердце, сердце силы — это стальное сердце. И третье, сердце красоты — угольное. Сначала вам нужно найти сердце силы, чтобы оживить тело Кадмона. Потом сердце разума, и уже затем — сердце красоты.
— Стальное сердце? Это сердце Сталина? Я про него слышала. Оно здесь, в Москве? — спросила Мотя.
— Сердца Сталина здесь нет — оно в Закромах Родины, на Стальном складе, не дает ничему ржаветь и увеличивает внутренний объем склада при неизменном внешнем, чтобы враги не догадались, сколько у нас всего. Да оно вам и не нужно. Вам нужно стальное сердце Кадмона, — Миронов вынул из кармана что–то похожее на кусочек вяленого мяса, сдул с него прилипшие табачные крошки, сложил ладони домиком, оставив небольшую щелку, — смотрите!
Мотя и Кока по очереди посмотрели — кусочек мяса тихонько светился зеленоватым пламенем, как гнилушки в ночном лесу.
— Это — часть сердца Авраамия Завенягина, который умер от облучения, работая над ядерным проектом. Сам он похоронен в Кремлевской стене, а его радиоактивное сердце поможет вам найти стальное. Завенягин был первым директором легендарной Магнитки, построенной у горы Магнитной, палеозойского вулкана, когда–то стоявшего на берегу огромного океана. Поезжайте в Магнитогорск, найдите в Березках дом Авраамия Завенягина, за домом будет олений заповедник, вернее, был, сейчас там только призраки оленей. Придите в заповедник ночью и возьмите с собой сердце Авраамия. Ночью в заповеднике будет тихо, и, в ответ на биение его сердца вы сможете услышать из–под земли легкий гул — это шумит сердце, вырезанное из графита Верой Мухиной, когда она была личным скульптором у Завенягина. Мухина хотела изваять «Тайную вечерю» с апостолами новой веры, но пока она лепила из глины модель скульптуры, апостолов пересажали. Мухину спасло только то, что ее муж, профессор Преображенский, изобрел «Гравидан», который делал из мочи беременных женщин. Перед отъездом из Магнитки Мухина вырезала это сердце — оно будет изложницей, формой для выплавки стального сердца.