Мотылёк

– Знаешь, у меня в животе завелись маленькие обезьянки. Одни злые – они-то и грызут мне кишки, когда сердятся. Поэтому я и хожу кровью. А другие – добрые и ласковые. Они такие пушистые, с мягкими лапками. Жалеют меня, и гладят, и не дают злым больно кусаться. Когда добрые обезьянки вступаются за меня, я уже не хожу кровью.

– Ты помнишь Марсель, Титен?

– Уж ты и скажешь, помню ли я Марсель! Очень хорошо помню. Плас-де-ла-Бурс с сутенерами и шайками крутых ребят…

– А ты помнишь их имена? Скажем, Ангел Скряга, Грава, Клеман?

– Нет, имен не помню. Помню, одна сволочь-шоферюга завез нас с больным другом в больницу и свалил все на меня. Вот и все.

– А помнишь друзей?

– Не знаю.

Эх, бедняга Титен. Отдал я ему недокуренную сигару и поднялся на ноги. Сердце переполнилось жалостью к этому бедолаге: ведь сдохнет здесь, как собака. Да, опасно жить среди душевнобольных, но что поделаешь? Во всяком случае, только здесь можно готовиться к побегу, не опасаясь смертной казни.

У Сальвидиа почти все готово. Уже есть два ключа, недостает только от моей камеры. Заполучил он и хороший канат, да еще плюс к нему сплел из гамака, как он сам выразился, пятипрядную веревку. В этой части все шло хорошо.

Мне не терпелось приступить к действию, поскольку и вправду было тяжко затягивать эту комедию. Для того чтобы и дальше оставаться в этом крыле здания психушки, где находилась моя камера, приходилось время от времени изображать состояние кризиса.

Однажды я так хорошо разыграл приступ, что баграм-санитарам пришлось посадить меня в горячую ванну и вкатить два успокаивающих укола. Сверху ванну обтягивал прочный брезент, так что выбраться из нее при всем желании было невозможно. И только голова торчала сверху, просунутая в дыру. Больше двух часов просидел я в такой своеобразной смирительной рубашке, когда в ванную комнату вошел Айвенго. Скотина посмотрел на меня так выразительно, что я оцепенел от страха и с ужасом подумал: сейчас начнет душить. А я не мог даже защищаться – руки-то под брезентом.

Айвенго подошел, уставился на меня огромными глазами, как будто стараясь припомнить, где он мог видеть эту голову, выскочившую, словно из рамки. Он дышит мне в лицо, а изо рта несет гнилью. Хотелось закричать и позвать на помощь, но страх, что он может еще больше рассвирепеть от моего крика, удержал меня от этого. Я закрыл глаза и стал ждать, будучи совершенно уверен, что он меня задушит своими огромными ручищами. Эти секунды страха не скоро забудутся. Наконец он делает шаг назад, кружит по комнате и подходит к кранам, регулирующим подачу воды. Затем перекрывает кран с холодной водой и полностью открывает с горячей. Я истошно заорал, поскольку меня буквально варили заживо. Айвенго ушел. Вся ванная комната заполнилась паром. Совершенно нечем дышать, и я задыхаюсь. Делаю сверхчеловеческие усилия, чтобы разорвать этот проклятый брезент и вырваться из ванны, но все напрасно. Наконец помощь пришла: багры заметили, что из окна валом валит пар. Когда меня вытащили из этого котла, адская боль пронзала все тело – я страшно обварился. Особенно горели и саднили бедра и деликатные части тела – с них полностью сошла кожа. Обработав места ожогов пикриновой мазью, меня уложили в небольшой санитарной комнате психушки. Ожоги были настолько серьезными, что срочно вызвали врача. Первые сутки меня держали на уколах морфия. Когда лекарь спросил, что приключилось, я ответил, что в ванной произошло извержение вулкана. Так никто и не понял, что же случилось на самом деле. А медик-надзиратель обвинил санитара, отвечавшего за подготовку ванны и неправильно отрегулировавшего подачу воды.

Приходил Сальвидиа. Он обработал мне раны пикриновой мазью. У него все готово. Он заметил, что лучше не придумаешь, как бежать из санитарной части: из нее и удрать легче, и можно вернуться незаметно в случае провала. Только надо побыстрее изготовить к ней ключ, слепок с которого он уже сделал из куска мыла. Завтра ему изготовят ключ. Когда я достаточно поправлюсь, я назначу день побега. И надо воспользоваться первой дежурной сменой, когда багры спят и не делают обхода.

Побег назначен на сегодняшнюю ночь в смену, которая длится с часу до пяти утра. Сальвидиа свободен от дежурства. Чтобы выиграть время, он опорожнит бочку с уксусом к одиннадцати вечера. Другую, с маслом, мы покатим полной. Поскольку море неспокойно, масло может пригодиться, чтобы унять волны и спуститься на воду.

У меня есть штаны из мешковины, достающие только до колен, шерстяной свитер и хороший нож на поясе. На шею я повешу непромокаемый мешочек для сигарет и зажигалки. У Сальвидиа водонепроницаемый рюкзак, в нем килограмма три муки маниоки, пропитанной маслом и сахаром. Уже поздно. Сижу на кровати и поджидаю приятеля. Сильно бьется сердце. Побег должен состояться через несколько минут. Да не отвернется от меня удача и да поможет Господь выйти победителем из сточной канавы!

Странно, в голове никаких мыслей о прошлом, за исключением тусклых обрывков об отце и семье. Ни одного лица из компании судей, присяжных заседателей и прокуроров.

И только когда открылась дверь, передо мной непроизвольно возник образ Матье: он стоял в море, и его уносили акулы.

– Идем, Папи!

Я последовал за Сальвидиа. Он быстро запер дверь и спрятал ключ в углу коридора.

– Скорее. Скорее.

Подошли к кладовке. Дверь открыта. Вынести пустую бочку – пара пустяков. Он повесил через плечо веревку, а я взял проволоку. Затем закинул рюкзак с мукой за спину, вынес пустую бочку и покатил ее в темную ночь прямо к морю. Сальвидиа шел сзади и катил бочку с маслом. К счастью, Сальвидиа очень силен: он легко удерживает бочку на склоне, не давая ей скатиться вниз и наверняка разбиться.

– Легче! Осторожнее! А то и сам загремишь с этой бочкой к чертовой матери.

Я остановился и поджидаю Сальвидиа на случай, если ему потребуется моя помощь: бочка с маслом может вырваться из рук, тогда я своей заблокирую ей дорогу. Начинаю спускаться задом наперед – сам спереди, а бочка сзади. Без труда достигли подножия дороги. Море рядом. К нему ведет небольшая тропинка, но она каменистая, и ее трудно преодолеть.

– Сливай масло, все равно по камням ее полной не протащишь.

Дует сильный ветер, и волны сердито разбиваются о камни. Готово – бочка пустая.

– Забивай плотнее затычку! Постой, сверху наложи-ка оцинкованную пластину.

В пластине уже заранее просверлены отверстия.

– Заколачивай гвозди.

Из-за шума ветра и плеска волн вряд ли кто услышит, как мы стучим.

Обе бочки связаны крепко-накрепко, но тащить их в таком виде через скалы крайне трудно. Вместимость каждой – двести двадцать пять литров. Конструкция получилась громоздкой и неудобной в обращении. И место, выбранное моим другом для спуска на воду, не облегчало задачи.

– Ради бога, подтолкни чуток. Приподними малость. Осторожно, видишь волна.

И нас обоих вместе с бочками подбросило вверх и вышвырнуло обратно на берег.

– Осторожно, а то их разобьет! И мы, само собой, останемся без рук и без ног.

– Спокойней, Сальвидиа. Либо иди спереди, либо помогай сзади. Во, вот так. По моей команде тяни на себя, а я в тот же момент подтолкну, и мы наверняка проскочим камни. Только смотри, держись крепче, даже если тебя накроет волной.

Даю команду моему другу, стараясь перекричать рев ветра и волн, и думаю, что он ее услышал; большая волна накрывает нас с головой, но мы крепко держимся за бочки. Яростно, изо всех сил толкаю наш плот и одновременно чувствую рывок на себя Сальвидиа.

Отступающая волна подхватывает нас и относит от прибрежных камней. Сальвидиа уже сидит на бочках; и в тот момент, когда я рывком тоже влезаю на них, гребень набегающей волны бьет снизу и бросает нас, словно перышко, на острый зубец скалы, возвышающийся поодаль в море. Страшный удар – и бочки напрочь разваливаются, остаются лишь доски да щепки. Отхлынувшая волна относит меня от скалы в море метров на двадцать. Я плыву и отдаю себя на волю набегающей волны, которая катится прямо к берегу. Меня буквально втискивает волной и сажает между двумя камнями. Успеваю только крепко ухватиться за один из них, чтобы не смыло обратно. Я весь в синяках и ссадинах. Выбравшись на сухое место, я увидел, что меня отнесло метров на сто от той точки, где мы спускали плот.