Мой брат Том

Он был прав. На подсохшей в лучах утреннего солнца глине сидело человек двести. Значит, Локки собрал уже около десяти фунтов. Пусть даже он даст Доби только десять процентов — что ж, совсем недурно заработать фунт стерлингов за одно утро.

— Леди и джентльмены! — крикнул Локки. — Прошу прекратить разговоры!

Мы притихли.

— Прошу обратить внимание вон на те провода высокого напряжения. Требуется особое искусство, чтобы не задеть их во время прыжка.

Слова «высокое напряжение» заставили всех вспомнить Спайка Ренсимена. Месяцев десять назад Спайк решил выступить соперником Доби, но уже в воздухе его вдруг охватил панический страх, он судорожно ухватился за провод и мгновенно был убит током. Доби полез и снял его тело после того, как отключили ток. Нам всем стало не по себе при мысли об этих проводах, представлявших смертельную опасность для всякого, в том числе и для Доби, если бы он вдруг испугался и потерял власть над собой.

— Тихо! — гаркнул Локки.

Разговоры смолкли. Доби уже стоял наверху и приподнимал то одну, то другую ногу, словно сушил их в воздухе или же искал лучшую точку опоры. Видно было, что он волнуется. Вниз он не смотрел. Смотрел только прямо перед собой. Он медлил и медлил, и кто-то наконец закричал ему с берега: «Давай, Доби, не тяни!» Но Локки тут же свирепо рявкнул на несдержанного болельщика. Доби отвел руки назад до уровня плеч, еще пошарил ногами, откинул голову и разом сорвался вниз, слегка изогнувшись, раскинув руки, как крылья.

Раздались женские крики, многие подумали, что он сорвался нечаянно, но мы-то хорошо знали этот его прием, благодаря которому он не рисковал перекувырнуться в воздухе. Он летел полусогнутый, так что ноги свисали ниже головы, но в последний миг, когда уже казалось, что он рухнет в воду бесформенной грудой, точно мертвая птица, он вдруг выпрямился, вскинул ноги вверх, вытянул руки над головой и врезался в воду с громким плеском, вместе с ним ушедшим в глубину.

И почти тотчас же его голова опять показалась на поверхности, словно он вовсе и не нырял.

С облегчением переведя дух, мы все радостно загалдели.

— Молодчина, Доби! — восхищенно сказал Том. — Ну и молодчинища!

Все были довольны, Доби от смущения даже не помахал публике рукой; он перевернулся на спину и, работая одними ногами, поплыл к берегу. Локки что-то кричал, но среди общего шума и крика его не было слышно.

— Омерзительное зрелище! — сердито сказала Эстелла Смит. — Хорошо еще, что он не сломал и другую руку.

— А может, и сломал, — оборвал ее Том.

Признаться, мне самому теперь уже претила эта затея, и я не видел в ней ничего, кроме публичного бравирования физической опасностью, спекулятивной игры на нездоровом любопытстве толпы. Но для Тома тут был прежде всего подвиг мужества, и он искренне восхищался, даже гордился своим приятелем. Всю дорогу домой мы с ним яростно спорили.

— Если разум не властен заставить тело преодолеть нежелание или страх, — говорил Том, — на что тогда человеку разум?

— А самоконтроль «где? — спрашивал я. — Ведь разум может потребовать чего-то глупого и ненужного.

— Нужно знать себя, вот тебе и самоконтроль, — убежденно возражал Том. — А Доби себя знает.

И Том продолжал восторгаться Доби, его незаурядной внутренней силой, дисциплиной его сознания, так что я в конце концов даже испугался: не вздумал бы он и сам повторить этот подвиг. Но тревоги мои были напрасны: жизнь готовила Тому такие испытания, что ему не понадобилось прыгать с городского моста, чтобы проявить и мужество, и внутреннюю силу.

За обедом мы рассказали домашним о новом воскресном аттракционе Локки. Отец, глубоко возмущенный, сказал:

— Этот человек так открыто плюет на законы, будто они для него и в самом деле не существуют! Он всех нас делает посмешищем. — И добавил, обращаясь в пространство: — Неужели в этой стране нет больше никаких общественных устоев?

— Никаких! — ответил Том. — Только ты почему-то не хочешь признавать это…

Но спору не суждено было разгореться: внезапный порыв ураганного ветра сотряс наш деревянный дом, едва не сорвав его с хлипкого фундамента. Палящий, душный зной уже с утра предвещал пыльную бурю. Когда мы с Томом возвращались домой, на северо-востоке, над Дарлинг-Даунз, собирались густые, темные тучи, и вот теперь пыльный вал обрушился на город. Мы все повскакивали с мест, забегали, засуетились, торопясь закрыть окна, запереть двери, а снаружи крутился уже сухой, черный, слепящий вихрь сорванного земного покрова, накрывая тьмой дом, улицу и нас всех.

Я знал: буря будет свирепствовать несколько дней, а потом начнутся дожди; я это знал, и никогда мое желание вырваться, уехать отсюда не было так сильно, как в эти дни, когда все кругом — река, равнина, буш, священные дали пшеничных полей и живые люди, — все утонуло в непроницаемом пыльном тумане. Тюрьма, отупляющая, глушащая все человеческое, — вот чем, в сущности, был для нас Сент-Хэлен, был всегда, просто в такие дни это ощущалось с особенной остротой, и я дал себе слово, что не останусь здесь больше года, даже если придется уйти пешком с котомкой за плечами.

11

Неделю спустя фасад авантюристического благополучия Локки Макгиббона дал первую трещину — Локки продал свою машину, свой серебристый «мармон». Эта машина всегда была предметом нашего общего восхищения — дорогая, эффектная, самая быстроходная из всех машин в городе, она удивительно подходила к характеру владельца. Жилось Локки по-всякому. Бывали периоды, когда семья едва сводила концы с концами, но ни разу еще дело не доходило до продажи машины. Серебристый «мармон» появился у Локки четыре года назад, откуда и как, никому не было известно. Скорей всего, машина была приобретена легальным путем, иначе он бы не мог на ней ездить, но все же у каждого сент-хэленца имелась своя версия на этот счет. По одной из них, особенно популярной, кто-то из дружков Локки украл машину в Квинсленде и за бесценок уступил ее Локки.

Трудно было даже представить себе Локки без «мармона» или «мармон» без Локки. Купил машину владелец велосипедной мастерской в Сент-Хэлен.

На следующий вечер Дормен Уокер явился к нам с письмом, которое он получил от конкурента отца, тоже адвоката-юрисконсульта, по фамилии Страпп. В письме этот Страпп суконным, канцелярским языком уведомлял Дормена Уокера, что Локки Макгиббон возбуждает против него дело по обвинению в уклонении от выполнения обязательств, вытекающих из страхового контракта. Страпп уже несколько раз обращался к Дормену Уокеру с официальными требованиями уплатить Локки страховую премию, но по совету отца Дормен Уокер оставлял эти требования без ответа. Отец даже расхохотался, когда Дормен Уокер показал ему письмо.

— Страпп просто с ума сошел! — сказал он.

— Но… — начал было Дормен Уокер.

— Типичный австралийский блеф, — продолжал отец.

— Но он же понимает, наверно, что ему не на что рассчитывать, — с беспокойством сказал Дормен Уокер, который сам вовсе не был в этом уверен и жаждал получить подтверждение.

— Попадут из огня да в судейское полымя, — пошутил отец.

— Вы в этом уверены?

— Кодекс законов, Уокер, недоступен коррупции, даже если за дело возьмется Локки Макгиббон. А впрочем, в этой стране все возможно. — Отец возвел глаза к небу, как бы призывая высшего судию обратить внимание на такую возможность.

— Зачем же он тогда это затеял? — жалким голосом спросил Дормен Уокер.

— Спрашивайте Макгиббона, — сказал отец. — Меня спрашивать нечего.

— Но ведь вы сами говорили мне, чтобы я не отвечал на письма Страппа.

— А вы что, хотите заплатить Макгиббону? — рассердился отец. — Тогда платите, и все.

— Вовсе я этого не хочу. Но что же мне теперь, по-вашему, делать?

— Прежде всего посоветуйтесь со своим начальством, — сказал отец. — А затем, если вы пожелаете, чтобы я вас защищал на суде, я запрошу Страппа, когда предполагается назначить дело к слушанию.