?? Мова

Следователь вздохнул и протянул мне какие-то бумаги. Я смотрел поверх них – там была надпись «Протокол», и дальше шли не совсем понятные даже такому интеллектуалу, как я, выкладки с химическими формулами. — Это результаты экспертизы того свертка, который у вас якобы изъяли эти бараны. Да, у них есть видео. Но на свертке нет отпечатков ваших пальцев.

Я ошарашенно слушал. С какой это поры Госнаркоконтроль, взяв торчка, ищет его отпечатки пальцев на подброшенной ему улике? Мы что, внезапно стали правовым государством? Тем более он сам говорит, что любой врач без труда установит мою зависимость от мовы. — Я люблю, когда все по закону, – вздохнул следователь. – Потому что когда закон нарушают даже в мелочах, все мы тут, — он обвел взглядом свой кабинет, — вместо ревнителей порядка становимся просто палачами.

Тут до меня дошло, что происходит на самом деле. Конечно же! Сейчас этот Лесик предложит мне написать чистосердечное признание. Дела по процессам с признанием рассматриваются минут десять, а если признания нет, судье приходится читать весь собранный следствием хлам, изучать доказательства, в общем, попусту тратить время, которое государство могло бы потратить на то, чтобы раздавить каблуком еще какого-нибудь, кого стоило бы раздавить. — И вы считаете, что мне надо чистосердечно… — Нет, нет! – он остановил меня движением. – Что вы! Но если говорить о том, что я – лично я – думаю, то я вам скажу! Он сделал паузу, будто собираясь с мыслями, и произнес: — Я, дорогой вы мой, считаю, что вы – вообще ни в чем не виноваты. — Это как? – не выдержал я. — Вот так! Несмотря на косвенные доказательства вашей вины! – он порылся в бумагах и добавил, показывая мне какие-то документы. – Несмотря на факты покупки, подтвержденные видеосъемками и экспертизой купюр. Несмотря на воровство из супермаркетов, драки и другие признаки морального разложения. Так вот оно что. Они обо всем знали? — Просто сами подумайте, – он отложил эти бумаги и смотрел прямо на меня. – Можно ли наказывать человека за его зависимость? — Нельзя! – горячо поддержал его я. — Единственный, кто виноват в вашем падении, в ваших противозаконных действиях – это человек, который постоянно продавал вам наркотик. Вы больны наркоманией, а он наживается на вас! Я с готовность кивнул. Нужно будет – и все десять заяв на говнюка напишу. — Вы хотите, чтобы я дал против него показания? — Нет, – задумался он. — Этого не требуется. Мы в таких случаях, как Звездный флот в StarTrek, придерживаемся Директивы номер один [41] . Не могу сказать, что я понял, что он имеет в виду, потому что смотреть старинные сериалы по ящику – забава не для интеллектуала. — Тем более, — добавил следователь, – он уже не торгует. — Испугался? – догадался я. – Заметил, что вы за ним следите и испугался? — Суть в том, что отвечать – ему, а не вам. В этом я глубоко убежден. Кстати, сейчас на самом высоком уровне обсуждается решение, по которому ответственность должна ложиться исключительно на тех, кто торгует. Так что моя позиция тут целиком совпадает с мнением начальства. — Очень гуманная позиция! – обрадовался я. Этот человек буквально излучал рациональность и доброту! — Но что будет со мной? – в конце концов задал я ключевой вопрос. – И когда суд? — А суда не будет, – выдал он. – Ваше задержание было незаконным. Ваших отпечатков пальцев на свертке не обнаружено. Вы можете быть свободны. — Что? – не поверил я. — Ну вот сейчас подпишите мне тут, что ознакомлены с постановлением об отказе в возбуждении уголовного дела и – на все четыре стороны. — Так меня из-под стражи отпускаете, до суда? – уточнил я. – Под подписку? — Нет, дорогой вы мой, – он поздравительно улыбнулся. – Я вас вообще выпускаю. Будем с барыгами бороться. А таких, как вы... Ну да, к вам есть вопросы, потому что вы употребляете, а хранение у нас запрещено. Но взяли вас с нарушениями. Подбросили – давайте называть вещи своими именами. А у нас – страна, где уважают права человека.

41

Имеется в виду правило из телесериала StarTrek, которое запрещало Звездному флоту вмешиваться в самостоятельное развитие цивилизаций, чтобы не привносить высокие технологии в культуры, не способные разумно их использовать.

Его рука потянулась к кнопке вызова конвоира. А я продолжал ожидать чего угодно. Того, что сейчас прибегут охранники-контролеры и начнут избивать меня прямо тут, на полу освещенного солнцем кабинета. Что сейчас выяснится, что нас снимали скрытой камерой для социальной рекламы «Северо-Западные территории – зона главенства права», сказка закончится, и начнутся мрачные будни с выбитыми зубами на железных нарах. Я ждал чего угодно, но только не того, что и впрямь меня выпустят. А потому следил за этим его движением в сторону спасительной кнопки для вызова человека, который выведет меня отсюда. Рука задержалась. В миллиметре от копки. — Кстати, а почему вы не спрашиваете, что будет с дилером Сергеем, на которого вы готовы были дать показания? – обратился он ко мне. — А что с ним будет? – поинтересовался я. — А ничего с ним не будет, – разозленно заключил он. – Потому что он больше не торгует. Он целиком отошел от дел. — Он мне так и сказал, – согласился я. — И это обусловлено совсем не тем, что он понял, что за ним следят. — А чем же? — Тем, что на вашей зависимости, дорогой вы мой, — голос следователя вдруг налился сталью, – а также на зависимости других больных наркоманией этот субъект накопил гигантскую сумму и сделал исключительное приобретение. Он вам говорил, что у него больше нет наркотиков? — Да, он так утверждал. — А он сказал вам, — голос следователя повышался с каждым предложением, – что у него есть книга? — Как книга? – не поверил я. – Настоящая книга? У Дрыща? — Год издания – 1989. Цвет обложки – черный. Количество страниц неизвестно. Он хранит ее… Следователь сделал паузу, быстро почесал подбородок и вдруг засмеялся: — Нет, ну вы просто не поверите, где он ее хранит! В рюкзаке! Он носит книгу в рюкзаке. И когда выходит из дома, всегда берет ее с собой!

— Он что, дебил? – не поверил я. – В городе же у каждого мента – сканер, в метро — сканеры, на государственных зданиях – камеры и сканеры. — Вот так вот! – кивнул следователь. – Сергей совершенно уверен, что его внешность исключает возможность подозрений в хранении у него запрещенных свертков. Он действительно всех обманул. Операторы сканеров, мониторящих толпу, смотрели ему в лицо и брали других. А его не трогали. И сколько же он так ходит! Всех обвел вокруг пальца! Мы только сейчас это поняли! — И почему вы его не возьмете? — Потому что он уже… — тут следователь сбился и задумался, подбирая слова. – Потому что, как я уже говорил, сейчас на самом высшем уровне решено брать тех, кто торгует. А этот гражданин не торгует. Он просто хранит. Так что останется без наказания. За то, — следователь посмотрел мне в глаза, — что сделал с вашей жизнью.

Его пальцы доползли, наконец, к спасительной кнопке. В замке повернулся ключ, вошел конвоир – его форма, того же цвета, что и стены в коридорах нижних этажей, напомнила о том аде, который находился совсем рядом. «Протокол двадцать четыре. Отказ в возбуждении. На выход», — дал следователь краткие инструкции охраннику. «Всего доброго! Боритесь со своим заболеванием. Чтобы нам не довелось встретиться еще раз», — попрощался он со мной. Он не шутил. Он действительно собирался меня выпустить. После того, как дело уже практически сшили и оставалось только передать его в суд.

«Следуйте за мной» — наручники так и остались на пояске у конвоира. Я шел по коридору свободным человеком. Мы повернули в сторону камер, и страх снова зашевелился под сердцем, но в той жуткой комнатке, где я приседал голым, прыгал и отжимался перед видеокамерой, мне просто вернули паспорт, шнурки и ремень. Охранник, который вчера орал на меня, как на животное: «Сесть, бля! Встать! Отжаться, ссука!», — сейчас почему-то просто отводил взгляд. Какая у него смешная бородавка на щеке. Как я мог его бояться?

«А почему они десять месяцев держат тут Философа, если ему тоже дозняк подкинули?» — шевельнулась в голове тревожная мысль. «А может, просто гонит, что подкинули! Может, он вообще торгует, а не употребляет! Я же не знаю», — успокоил я себя. Потому что думать, что я могу снова увидеть жуткое лицо этого конвоира, который протянул мне для подписи бумагу о том, что я не имею претензий к условиям задержания в СИЗО, — было слишком опасно для моего душевного равновесия. Давайте просто верить в чудо. Наконец меня ведут к выходу, выводят за турникет, который работает только на вход, сухо кивают на прощание. И вот я стою на улице, вдыхаю воздух свободы и могу идти куда угодно.

Прошелся по Маркса, выпил американо с лаймом в моей любимой мьянманской кофейне, посмотрел на поток мотоциклов за окнами. От осознания собственной свободы больше не перло. Как недолго продержался кайф.

На плечи легла усталость от бессонной ночи, от нереального нервного напряжения. У любого страха есть своя обратная сторона. Обратной стороной радости является депрессия, грусть и тоска. А вот когда, как волна, отступает страх, там, на дне, остается злость. Злость. Мне хотелось взять реванш за все унижения, и я как-то автоматически наорал на девушку, которая долго несла мне счет. Рассчитался и вышел.

Очень хотелось закинуться. Чем быстрее, тем лучше. Можно, конечно, пойти в «муравейник» чайна-тауна и часа два бродить по нему в поисках барыги, который заметит мою жажду. Можно купить три свертка и употребить один тут же. Но что дальше? А когда кончатся свертки? Идти воровать? Так я снова окажусь на нарах и пытать меня будет уже не Госнаркоконтроль, а обычный опер из районного РУВД. Причем допрашивать будет с подчеркнуто брезгливым выражением на лице, потому что красть, чтобы скопить на дозу – это самое низкое, что вообще может быть в жизни. Ниже – только мужская проституция и сбор ПЭТ-бутылок для утилизации.

Барыга

Почему Сварог предложил мне участие в операции? Я не боевик, я даже стрелять не умею. И при этом – я не умник, не стратег. Чем я могу быть полезен? Я нервно расхаживал по квартире. Взял прошлогодний Esquire, полистал – изображения икон стиля и рекламы храмов-бутиков выглядели как-то не по-настоящему. Как я мог верить во всю эту хрень? «От таких предложений не отказываются, – сказал я сам себе. Как я ему скажу: «Мне страшно, Сварог? Иди сам погибай»? А я останусь с Элоизой, живой и здоровый. Поплачу у тебя на похоронах. Как это будет звучать и выглядеть? Нет, от таких предложений не отказываются. Нет, нет! Нельзя отказываться!

Я представил, что в меня кто-то целится и стреляет в голову – а если я соглашусь, то так и будет – кто-то целенаправленно будет наставлять на меня пушку, целиться и нажимать на курок, — так вот, я представлял все это, и меня начинало тошнить. Я не мог в этом участвовать. Но и отказаться не мог, потому что слишком хорошо представлял себе, как брезгливо исказится лицо Сварога, когда я скажу, что не готов.

В отчаянии я расстегнул застежку-молнию и достал из своего надежного тайника книгу. Открыл на случайной странице и углубился в чтение. Нежные руки мовы взяли мое сердце в объятия и начали его по-матерински убаюкивать. Я нашел еще по меньшей мере три претендента на роль утраченного слова, когда в дверь позвонили.