?? Мова
Шрифт:
Я нажал на кнопку звонка. Этот засранец все не открывал, видимо, прятал книгу. Я позвонил еще раз – давай, быстрей, люди ждут! Дверь открылась, показалась башка нашего недоразвитого как физически, так и умственно, товарища Корейко. Он снова просунул голову в зазор между дверью и косяком, просканировал меня своим пустым взглядом и сказал: — А, это ты.
Я в очередной раз подивился тому, какая у него была отличная дверь. А то ж! Прятать за ней такое сокровище! Сокровище, купленное фактически за мои деньги! За деньги, которые я ему платил как дань за уничтожение моей же психики! — Я уже сказал, я больше не торгую! – объяснил он. — Открывай дверь, есть разговор, – сказал я ему. Он снова задумался – он каждый раз так смешно тормозил, размышляя о том, открывать мне или нет. —
Ну, согласитесь, тут любой на моем месте разозлился бы. Я дернул дверь довольно сильно, но цепочка по-прежнему не давала ее открыть. Дрыщ же понял, что я к нему с каким-то наездом, хотел было голову внутрь спрятать. У меня какой выбор был? Или ногу просунуть, чтобы он дверь не закрыл, или двинуть ему как следует. И я, честно говоря, подумать не успел. Сейчас вот анализирую и понимаю, что решение было оптимальным. Потому что если бы я ногу в щель просунул, он бы своими ручонками уперся и ногу мне как следует прижал. А тут – коротко и эффективно.
Короче, я двинул по дверному полотну коленом. Кажется, не сильно, но шандарахнуло как следует. Звук был таким, будто по футбольному мячу кто-то со всей силы засандалил. Он дернулся вперед, сгибаясь от боли. И успел то ли сказать, то ли попросить: — Что ты делае…
А оно, знаете, после того, как первый раз ударишь, подступает. Ну и, в общем, я еще раз, уже не коленом, потому что коленом сильно и не ударишь, самому больно будет. Я тогда на шаг отошел и с размаха уже с ноги его. Там, где между дверью и косяком торчала его голова, что-то хрустнуло, так тепло, глобально, вот как когда, например, роняешь пакет с мамиными закатками, и именно с этим звуком они превращаются в месиво из стеклянных осколков. Его тело упало на пол, а голова по-прежнему была зажата дверью.
Ну а там уже как-то само пошло. Это как начать семечки щелкать, только пакет открой — и закончишь, когда съешь все до конца. Говорю же, накрыло чем-то. И я его от души, от сердца, с оттяжечкой. Дверь при этом не грохотала, как в изоляторе, когда металл ударялся о металл – тут между дверью и косяком было еще нечто, оно пружинило и амортизировало. Вскоре порвалась стальная цепочка, и дверь по инерции так отскакивала и распахивалась после каждого удара, что ее приходилось ловить. Новые металлические ручки могли поцарапаться о шероховатую стенку. Их было жаль – хорошая вещь, качественная.
Дрыщ корчился на полу, из его тела выходил звук, похожий на тот, с которым воздух выходит из надувной лодки. Он даже не вдыхал, а, кажется, просто на одной ноте то ли визжал, то ли шипел, и этот звук ужасно раздражал, разъярял, как и вид первой крови в драке. Я ударил по двери еще несколько раз, визг утих. На месте, где должна была быть голова барыги, лежало что-то, напоминающее разбитый арбуз. Много красного, волосы. Волосы неопрятно налипли на дверной косяк. Выглядело это очень неэстетично. Я зашел внутрь. В его квартире явно недавно был сделан ремонт. За мои деньги. За деньги таких, как я. Сейчас надо было запереть дверь. Я потянул ее на себя, но арбузная мякоть мешала. Дрыщ ты, дрыщ! Я взял его за ногу – почему-то удивило, что нога теплая, а у марионеток, пусть и очень похожих на людей, не может быть теплых ручек-ножек. На ноге был теплый тапочек. Когда я отпустил ступню, тапочек упал на пол. Я поднял его и стал натягивать, а он все не хотел надеваться – мягкая, не окоченелая плоть не хотела в него помещаться. Внезапно по ноге пробежал какой-то спазм. И еще раз. Я отпустил ее, и она шлепнулась о пол.
Убить человека не страшно, если он не человек. Барыги – не люди. Даже если глазки у них голубые.
Я вошел в комнату, осмотрел себя. Как ни странно, на руках и брюках не было ни капли крови. На столике рядом с включенным сетевизором стоял рюкзак – видавший виды, но фирменный North Pole. По ящику шло шоу «Веселые коты». Какое-то время я смотрел на то, как они прыгают и кувыркаются, и мне вдруг стало смешно. Хорошее шоу, и почему я его раньше не смотрел?
Расстегнул рюкзак. В нем оказалась книга, цвет обложки – черный, год издания – 1989, перевод на мову «Сонетов» Шекспира с вступлением и послесловием, написанными тоже на мове. Необычно тяжелая, будто это не книжка, а
пистолет. Желтые страницы со странным ароматом. Так пахнет листва. Пожухлая листва, гниющая в октябрьском парке под плачущими небесами.Там же, в рюкзаке, я нашел незапароленный электронный кошелек с пятьюдесятью тысячами новых юаней. Без пин-кода и индикатора сетчатки – все security-функции у него были отключены. Дрыщ действительно был полным дебилом – носить с собой такие суммы в городе, где убивают за двадцатку.
Забрал кошелек и книгу, прихватил также прошлогодний Esquire – дома полистаю — и пошел на выход. У дверей лежало это – и мне пришлось аккуратно переступить. У входа была лужица, натекшая из арбуза. Я посмотрел на голую ступню. Вернулся на два шага. Взял тапок и набросил на пятку – так выглядело аккуратнее. Несмотря на то, что вокруг царила не то весна, не то зима, я настойчиво ощущал запах пожелтевшей листвы, которая гниет в октябрьском парке под плачущими небесами.
Меня взяли на следующий день, и то – только потому, что Сергей Писецкий в своем «Полном писце» слишком язвительно издевался над следственными органами, которые даже джанки, затаривающихся у покойника, не проверили. Короче, меня взяли, вместе со съемочной группой съездили на квартиру, заставляли меня по ней расхаживать, замеряли следы, которые я оставлял. Потом принесли извинения и снова отпустили. В вечернем выпуске, перед «Веселыми котами», которых я сейчас регулярно смотрю, сообщили, что убийца действовал очень осторожно и смыл все следы – даже те (это было подчеркнуто особо!), которые оставили на двери его ботинки.
Я смеялся, когда это смотрел.
Я понял следователя Язэпа Лесика правильно.
Основной версией убийства по сетевизору, а значит, и всем обществом (включая следствие), было признано «сведение счетов между разными кланами наркоторговцев». Все перешептывались о триадах, потому что убить человека и не оставить следов может только профессионал. Через месяц дело закрыли, потому что было доказано, что наркодилер покончил жизнь самоубийством (мне как пытливому телезрителю осталось непонятным, кто же тогда «замывал следы»). В итоге все выглядело так, будто триады дали на лапу Следственному комитету, чтобы тот закрыл глаза на реальные обстоятельства дела, и тот действительно закрыл, наплевав на подколки Писецкого и глобальное общественное сомнение. Что ж, эта путаница мне полностью на руку.
Что касается перспектив, то они таковы: у меня есть 50 тысяч, а этого хватит на обеспеченную и респектабельную торч-старость. Я буду употреблять по странице книги раз в три дня, потому что эффект – очень сильный. Я буду проглатывать сонет, а потом вырывать страницу и торжественно предавать ее огню. Потому что, опять же, я правильно понял Язэпа Лесика. Меня не будут трогать, пока я не попробую перепродать употребленные сонеты, переходя таким образом из статуса потребителя в статус дилера. Потом я перееду в Варшаву, где жилье дешевле, а стафф доступнее. Я буду потреблять, а вы будете завидовать мне. Что сказать вам на прощание, господа? Ну вот вам, покайфуйте:
«З адной калыскі шчасце і няшчасце, Ды ў іх няма аднолькавых дарог: Ці можа кветкай у вянок папасці, Ці пустазельнай былкаю ў быльнёг...» [42] .Я подошел к двери, навесил цепочку, приоткрыл. Там стоял один из тех многочисленных пидорасов, которые считают, что мова – святая и вечная – игрушка для забавы, средство для стимулирования каких-то там наркоманских глюков. Я часто с ними контактировал, пока не встретил нормальных людей и не понял, как дела обстоят на самом деле. Я даже торговал наркотиками, как тут и было сказано. И вот, пришел этот пидорас, тень из прошлого.
42
Уильям Шекспир, первая строфа 124-го сонета:
If my dear love were but the child of state, It might for Fortune's bastard be unfather'd, As subject to Time's love or to Time's hate, Weeds among weeds, or flowers with flowers gather'd.