Мой брат Том

Я теперь знаю от Пегги, что примирение им далось нелегко. Она ни за что не хотела уступить Тому, а Том ей просто не мог уступить, потому что для него речь шла тут о чем-то, что больше жизни. Ганс Драйзер распахнул перед ним окна и двери, за которыми расстилался удивительный, новый мир. А религия была злейшим врагом тех идей, что открывали в этот мир дорогу.

Пегги последнее время очень усердно занималась танцами. Дело в том, что у нее возник план сделаться учительницей танцев; тогда, казалось ей, отцу уже не придет в голову отправить ее в Каслмэнский монастырь для пострижения в монахини. Занималась Пегги страстно, с душой, а так как до конкурса осталось меньше недели, она каждый день репетировала с миссис Крэйг Кэмбл свое выступление. Когда она первый раз явилась на репетицию после ссоры с Томом, миссис Кэмбл сразу заметила, что с ее ученицей что-то неладно. Она знала по опыту: не только легкость в ногах, но и душевный покой нужен для того, чтобы с безукоризненной точностью выполнять все сложные фигуры шотландских народных танцев.

— Что с тобой сегодня? — спросила миссис Кэмбл. — Ты нездорова?

— Нет, — сказала Пегги.

— Может быть, у тебя неприятности? Или влюбилась? Я ведь вижу, что ты не в себе.

Пегги на все расспросы упорно мотала головой, но сама она понимала, что о победе на конкурсе нечего и думать, если она не решит, как ей примирить свою любовь к Тому с влиянием на него этого безбожника Ганса Драйзера.

Задача была нелегкая, но, надо сказать, женщины, особенно молодые, всегда показывали себя отличными стратегами во взаимоотношениях с небесным отцом, хотя тактические ошибки они допускают чаще мужчин. У них есть своя система заключения частных сделок с господом богом, никакой религией не предусмотренных; и молоденькие католички — особенные мастерицы по части всяких подходов и обходов в этих делах.

И вот Пегги заключила такую частную сделку, которая помогла ей выйти из положения. Она поклялась на своем молитвеннике, что сохранит невинность, не даст Тому даже дотронуться до ее золотистого тела там, где это запрещено правилами и приличиями, но за это бог должен разрешить ей встречаться с Томом, даже если он не откажется от знакомства со старым Гансом Драйзером. По рукам? По рукам. Что ж, мена справедливая: ее целомудрие за господню снисходительность. И, в конце концов, ведь не сам же Том — приспешник сатаны; он честный и добронравный юноша, так что, в сущности, она даже не нарушает первую заповедь.

В среду утром сделка была заключена, а в среду вечером Пегги снова пришла на тропинку у реки, где верный Том четыре вечера ждал ее понапрасну.

— Я больше не буду с тобой спорить, не буду тебя ни в чем убеждать, — сказала Пегги, выставив вперед руки, чтобы не подпускать его, пока не будут изложены все условия перемирия. — Но ты не должен даже упоминать при мне имени этого человека. И не должен говорить о религии, и не должен произносить таких ужасных слов, как в тот вечер. Обещаешь?

— Обещаю, — смиренно вымолвил Том.

— Смотри же… — сказала Пегги.

Но дальнейшая дискуссия не получилась, потому что в следующую секунду он уже держал ее в объятиях и целовал в губы, в глаза, в уши. Ведь прошли годы, века страданий, злые силы угрожали их любви, жизнь едва-едва не оборвалась…

Но теперь все это уже было позади, и Пегги знала: во вторник она будет танцевать лучше всех.

Доволен был и Том. Ведь он не уступил? Не уступил. Но почему-то, приходя, как обычно, к старому Драйзеру, он теперь не мог отделаться от гнетущего чувства вины. То-то, наверно, смеялся католический бог, с которым Пегги заключила свою частную сделку: выходит ведь, в выигрыше-то остался он. Правда, заработанное на Томе он очень скоро потерял на Локки.

10

Когда Дормен Уокер вручил Локки письмо с отказом от выплаты ему страховой премии, Локки даже и бровью не повел. Во всяком случае, только неделей спустя обнаружилось, каким ударом явился для него этот отказ. А на ближайшее воскресенье у него был заготовлен аттракцион, который даже моего отца заставил изменить свои представления о границах допустимого в нашем городе с точки зрения нравственности и закона (хоть Локки в прошлом случалось откалывать номера и похлеще).

Почти каждое воскресенье Локки устраивал азартные игры за городским мостом, на другом берегу Муррея, входившем уже в состав штата Новый Южный Уэльс. В Австралии власти отдельных штатов очень ревниво блюдут свою автономию; в каждом штате свои законы, своя полиция, не имеющая права действовать на «чужой» территории. Наши сент-хэленские полицейские, принадлежащие к полиции штата Виктория, перейдя мост, формально становились рядовыми гражданами, а так как ближайший город и ближайшее полицейское управление Нового Южного Уэльса находились за несколько сот миль, любители азартных игр и спиртных напитков могли беспрепятственно нарушать закон буквально на глазах у сент-хэленской полиции во главе с сержантом Джо Коллинзом — для этого довольно было перейти через мост. На той стороне имелось даже особое питейное заведение — ресторан «Лайтфут», где в любое время дня и ночи и даже по воскресеньям можно было вопреки всем существующим запретам получить спиртное.

Примерно раз в год отряд новоюжноуэльской полиции предпринимал вылазку за двести миль, к сент-хэленскому мосту, и для кого-нибудь это обычно кончалось штрафом — только не для Локки. Локки уже случалось по воскресеньям устраивать за мостом и футбольные матчи, и собачьи бега, но на этот раз на закуску после очередной игры в ту-ап — австралийскую орлянку — он приберег особое развлечение, которое должно было принести ему немалый барыш.

В субботу, поздно вечером, Локки объявил по местному радио, что завтра утром Доби-Ныряла продемонстрирует свой знаменитый прыжок в реку с высоты девяноста пяти футов — с башни разводного моста. Объявление не носило характера рекламы; просто добрый горожанин извещал других горожан о предстоящем интересном событии. Но все, кто слышал радио (а слышал почти весь город), хорошо знали, что за событие, о котором извещает Локки, придется платить. А событие обещало быть вдвойне интересным и волнующим, потому что у Доби была сломана рука и он до сих пор не снял гипсовой повязки.

— Не разрешит ему полиция прыгать, — сказал Том. — Завтра же воскресенье.

— От середины моста он уже находится в Новом Южном Уэльсе, — возразил я.

— А зрители-то будут с нашей стороны, — не соглашался Том.

Но Локки был стреляный воробей. Он отлично знал, что полгорода теперь только тем и занято, что гадает, как ему удастся выкрутиться из затруднения. Никто из нас в этот день в церковь не пошел: Том вообще перестал туда ходить, мне же служили оправданием мои репортерские обязанности. А все набожные католики успели уже побывать у ранней обедни, в том числе и Локки с семейством. Нельзя было не залюбоваться на это семейство, когда оно чинно шествовало в церковь.

Когда мы с Томом подошли к мосту, там уже собралась большая толпа. Способ, придуманный Локки, чтобы обойти закон, был хитроумен и прост. На мосту стояли четыре деревянные башни, где помещались механизмы, разводившие средний мостовой пролет, если требовалось пропустить большое судно. Одна из этих башен была видна только с уэльского берега — с этой-то башни и должен был прыгать Доби. Хотите увидеть что-нибудь — переправляйтесь на другой берег и платите за вход на узкое пространство, которое Локки предусмотрительно и совершенно противозаконно заранее огородил веревками.

Я, как репортер, прошел бесплатно, а Том уплатил шиллинг Финну Маккуилу, стоявшему у входа, и мы, усевшись на глинистом берегу, приготовились наблюдать, как Доби с загипсованной рукой будет карабкаться по железной лесенке на башню.

— Леди и джентльмены, попрошу внимания!

Стоя у подножия башни с мегафоном в руке, Локки объяснял и комментировал происходящее. Сейчас Доби-Ныряла поднимается на самый верх башни — видите, он уже на середине лестницы. Там он встанет на верхний диск барабана, на который наматывается трос при разведении моста. И оттуда будет совершен неповторимый прыжок, поистине являющийся вызовом смерти, — ведь расстояние до поверхности воды составляет девяносто пять футов, а глубина Муррея — двенадцать футов.

— Но ведь у него рука сломана! — крикнул я.

Все видели грязно-белый футляр, в который заключена была правая рука Доби, и все видели, что, взбираясь по лестнице, он одной только левой перехватывает железные ступеньки.

— А зачем вообще вся эта затея? Просто глупо, — сказала, повернувшись к нам, Эстелла Смит.

Эстелла была долговязая девятнадцатилетняя девица с мальчишескими ухватками, за которыми уже угадывалось невеселое будущее старой девы.

— Доби нужны деньги, — коротко ответил Том.