Мой декаданс

— К моему счастью?

— Да. Дай мне немного времени, чтобы поведать тебе его историю с самого начала. Очень уж он просил тебе подробно всё передать.

— Хорошо, я слушаю вас…

***

Неизвестно, кто именно тридцать лет назад посадил росток белой акации посреди безлюдной поляны, со всех сторон окружённой плотными рядами толстых деревьев. Однако это и не имеет значения. Росток этот медленно рос ввысь, за год достигнув высоту почти в семьдесят сантиметров. Началось лето. Люди никогда не проходили мимо этой поляны, лишь многочисленные дикие звери: в основном лисы, белки, ежи и прочие комки меха, пробегающие рядом с деревцем и вовсе не обращающие на него внимания. Так бы и продолжалось, пока туда не приехала молодая семья с ничем не примечательными родителями и славным мальчиком, чьи кудрявые рыжие волосы, точно снопы искр, летали по всей поляне. В тот день они были на этой поляне не больше пары часов, но мальчику, кажется, полюбился юный росток. Всё то время он вертелся вокруг него, бегал, прыгал, а позже, когда его разморило жарким солнцем, он расположился рядом с молодой акацией и вслух читал тонкую детскую книгу. Когда же им пришло время уходить, то мальчик ещё долго оглядывался назад, цепляясь взглядом за своего нового друга.

Прошло много лет. Белая акация значительно выросла, окрепла, стала замечательным украшением к и без того красивой поляне. Но вот люди так и не появлялись там, если не считать редких туристов, надолго не задерживающихся у этого дерева. Наконец, спустя десять лет после первой встречи на эту самую поляну вернулся мальчик с длинными кудрявыми волосами цвета меди. Теперь он был подростком лет семнадцати, его тонкие руки были покрыты частыми следами от уколов и несколькими некачественными татуировками, а под его глазами виднелись большие мешки, собравшие в себя бессонные ночи, изодранные в клочья нервы, разбитые сердца и все остальные проблемы. Завидев знакомое дерево, что столь сильно изменилось за это время, парень пошире открыл глаза и широко улыбнулся, отчего его губы даже слегка задрожали. В его болезненных руках покоился мольберт, что уже через минуту принял стоячие положение и был готов к работе.

С тех пор эти два друга виделись так часто, как только могли. Два раза в месяц на протяжении следующих пары лет юноша приходил на рандеву с белой акацией, полной множества пышных ветвей, что чудесно расцветали по весне. Впрочем, мальчик любил рисовать это дерево в любом его состоянии, видя нечто прекрасное и близкое его душе в этом обездвиженном растении круглый год. Его глаза так и не лишились суровых мешков, а настроение его так и было безмерно пасмурным большую часть времени, а улучшалось лишь в редкие свидания с акацией, приносящей ему едва ли не сверхъестественное успокоение. В то время как юноша рисовал разных существ и пейзажи, чаще абстрактные, он, в перерывах, садился под ещё не до конца окрепшим стволом акации и вслух читал толстые книги, полные множества интересных и порой тяжёлый историй.

Со временем он стал приходить не в рваных, дешёвых одеждах, а во всё более дорогих рубахах, а чуть позже на нём стало появляться и золото. Чуть раньше, чем появились деньги, у него завелось и хорошее настроение, до того часто обходившее его стороной. Вскоре даже и синяки под глазами почти исчезли, как и следы уколов на тонких руках. Однажды он даже вернулся на эту поляну со своими родителями, что успели постареть, но со стороны казались всё такими же серыми, а их глаза теперь приобрели и гадкий отблеск некой злости и алчности. Но в тот день художник, казалось, был действительно счастлив, а вместе с ним радовалось и дерево.

Этот человек… он отдал свою душу тому дереву и подарил свою любовь. Никто не видел этого человека с девушкой — казалось, словно он и вовсе не желал иной любви, чем ту, что имел с прекрасным, извилистым стволом белой акации. И чувствуя это, дерево тоже полностью отдавалось человеку. Для него оно всегда нежно наклонялось в моменты палящего солнца, дабы укрыть такое слабое существо, от его опасных лучей. Для него оно всегда позировало так хорошо, как только могло и всегда, всегда внимательно слушало его невыразительное чтение.

Прошло ещё пять лет, прежде чем всё вновь пошло под откос. Состояние художника было всё хуже, его кожа становилась всё бледнее, и дошло до того, что казалось, словно у него и вовсе не было сил ни на что, кроме как на чужих руках доползти до любимого дерева, взять кисть и в сотый раз нарисовать какое-то диковинное животное, но уже в новом стиле. Это же состояние перекинулось и на дерево, что вскоре осунулось, посерело и то и дело старчески скрипело под сильными порывами ветра, словно вот-вот сломается. Так продолжалось недолго. В тот период художник приходил гораздо чаще, чем когда-либо. Сначала два раза в неделю, а потом и вовсе каждый день, изредка даже оставаясь ночевать под густой кроной акации. Разгорелась зима, но человек всё так же неизменно находился на поляне, окружённый обеспокоенными людьми, его друзьями. Но, когда снег начал таять, превращая всё вокруг в грязь, юноша вдруг перестал приходить. Его всё не было и не было. Пока, однажды весной, когда пришло время ветвям акации озариться белом покрывалом из благоухающих цветков, к поляне не подошла длинная процессия людей, одетых в чёрное.

Из разговоров стало ясно, что сломленный болезнью и извечными ссорами с семьей, художник вскоре сошёл с ума и в приступе гнева зарезал своих родителей. Прямо за домом юноша выкопал две могилы, где похоронил мать с отцом. Затем он сел в машину и приехал к своему давнему другу, что часто приходил с ним на поляну к акации. Там он в беспамятстве упал в руки товарища, где вскоре и умер. Таков был конец художника, последним желанием которого было, чтобы его похоронили под ветвями белой акации.

Церемония длилась недолго, всего через пару часов поляну поглотило полное безмолвие, и даже ветер куда-то исчез. А через несколько лет облысевшее, почти засохшее дерево изменилось и приняло странную форму, до ужаса напоминающую силуэт человека. Когда же наступил апокалипсис и мир навсегда изменился, приняв странные, изощрённые формы, то, быть может, за испытанные страдания или просто по воле случая, но это дерево стало чем-то вроде Лорда. Оно обрело настоящий разум, но и не только это. Этой несчастной белой акации вместе с титулом Лорда подарили и безграничные знания. Знания об этом мире и населяющих его существах.

***

— Стоп! Ты хочешь сказать, что он может ответить на мои вопросы? — я прямо-таки подскочил, когда странный монстр закончил свою не менее странную историю.

— На абсолютное любые вопросы, — медленно и с интонацией ответил он мне. — Так и знал, что тебе будет интересно. Однако не знаю, как ты будешь до туда добираться. Тебе придётся подмять под себя весь город, и ту часть тоже, либо придумывать что-то. В любом случае это кажется почти недостижимым, но чем не цель в жизни? — он ухмыльнулся и похлопал себя по колену.

— Я как-нибудь разберусь… спасибо. Спасибо тебе за эту информацию, но ты бы мог просто сказать: «За горами есть существо, которое знает всё» — и этого бы хватило. К чему всё остальное?

— Не знаю, меня попросил именно так всё тебе пересказать этот деревянный мудрец. Но… мне уже пора. Было приятно пообщаться, и думаю, что будет не менее приятно наблюдать за тобой и твоими похождениями. А пока… мне надо идти, у меня запланировано ещё несколько преинтересных встреч.

Голиаф поднялся со своего места и, отряхнувшись, уверенно пошёл к выходу, оставляя меня наедине со своими мыслями. А с тех самых пор меня уже никогда не мучили бесконечные вопросы, ведь на их место пришёл один: «Как добраться до белой акации?».

Прошли сутки после того, как мой неожиданный гость ушёл, оставив меня вновь наедине со Смайли и Чером. К удивлению, новые люди ко мне не приходили, хотя несколько раз я видел небольшие группки оных, что тренировались недалеко от моих владений. Они бегали по остаткам больницы, по одиночке убивая многочисленных беззащитных монстров, и собирали с них что-то, что я по какой-то причине не видел. Правда, из-за того, что всё это время я стоял прямо в большой дыре размером с мой рост и пристально смотрел на них, люди, стоило им меня заметить, быстро сбегали.