Мой бывший бывший
Шрифт:
— Возьмешь деньгами? — ядовито откликаюсь я. — И почем продашь свиданку с дочкой? Давай, Вик, назови мне цену, я тебе сегодня же чек пришлю.
— Какая же ты меркантильная тварь, Ветров, — она предсказуемо вспыхивает и дергается, разворачиваясь к двери, — знаешь, куда себе запихни свои деньги?
Я перехватываю тонкие запястья раньше, чем успеваю сообразить, что прикосновения к Вике — не самая лучшая идея. И я прав — мир вздрагивает и останавливается на секунду.
На два вдоха ровно.
Какие же все-таки красивые у этой дряни глаза… Это даже больно.
— Отпусти, —
— Я пошутил, — выдерживать ровный тон мне удается путем титанических усилий, — просто, вот скажи, что я могу тебе предложить, кроме того, чтобы дать тебе спокойно работать? Есть ли смысл вообще хоть что-то предлагать? Ты возьмешь?
Она молчит и тихо дышит, пытаясь вытянуть запястья из моей хватки. А я — пытаюсь не делать эту самую хватку еще крепче. Я не то что отпускать её не хочу. Я хочу столько всего, что мне хотеть нельзя, что это даже осознавать страшно, не то что реализовывать. Господи, только бы это не было очевидно.
— Я просто хочу встретиться с дочерью, слышишь, Вик? — это получается произнести тихо и без напора. — По-нормальному, а не как вчера на пару секунд.
— Тогда жди до суда, — Титова тянет еще сильнее. Еще чуть-чуть, и больше спалиться будет невозможно. Пока все еще трактуется как нежелание прекращать разговор. Пока что! Так и должно остаться.
Но как, черт тебя раздери, Титова, мне разжать пальцы?
— А ты бы захотела ждать? Если бы точно знала, что где-то там ходит твой ребенок, которого ты не видела в глаза?
Она не то чтобы замирает, но останавливается, но смотрит на меня так, будто впервые видит.
Снова щелкает дверь нашей «комнаты для курения», приоткрываясь, снова заглядывает кто-то.
Кто на этот раз?
Я бросаю взгляд в ту сторону, чуть морщусь — наблюдая там Анджелу. Кажется — мы все-таки задержались на перекуре. Плохо! И не то, что мы задержались, плохо — хотя и это неважно, конечно.
Куда хуже, что именно Анджела плотно дружит с Кристиной. Они даже на фитнес какой-то вместе ходят.
И сейчас она в ступоре глядит на меня и Вику — именно сейчас, когда я держу её за руки. Удерживаю. Слишком откровенно удерживаю.
Твою ж мать… Кажется, откровенного разговора с Кристиной мне не избежать…
Под хлопанье двери я разжимаю пальцы, и Вика, наконец, получает свою долгожданную свободу. Поздно, конечно, все всё уже увидели.
Титова отступает сначала на шаг, потом еще на один, а потом уже откровенно торопливо разворачивается, чтобы уйти, растирая кожу на запястьях, будто после меня на них остались синяки. И прячет взгляд…
— Вик… — окликаю я. Даю ей последний шанс.
С Крис-то я разберусь, но и упускать момент с Викой мне сейчас нельзя.
— Я тебе позвоню после работы, Ветров, — тихо произносит Титова, останавливаясь у двери и уже стиснув пальцы на ручке, — мы это обсудим. Я не могу вот так вот взять и устроить тебе встречу с дочерью. Её к этому нужно хотя бы подготовить.
Враг
пал неожиданно скоро…
14. Своя душа — потемки
Из крана течет вода. Теплая такая, жахлая вода, усилиями местных смесителей доведенная до действительно комфортной для кожи температуры.
А мне бы так хотелось, чтобы она была ледяной… Чтобы кожу на моих запястьях окатило холодом, чтобы она онемела и вовсе перестала что-то ощущать, чтобы она сошла, вместе с этими незаметными следами прикосновений. Прикосновений пальцев Ветрова…
Он хватал меня за руки нагло, бесцеремонно, будто и не исчезал на чертовы восемь лет, будто не вышвырнул меня из жизни как потускневшую, застиранную футболку, будто этот спор о встречах с дочерью — происходил не в рабочей курилке, а на нашей с ним кухне. Той самой, которая какого только разврата не видела во времена наших с Ветровым скандалов и примирений.
Бр-р!
Самое неуместное, что можно вспомнить сейчас — это все вот это. Нет, это не заводит, не дурманит мне разум, не заставляет сердце таять от «сокровенных воспоминаний» — или как там еще бы написали в дешевых любовных романчиках?
Нет, ничего из этого я не чувствую.
В моей крови кипит только ненависть. Чистая, концентрированная, обжигающая — и если бы она вырвалась на свободу — это было бы полноценное кислотное цунами, и оно бы точно смыло с лица земли пару маленьких приморских городов. Бесследно!
Самое паршивое в этой ситуации — я дала согласие. Согласилась удовлетворить идиотскую прихоть Ветрова. Черт возьми, для него же это просто каприз! Ничего более.
Нет, так нельзя. Надо взять себя в руки. Надо вытереть наглость Ветрова из памяти, надо унять зуд в ладонях, просто умоляющие меня дать ему по морде за это — и за все остальное.
Надо придумать, как цивильно послать его к чертовой матери и избавиться от этого неосторожно сорвавшегося с моего языка обещания организовать ему встречу с Маруськой.
Это слишком. Все-таки — слишком… Я знаю, что ей это нужно, вопросы про папу — самые частые у нас. Но в чем я искренне сомневаюсь, так это в том, что Ветров способен дать моей дочери хоть каплю необходимого ей тепла.
Она будет искать в нем то, что никогда не найдет…
За моей спиной хлопает дверь туалета — и это на самом деле работает как напоминание о реальности.
Я на работе.
На очень важной для меня работе, с жестким рабочим регламентом. Я встряхиваю руки и разворачиваюсь, чтобы порезвее вернуться в наш отдел, под бдительное око Анджелы Леонидовна.
Они сошлись — волна и камень…
Анджела стоит за моей спиной, у самой двери, так что мимо неё нельзя пройти и не задеть. Разве что боком протиснуться…
И, о боже, какой у неё испепеляющий взгляд. Она его перед зеркалом репетирует? А крыс она этим взглядом убивать умеет?
Это я настолько задержалась с перерыва, что она решила на меня вот так подавить?
— Я уже возвращаюсь, Анджела Леонидовна, — я неловко улыбаюсь, — я обойдусь без перекуров сегодня, раз сейчас задержалась.