Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

La penseeNous faudra t’il toujours enchaTner la peusee?Et la soumettre au joug pour la voir abaissee?N’est-elle point semblable a l’aigle dans les airs,Qui plane sur l’abyme et traverse les mers?Qui plus prompt que le trait, parcourant les deserts,S’arrete sur les monts aux dessus des nuages?..Ah! laissons lui son vol et reservons les cagesA ces gentils oiseaux, pares de leur plumage,Qui chantent dans les bois, pour qu’il soient entendus,Et s’abattent joyeux sur les flets tendus!Quand la pensee est grande, elle doit etre libre:Il faut briser ses fers, il faut qu’on la delivre;Alors son vol sera rapide, audacieux!Il lui decouvrira les arcanes des cieux,Ces mondes si brillants, mais caches a nos yeux,Qui, l’attirant toujours, la repoussent encore;Leur source etanchera la soif qui la devore!..Plus belle, rajeunie, et pleine de vigueur,Allumant ses fambeaux pour dissiper l’erreur —Ou pourraient la plonger les merveilleux mirages,Elle atteindra le but de ses lointains voyages…Et je revais pour elle ainsi la liberte;Mais revenue bientot a la realite,Par une voix secrete et cependant sonore,Qu’on craint presque toujours, que la passion abhorre,Cette voix me disait: «Homme stupide et vain!Toi meme dans les fers, esclave du destin,Creation imparfaite, et du ciel repoussee!..Est-ce atoid’elever jusqu’a lui la pensee?!!Si l’aigle sans frayeur traverse les deserts,C’est qu’il peut de son oeil en mesurer l’espace,Appercevoir son but, les monts couverts de glace;Mais ta pensee a toi, volant dans l’univers —Cet espace sans fn, – egaree, epuisee,Ou peut elle ployer son oeil fatigue?Ces mondes si brillants, qu’elle interrogerait,Seront muets pour elle, et partout le silence;Ne voyant que la mort aupres de l’existence,Sans espoir vers la terre elle rotoumerait»…1 Juillet

(Мысль)

(Неужели нам надо будет всегда сковывать мысль и покорять ее игу, чтобы видеть ее униженною? Не подобна ли она орлу в воздухе, который парит над пропастью и пролетает моря, – орлу, который, быстрее стрелы пробегая степи, останавливается на горах, выше облаков? Оставим ему полет и отдадим клетки тем красивым птичкам, разряженным в перья, поющим в рощах для того, чтобы их слышали; они радостно попадают в расставленные им сети. Когда же мысль велика, то должна быть свободна! Надо сломать ее оковы, надо дать ей волю, тогда полет ее будет быстр и смел. Он откроет ей тайны небес, миров блестящих, но сокрытых от наших взоров, – миров, которые, привлекая ее, отталкивают вновь! Источник этих миров утолит жажду, ее пожирающую. Тогда прекраснее, с обновленною молодостью, исполненная силы, зажигая свои факелы, рассеивающие заблуждения, в какие могли ее погрузить чудесные призраки, мысль достигнет цели своих далеких странствований. – И я такую воображала себе для мысли свободу. Но скоро возвратилась к действительности, услышав голос тайный, но, однако, звучный, голос, которого почти всегда боятся и которого страсть человеческая ужасается. Голос этот мне сказал: «Человек безумный и тщеславный! Сам ты в цепях, раб судьбы, несовершенное творенье, отверженное небесами!.. Тебе ли к ним возносить мысль? Если орел пролетает бесстрашно пустыни, то потому, что может глазом измерить расстояние, замечать свою цель – горы, покрытые льдом. Но мысль твоя, летая по вселенной, в этом пространстве без конца, – мысль, заблужденная, истощенная, где может опустить свое усталое крыло? Эти блистающие миры, которые она бы вопрошала, будут немы для нее, и везде встретит она безмолвие. Тогда, не видя смерти рядом с жизнию, она без надежды возвратилась бы на землю»…)

1866Ангелу хранителюНе улетай, прекрасный Ангел мой,Не улетай, небесный утешитель,Души моей, томимой злой тоской,Кто, как не ты путеводитель!Не улетай, о сжалься надо мной,Под бременем моим уж я изнемогаю,Веди меня средь жизни роковой,Дай руку мне, тебя я умоляю!Опора мне нужна: опорою мне будь!Лучами светлыми и теплыми надеждыРассей ужасный мрак и озари мой путь,И пусть я при тебе мои закрою вежды.4 сентября Зачем не бьет мой час желанный,Зачем дышу, страдаю я?Зачем у гроба клир печальныйНе молит Бога за меня?Не потому ль, что искупаюСтраданьем счастие детей?Да будет так! БлагословляюТяжелый крест судьбы моей.И донесу его радушноЯ до могилы; там усну…Там будет мне легко, не душно,И я от жизни отдохну…20 ноября1867БуряСолнце исчезло, тучи бегутОдна за другой все мрачнее…Белые волны по морю плывутК высоким скалам все сильнее.Лес содрогнулся, в нем ветер шумит,Качает деревья, их с корнем срывает,С природы гигантом сразиться летит,И дуб вековой на земле издыхает…Но к лесу на помощь вот туча спешитМолнией, громом его осеняет,Дождь водопадом шумящим кипит,Ветер в испуге пред ним умолкает.И синее море недвижно опять.Любуясь собою, в нем шар золотистый,И блестки игривые стали сиять,И в роще запел соловей голосистый…Все тихо, но живо, и зелень лугов,И зелень деревьев; и как благовонныВ воздухе чистом дыханья цветов,Как ярки цветы, как жизнию полны!Так в юноше буря души исчезает.Надежда с улыбкой приходит к нему!Счастьем грядущим его утешает,Он жадно ей внемлет, он верит тому…Рукою своею она подымаетС очей его черный тяжелый покров,Долину прекрасну пред ним открывает,В долине той радость и дружба, любовь…Но ветер в пустыне когда забушует,Он страшен, ужасен, удушлив и жгуч,Не с дивной природой земли он воюет:Он борется с небом, с мириадами туч!..И вот он устал; но победой гордитсяНад морем, дождем, над свирепой грозой!На желтую, рыхлую почву ложится,Чтоб с новою силой стремиться на бой!10 мая Моя эпитафияОтдых от жизни тяжелойМогила одна лишь дает;Пусть же с улыбкой веселойСтрадалица к смерти идет…9 июля

С января 1868 года силы физические окончательно стали покидать мою мать; она таяла как свеча, пожелтела как пергамент, но сохранила свежесть умственных сил. В последние минуты бытия земного написала она три следующие стихотворения.

ФатализмФатализм мой закон: он меня утешает,С небом, землею меня он мирит;Ропот в страданьях моих заглушает,Совесть тревожную даже щадит…Голос его как мне звучен, приятен!Для сердца бальзам, для ума светлый луч!Почто же не всем, как мне, он понятен?И ясен, как майское небо без туч?Не гордость ли разум людей помрачает?Боясь унижаться, поверив судьбе,Скорей в неудачах себя обвиняют,В успехах «спасибо» гласят лишь себе…* * *Я смерти жду, как узник ждет свободы,Но дни текут, и месяцы, и годы;Она нейдет, глуха к моим мольбам,Безжалостна к томленью и слезам!Она нейдет, и долгой жизни бремяТак стало тяжело! и почему же времяДля всех других быстрее рек бежит,Лишь для меня недвижимо стоит?Но жалоба моя быть может и напрасна:Кто знает? не она ль судьбе, как мы, подвластна,Которая ведет ее своей рукой,Косить, не ведая, что видит пред собой?* * *Уж холод струится по жилам моим…Не вестник ли смерти моей он желанной?..Спеши же ко мне, оставь жизнь молодым,Жизнь их лелеет надеждой отрадной;Надежда ж моя – вся в тебе лишь одной.Ты прекращаешь страдальцев стенанья,Ниспосылая им вечный покой,Сном беспробудным, забвеньем страданья…19 марта 1868 г.

В четверг, 2 мая 1868 года, в четыре часа пополудни, мать моя скончалась на моих руках, приобщившись Святых Тайн. По настоянию Е. Л. Симанской, ее соборовали за две недели до кончины.

6 мая, в понедельник, последовал вынос тела в Новодевичий монастырь, на кладбище которого мать изъявляла неоднократно желание быть погребенной. Литургию, отпевание и погребение в сослужении с местным духовенством совершал маститый протоиерей Преображенского собора М. Спасский, давнишний знакомый матери и Александра Сергеевича.

Мир праху ее…

Приложение

Переписка между Александром Сергеевичем Пушкиным и Николаем ивановичем Павлищевым

I

4 мая 1834 года, С. – Петербург

Милостивый государь Николай Иванович! благодарю вас за ваше письмо. Оно дельное и деловое, следовательно отвечать на него не трудно.

Согласясь взять на себя управление батюшкиного имения, я потребовал ясного расчета долгам казенным и частным и доходам. Батюшка отвечал мне, что долгу на всем имении тысяч сто, что процентов в год должно уплачивать тысяч семь, что недоимки тысячи три, а что доходов тысяч двадцать две. Я просил все это определить с большею точностью, и батюшка не успел того сделать сам; я обратился в ломбарды и узнал наверное, что долгу казенного 190 750, что процентов ежегодно 11 826, что недоимок 11 045. (Частных долгов полагаю около 10 000.) Сколько доходу – наверное знать не могу, но, полагаясь на слова батюшкины и ставя по 22 000, выйдет, что за уплатою казне процентов, остается до 10 000. Из оных, если батюшка положит по 1500 Ольге Сергеевне, да по стольку же Льву Сергеевичу, то останется для него 7000. Сего было бы довольно для него, но есть недоимки казенные, долги частные, долги Льва Сергеевича, а часть доходов сего года уже батюшкой получена и истрачена.

Покамест не приведу в порядок и в известность сии запутанные дела, ничего не могу обещать Ольге Сергеевне и не обещаю; состояние мое позволяет мне не брать ничего из доходов батюшкиного имения, но своих денег я не могу и не в состоянии приплачивать. Надеюсь получить (место в письме вырвано). Из них пришлю вам долг Льва Сергеевича.

С истинным почтением и преданностью остаюсь

Ваш покорнейший слуга А. Пушкин

P. S. Я еще не получил от батюшки доверенности. За один месяц из моих денег уплатил уже в один месяц 866 за батюшку, а за Льва Сергеевича 1330, более не могу.

На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Варшаву. Помощнику статс-секретаря Государственного совета. (штемпель почтамта С. – Петербурга, 1835, мая 5-го.)

II

3 июня 1835 года

Милостивый государь Николай Иванович! вы желаете знать, что такое состояние батюшки; посылаю вам о том ведомость: В селе Болдине душ по 7-й ревизии 564.

В сельце Кистеневе (Тимашеве тож) 476.

Покойный Василий Львович владел другой половиною Болдина, в коей было также около 600 душ. Эта часть продана спустя 3 года после отречения от наследства самого наследника. Я не мог взять на себя долга покойника, потому что уж и без того был стеснен, а брат Лев Сергеевич, кажется, не мог бы о том и подумать, ибо на первый случай надобно было бы уплатить по крайней мере 60 000. Жаль, что вы в то время не снеслись со мною; кабы я мог думать, что вы примете на себя управление этим имением, я бы мог от него не отступиться.

Вы хотите иметь доверенность на управление части Кистенева, коего доходы уступаю сестре – с охотою; напишите мне только: переслать ли вам оную, или сами вы за нею придете. Переговорить обо всем не худо было б.

Весь ваш А. Пушкин.

На обороте: Его высокоблагородию милостивому государю Николаю Ивановичу Павлищеву. В Варшаву, г. помощнику статс-секретаря. (штемпель почтамта С. – Петербурга, 5 июня 1835.)