Мой дворец

– Так и знал, что ты сюда придешь, – произнес скрипучим голосом сосед справа, закидывая нога на ногу.

– Не удивительно, – сказал я, – мы с тобой провели тут не одну сотню часов.

– …Только так и не пришли к согласию.

– Приходили, даже много раз, – возразил я, – но тебе всегда удавалось наши согласия разрушить.

– Будешь? – Он протянул наполовину опорожненную бутылку «перно».

– Спасибо, я только что выпил кружку квасу.

– «Мерси, мерси, коньяк не буду, я дома квасу напилась…» – пропел он нашу любимую студенческую песенку и саркастически хмыкнул.

– А ты по-прежнему столь деликатный напиток из горла дуешь? Надо бы водичкой разбавить, сахарку там еще…

– Е-рун-да! – Это так же была цитата из фильма, в котором любителю пива говорят, что ресторан поезда закрывается, на что он смачно произносит это слово. – Скажи, ты по-прежнему считаешь меня серым бездарем?

– Никогда не считал, – ответил я, пытаясь сохранять спокойствие: всякий раз обязательно произносится эта фраза и каждый раз всё заканчивается скандалом или обидой. – И ты знаешь это.

– Но ты же сам сказал, что мой единственный роман – чушь собачья!

– Никогда я этого не говорил. Единственное, что тебе предложил, это смягчить агрессию главного героя и переписать несколько страниц, полных мрачного уныния. Ведь ты писал это во время развода, в состоянии отчаяния. Оно уже ушло, а страницы остались. Но опять же, ты спросил моё частное мнение, и я тебе честно по-дружески ответил. Мог бы и не слушать. Я тебе не духовник.

– Да я после этого ни одной строчки не смог написать! Как отрезало! Скажешь, как всегда: «брось пить, блудить, деньги хапать и в храм вернись»?

– Скажу… – вздохнул я. – Как всегда.

– Ой, уйди с глаз долой! Опротивел!

– Ухожу. – Поднялся я с насиженного места. – А тебе лучше бы домой. Ты уже… устал.

– Да иди ты!.. – Рявкнул он, потом почесал затылок и уже тише спросил: – Слышь, роман свой закончил?

– Зачем тебе это?.. Всего хорошего, – сказал я и быстрым шагом двинулся в сторону моста. Практика показывает, что никогда таким людям нельзя говорить о своих успехах. Впрочем, я-то успехом окончание романа не считал. Но такие, как он… всегда почему-то жутко обижаются на тебя.

Быстрая ходьба с утихающими за спиной воплями «друга» взбодрила и успокоила. Я взошел на мост и по тротуару в полном одиночестве пересекал водную преграду. Слева от меня с шуршанием ползли полупустые синие короба троллейбусов и желтые гармошки автобусов, с лихим свистом неслись разноцветные леденцы легковушек, справа подо мной переливалась мазутными пятнами речная вода, в ней отражалось горячее полуденное небо. На середине моста я невольно остановился: здесь приятно тянуло прохладным ветерком и открывался просторный вид на излучину реки, густые лесные кудри, старенькие дома, стыдливо выглядывающие из-за деревьев. В прибрежных зарослях кустов акации, прямо под щитом «Купаться запрещено!» мальчишки, как и десятки лет назад, упрямо ловят рыбу, храбро купаются и, облепив сильно надутую черную автомобильную камеру, плещутся, визжат и сталкивают друг друга в воду. А ведь пройдет немного времени, заповедные берега реки с тихими рыбными затончиками, где среди камыша желтеют кувшинки, – всё это зальют бетоном, и подросшие мальчишки забудут старые игры и заселят безжизненные небоскребы, которые с упорством раненного на корриде быка напирают со стороны Сити, чужого и холодного, как гряда айсбергов.

По ходу моего продвижения по неизвестному маршруту, слева из-за кустов и деревьев, праздничным тортом на семейном торжестве появилась сказочной красоты церковь Покрова. Меня повлекло в задумчивую тишину с золотом иконостаса и свечей, где отовсюду вопрошающе глядят на тебя, сквозь тебя, в самую глубину сердца – пронзительные глаза святых. Но ворота оказались запертыми на огромный амбарный замок. Между призывом Вседержителя «придите ко Мне все нуждающиеся и обремененные» и ответным движением человека воздвигнута непреодолимая преграда, которой, впрочем, не удалось остановить вспышку благодарственной молитвы из моего раскаленного жарой нутра.

Нечто вроде этого происходило в первый раз, в тот самый первый раз, когда я пытался сознательно и по доброй воле войти в храм. А ночью, душной июльской ночью, когда в предрассветном лиловом тумане воздух вибрировал от птичьего стона, а я проснулся и лежал с закрытыми глазами, ожидая чего-то необычного – вновь оказался я у входа в мой запредельный дворец. Слева и справа от величественных золотых ворот стояли огромные рыцари в черных доспехах с волчьими мордами. При моем приближении они оскалились и угрожающе зарычали. В испуге и нерешительности я остановился и почувствовал противную слабость в ногах и унизительное чувство беспомощной обиды.

– Входи, не бойся, они тебе ничего не могут сделать, они способны только пугать и угрожать, – раздался где-то рядом приятный голос.

Я втянул голову в плечи, зажал уши ладонями, чтобы не слышать злобного рычания; задержал дыхание, чтобы не вдыхать серный смрад из волчьей пасти; и решительно вошел в распахнутые ворота. Раньше меня изумляло, как такой роскошный дворец может оставаться пустым, где его обитатели, почему мне приходится бродить по безлюдным комнатам? На этот раз я обнаружил множество людей: они отличались возрастом и внешностью, но их объединяло нечто такое, что редко можно встретить в обычной земной жизни. Я еще не понял что, но это свойство окружающих меня людей весьма располагало к ним. Жители дворца – кто в одиночестве, кто в компании – так же как я, бродили по залам, коридорам, зимнему саду, выходили на веранды, в полголоса разговаривали, обменивались улыбками и краткими рукопожатиями – но вдруг я понял, что они меня не видят! Меня допустили к ним, но частью их сообщества я так и не стал.

Ранним утром я проснулся и ощутил в голове ясность, в теле бодрость, а в душе четкое стремление войти в храм, который до сих пор оставался для меня закрытым. По утреннему туману, в косых молочно-розовых солнечных лучах, сквозь птичью трель и тонкие ароматы скошенной травы и цветов – чуть ни бегом, переполненный радостным предчувствием, шел я в храм, чтобы впервые принять участие в утренней церковной службе.

У входа в церковную ограду стояли, сидели, дрожали от влажной прохлады и тянули руки нищие. Один из них отделился от сообщества и походкой пьяного матроса приблизился ко мне. На его опухшем лице зияла гнилыми зубами наглая усмешка, он протянул грязную руку в тюремных татуировках чуть ли ни к моему горлу – я отшатнулся.

– Братан, дай на пузырь, а? – просипел он, обдав меня сернокислым перегаром. – Трубы горят.

– Да не слушайте вы его, он только и может, что пугать, да вымогать, – сказала бойкая старушка у ограды.

Пройдя мимо наглеца, раздал десятки нищим и ему – последнему.

– Ты чего, братан? – возмутился тот. – Да что я куплю на этот червонец? Ты знаешь, сколько бутылка стоит?

– А я тебе не на водку, а на хлеб милостыню подал.

– Ну, ладно тебе, братан, – снова засипел он, догоняя меня. – Я же вижу, у тебя бабки есть. Дай на бутылку!

– Не дам, – сказал я и устремился в храм. За спиной послышались угрозы наглеца и возмущения остальных нищих.

В церкви я стоял один, исподтишка оглядывался: вокруг меня бородатые мужчины, женщины в платочках и притихшие дети внимательно слушали каждое слово священника, крестились и кланялись, как бы приглашая и меня присоединиться. На какой-то миг показалось, что меня так же как в ночном дворце никто не видит и не слышит, но вот я обратился с вопросом «где можно подать записки?», ответил строгий мужчина, на секунду осветившись доброй улыбкой, я пристроился к столу с листочками бумаги и шариковыми ручками, стал писать записки «О здравии» – и вдруг обнаружил, что имён у меня гораздо больше, чем места на одном листочке. Взял еще один, потом другой, потом, уже с надписью «О упокоении»…