Мой далекий близкий

Бар находится в центре, на улице, запруженной подобными заведениями. Мне неожиданно нравится это место. Уютно, приятное оформление, хорошая музыка.

Мы с Шиловым усаживаемся друг напротив друга, и я спрашиваю:

— Почему ты решил меня сюда привезти? Какая-то встреча?

— Тебе нравится? — он обводит помещение глазами. Я зачем-то еще раз осматриваюсь.

— Нравится, — киваю в ответ, Андрей расплывается в улыбке.

— Хочешь, я его тебе подарю?

— В смысле? — усмехаюсь непонимающе.

— Этот бар принадлежит мне, хотя официально оформлен на другого человека. Хочешь, он будет твоим?

Я хлопаю глазами.

— Ты серьезно? — спрашиваю все-таки. — Зачем мне бар? Что я с ним буду делать?

— Что хочешь. Хочешь, оставишь баром, хочешь, разнесешь все к чертовой матери и откроешь музей.

— Музей? — хмыкаю я.

— Ну или что вам, искусствоведам, ближе?

Я впервые, наверное, искренне смеюсь, но затыкаюсь, как только ловлю его взгляд. Потому что точно так же впервые он мне кажется каким-то простым, человечным.

— Мне ближе диван и книжка, — отвечаю все же дружелюбно. Теперь смеется Шилов.

— Ну а напиться искусствовед может? — спрашивает меня.

— Если ты готов держать искусствоведу волосы, когда его будет тошнить на твои ботинки, то конечно, хоть сейчас.

Шилов смеется, а я прямо не знаю, как расценивать происходящее. До того оно кажется непривычным.

— Тебе я готов волосы держать, — говорит он потом, как-то слишком серьезно глядя.

И я теряюсь, смущаясь, отвожу взгляд. К счастью, к нам подходит официант. Мы заказываем чайник чая, а потом я спрашиваю, чтобы перевести тему:

— И кому принадлежит бар?

— Одному моему приятелю. Не поверишь, но его фамилия Шот.

— Что, серьезно? — я снова смеюсь. Андрей кивает.

— Ну а что, креативный ход.

Мы пьем чай, и я задаюсь вопросом, зачем мы все-таки сюда приехали. Ответа не получаю, вскоре мы едем домой, и по дороге Шилов говорит:

— Знаешь, я все-таки его тебе подарю.

Я только усмехаюсь, никак это не комментируя.

Я коротко передала Владу содержание того вечера. Он внимательно выслушал, периодически щурясь.

— Интересно, — протянул после. — Когда это было?

— Кажется, в начале мая.

Влад кивнул, тянясь за телефоном. Набрав кого-то, сказал:

— Узнай мне всю информацию о баре «Шот» на Белинского и о его владельцах.

Повесив трубку, посмотрел на меня:

— Ты понимаешь, Ась, что он давно что-то задумал?

Пожав плечами, я заметила:

— Возможно, он просто вспомнил об этом позже и использовал?

— Ну да, как и о фотографиях.

— И о видео.

Влад кивнул, усмехнувшись.

— Очень много совпадений, как считаешь?

— Я считаю, что ни хрена не понимаю, — вздохнула я.

— Давай посмотрим запись.

Мы просмотрели ее от начала и до конца и включили второй раз.

Пялились, пялились, потом я сказала:

— Единственное, что на этом видео есть: это дата в углу. Время постоянно меняется, его особенно не использовать. А вот дата статична.

— И что эта дата?

Я пожала плечами. Влад устало потер лицо.

— Какой-то тупик, — сказал все-таки.

— Может, съездим в бар? — предложила я. Он пожал плечами.

— Почему бы и нет.

— Тогда пойду надену свитер.

Я поднялась и направилась к выходу. И уже на пороге услышала слова Влада:

— Я запал на Цареву, потому что она напомнила мне тебя.

Я замерла, вдыхая, но воздух так и остался стоять в груди, спина одеревенела. Когда сердце сдавило, я все-таки выдохнула и обернулась.

Влад смотрел на меня исподлобья, положив локти на колени. Не зная, что сказать, я только качнула головой. Открыла рот. И что дальше? Спросить, а имеет ли это теперь какое-то значение? Но не успела сказать ничего, потому что он продолжил, отводя от меня взгляд.

— Не знаю, почему я так решил тогда. В ней было что-то такое… Искреннее, настоящее. Чего я не встречал после тебя ни разу. А еще у нее в глазах была боль. И когда она на меня смотрела, я видел твои глаза. И мне хотелось…

Он замолчал, глядя на свои ладони, усмехнувшись, продолжил:

— Хотелось сделать ее счастливой, потому что я вдруг поверил, что тогда мне станет легче. Что я хоть немного искуплю свою вину перед тобой. Только я не учел того, что Царева не хотела счастья. Она хотела, чтобы я ее уничтожил. И чем больше я старался сделать ее счастливой, тем больше она страдала. Это стало подобно наваждению, одержимости, от которой невозможно избавиться. Она убегала, я ловил. Ненавидел себя за то, что не могу сделать ее счастливой. И маниакально пытался выбить из Вики хоть одну искреннюю улыбку. Но это была просто насмешка судьбы. Когда она стояла тут, в кухне, испуганно глядя на меня… Боялась, что я ее просто коснусь… Я тогда понял, что нихуя я не создан для того, чтобы любить.

Он усмехнулся, посмотрев на меня в упор.

— Тебя я проебал, да к тому же разрушил тебе жизнь. И себе. Думал, мы с Викой сможем понять друг друга, помочь пережить боль. Но видимо, это мой удел.

Влад замолчал, поднявшись, прошел в кухню. С порога я его не видела, но слышала, как он гремит посудой. Я прижалась к дверному косяку лбом, пальцами вцепившись в него. Слезы катились из глаз против воли.

Я вдруг подумала: эту боль не пережить, не переварить. Она всегда будет стоять между нами. Мы не сможем перешагнуть через нее.