Мой генерал
Шрифт:
— Я отлично помню, Федор Федорович!
— Я тоже приду, — пообещала Вероника.
— И я, — вызвался Геннадий Иванович.
Марина уже шла вдоль длинного ряда столов. Уносила ноги, только чтоб не видеть лиц матери и дочери.
Что он себе позволяет, этот Тучков Четвертый, несостоявшийся генерал от инфантерии?! В какое положение он ее ставит?! Что сказала бы мама, если бы узнала, что почти незнакомый мужчина заявил во всеуслышание: «Я с тобой»?
Он догнал ее в коридоре, застланном малиновой ковровой дорожкой с вытертым зеленым краем.
— Ты что?
— По-моему,
— Как угодно, можем на «вы». Почему вы смылись?
— Что?!
— Все, — сказал он сердито, — проехали.
Она шла впереди. Волосы, подвернутые концами внутрь, независимо и очень трогательно вздрагивали на белой шее.
Он не удержался, конечно. Он сунул руку ей под волосы. Между пальцами как будто потекла медовая, рыжая, теплая вода.
Она дернулась, подпрыгнула, обернулась и задела его грудью.
Как плохо, подумал он быстро. Совсем плохо. С этим надо что-то делать. А как это делать, если после поцелуя в «общественном месте» она таращилась на него, как девчонка, подсматривающая из кустов за старшим братом и его приятелями, и глаза у нее были дикими!
— Отпустите меня!
Он оглянулся — никого не было в длинном малиновом коридоре, — сунул нос ей в шею и подышал немного, и потерся щекой, и услышал ее запах, и губами потрогал мочку с крохотной жемчужной сережкой.
Она перестала дышать и постепенно стала розовой. Розовый цвет поднялся из-за выреза майки, затопил щеки, лоб и уши. На виске колотилась жилка.
Тут он наконец догадался — соблазнитель, твою мать, козел Мефодий!
— Что? — Он посмотрел ей в лицо. Лицо было совершенно несчастным и растерянным. — У тебя… ты что… раньше…
Он даже не знал, как это спрашивается, черт возьми, и уж точно не посреди санаторного коридора об этом спрашивать!
Он не знал, но она поняла.
— Ну да, — согласилась она горестно, как будто он уличил ее в мелком воровстве. — Никого и никогда. И в школе тоже никогда. И в детском саду. А мне тридцать пять… уже давно было, весной.
— А мне сорок два, — признался он ей в ухо, и по спине дернуло холодом. — Зимой. И всегда все было — и в школе, и в институте. А в детский сад я не ходил.
В отдалении хлопнула какая-то дверь, их шатнуло в разные стороны, и они опять пошли по коридору — отдельно друг от друга, как будто ничего важного не было сказано.
На улице он сунул ей мятую пачку, и она вытащила сигарету и робко на него посмотрела.
Федор Тучков смутился, что случалось с ним примерно раз в пятнадцать лет.
— Ты, наверное, это не куришь…
— Мне все равно. В институте студенты чем только не угощают! Ты не представляешь… ете… какое дерьмо… то есть какие плохие сигареты курят студенты!
— Не представляю, — согласился Федор Тучков. Тут он вдруг увидел, — своими глазами, разумеется! — как она курит со студентами на институтской лестнице, и улыбнулся.
— Садись, — он подтолкнул ее к лавочке. — Поговорим.
— О чем… поговорим?
Федор Тучков затянулся чрезвычайно глубокомысленно.
— О твоем трупе, конечно! То есть о том трупе, который ты нашла.
Почему-то Марина была уверена, что
говорить он хочет совсем о другом, и ей пришлось несколько секунд собираться с мыслями.Да-да, убийство! Ее собственное «приключение», которого она ждала всю жизнь!..
— Да, Вадик что-то знает! Как ты думаешь, он следил за нами?
Федор Тучков знал совершенно точно, что Вадик за ними не следил. За ними никто не следил. Он профессионал и отлично разбирался в таких вещах.
— Не знаю, что имел в виду Вадик. Странно другое.
— Что?
— Вчера Вероника разговаривала с кем-то в кустах у забора. Сегодня утром появился неизвестный сын Паша.
— Может быть, он ее сообщник. Или она видела, что он убил… того.
— Может быть, у них было свидание.
— Какое еще свидание! — возмутилась Марина. — Вероника никак не могла встречаться в кустах с такой гориллой! Она совсем из другой среды, это же очевидно!
— Мне не очевидно.
— А мне очевидно.
— Почему она ни разу ни о чем не спросила ни Валентину Васильну, ни Пашу?
Марина ничего не поняла.
— Что?
— Вероника говорит все время и за всех. Ей скучно, она так развлекается. Она уверена, что здесь собралась куча пожилых кретинов, и она развлекает себя тем, что непрерывно их дразнит. А Валентине Васильне она ни разу не сказала ни слова. Ее сыну сегодня она тоже не сказала. Я пришел на завтрак раньше всех. Она этого Пашу даже не заметила, хотя не заметить его трудно.
— Ну и что?
— Я пока не знаю, но это странно. Учитывая вчерашний разговор.
Марина подумала.
— Федор, а может, они ее шантажируют?! Может, они специально для этого приехали? И этот Паша никакой не сын, а просто бандит?
Он не мог делать выводов на пустом месте. Его совсем не так учили. Поэтому он промолчал — в своих целях промолчал. Она должна ему помочь в том, чего он никак не мог сделать сам.
Немного помочь, а там он сам справится.
— Слушай, а может, Вероника все-таки убила того, которого я потом нашла? Может, он тоже был шантажистом?
— Что-то слишком до хрена шантажистов. Пардон, то есть много. Их так много не бывает.
— Откуда ты знаешь?
— В кино видел. И эта бабка очень странная. Очень.
— Какая бабка? Элеонора?
— Нет. Элеонора как раз совсем не странная. Странная Логвинова Ирина Михайловна.
Марина страшно удивилась
— Разве она странная?! По-моему, бабка как бабка. Глухая тетеря, жила всю жизнь в деревне под Пензой, потом зять разбогател и отправил мамашу отдохнуть, вот и все.
— Замечательно, — похвалил Федор, — зятя и Пензу ты сама придумала или она тебе рассказала?
— Придумала, — насупившись, сказала Марина.
— Ты все хорошо придумала. Кстати, зять из Пензы как раз единственное, что можно придумать, когда на нее смотришь. А у нее на руках маникюр. Не заметила?
Марина покачала головой.
— Или зять перед санаторием ее сводил в маникюрный салон? И в каком салоне могут отчистить руки, которые последние шестьдесят лет копались в земле?
— Господи, — пробормотала Марина, — бабка-то тут при чем?!