Мой инсульт был мне наукой. История собственной болезни, рассказанная нейробиологом
Шрифт:
Самым трудным из всего, что я должна была сделать, было вновь научиться читать. Не знаю, погибли ли соответствующие клетки моего мозга или нет, но я совершенно не помнила, что мне вообще когда-то приходилось читать, и сама мысль об этом казалась мне абсурдной. Идея чтения была настолько абстрактной, что я не могла даже поверить, что она вообще пришла кому-то в голову, не говоря уже о том, чтобы прилагать усилия к тому, чтобы разобраться, как это делается. Джи-Джи была очень добрым учителем, но она настаивала на том, чтобы я училась, и вручила мне книгу "Щенок, который хотел завести себе мальчика". И вот мы вместе взялись за самое трудное задание, которое я только могла себе представить: стали учить меня понимать смысл письменной речи. Меня совершенно сбивало с толку, как маме могло казаться, что эти закорючки имеют какой-то смысл. Я помню, как она показывала мне букву S и говорила: "Это S", а я ей отвечала: "Нет, мама, это закорючка". Тогда она говорила: "Эта закорючка и есть S, и она звучит так: "с-с-с-с-с-с".
Попытки научиться читать долгое время вызывали у меня сильную головную боль. Мне было очень тяжело сконцентрироваться на таком сложном деле. На этом раннем этапе моему мозгу было достаточно трудно даже просто думать, а уж перейти к чему-то абстрактному - это было выше моих сил. На то, чтобы научить меня читать, ушло немало времени и уговоров. Вначале я должна была понять, что у каждой закорючки есть название и соответствующий звук. Затем - понять, что некоторым сочетаниям закорючек, то есть букв, соответствуют особые звуки (sh, th и т. п.). Если последовательно произнести все эти звуки, получится определенное сочетание звуков (слово), которому соответствует определенный смысл. Боже мой! Доводилось ли вам задумываться, сколько крошечных заданий выполняет ваш мозг в каждый момент, чтобы вы могли читать эту книгу?
Хотя и пришлось немало потрудиться, прежде чем я снова научилась читать, мой мозг каждый день делал явные успехи. Для нас было настоящим праздником, когда я наконец научилась воспроизводить сочетания звуков (слова) вслух, хотя поначалу по мне нельзя было сказать, что я понимаю их смысл. Со временем мои представления об общем содержании книги улучшались, и это помогало нам с Джи-Джи продолжать корпеть над ней.
Следующий этап - научиться понимать смысл читаемых слов. Это было особенно трудно, потому что мне и без того тяжело было восстанавливать словарный запас. Сгусток крови давил на волокна, соединяющие два речевых центра в мозгу, так что ни один из них не работал нормально. Зона Брока в передней части мозга с трудом создавала звуки речи, а зона Вернике в задней части постоянно путала существительные. Казалось, в обработке информации моим мозгом был какой-то серьезный пробел, и у меня нередко не получалось внятно изложить то, что я думаю. Например, я думала, что хочу стакан воды, представляла себе стакан воды, но все равно произносила слово "молоко". Хотя мне и помогало, когда меня поправляли, жизненно важно было, чтобы никто не заканчивал предложения за меня и чтобы никто не давал мне постоянных подсказок. Раз я хотела рано или поздно восстановить эти способности, значит, нужно было в свое время найти соответствующие микросхемы в мозгу, а затем развивать их.
С каждым днем я становилась сильнее и лучше переносила физические нагрузки. Когда Джи-Джи впервые вывела меня во двор, это стало для меня интереснейшим уроком. Когда я вышла на дорожку перед домом, мне пришлось объяснять, что бороздки на цементе ничего не значат и на них вполне можно наступать. Мне нужно было это объяснить, потому что я этого не знала. Потом меня пришлось учить, что линия на краю тротуара, напротив, имеет значение - за ней начинается понижение в сторону газона, и если я буду неосторожна, то могу подвернуть ногу. Этого я тоже не знала. Дальше был газон. Мне пришлось показывать, чем газон отличается от мостовой и что на него вполне можно садиться, если делать это осторожно и сохранять равновесие. Джи-Джи познакомила меня с ощущением ходьбы по снегу и поддержала, когда я поскользнулась на льду. Если ей предстояло помогать мне делать упражнения на свежем воздухе, я должна была снова выучить, что каждая из этих поверхностей отличается свойствами и особенностями и что с каждой связаны свои опасности. Она постоянно напоминала мне: "Что сразу делает младенец, когда ему дают что-нибудь?" Ответ, разумеется, такой: "Сует это в рот?" Джи-Джи знала, что мне нужны непосредственные физические контакты с окружающим миром, чтобы познавать его с помощью мышечного чувства. Она была блестящей учительницей.
Предстоящая операция должна была стать тяжелым ударом по моим запасам энергии, и я была полна решимости физически подготовиться к тому, чтобы его перенести. Я чувствовала, что утратила свою "яркость", когда у меня произошло кровоизлияние, мое тело казалось мне вялым и усталым, будто какая-то пелена отделяет меня от окружающего мира. Доктор Янг заверила нас, что хирургическое удаление сгустка крови в принципе может изменить мое восприятие окружающего, и я могу снова стать "ярким" человеком. Я решила, что, если смогу вернуть себе яркость ощущений, будет не так уж важно, насколько я восстановлюсь, и я буду счастлива, какой бы удел ни выпал на мою долю.
Моя квартира находилась на шумной улице бостонского пригорода Винчестер, задний двор дома примыкал к многоквартирному комплексу для престарелых. Подъездной путь к комплексу делал петлю, и Джи-Джи водила меня по этой естественной "беговой дорожке", чтобы я упражнялась в ходьбе. В первые дни я не могла уйти далеко, но после упорных попыток нам наконец удалось пройти всю петлю целиком. Иногда, если погода позволяла, мы проходили ее даже дважды.
В те дни, когда было слишком холодно или выпадал снег, Джи-Джи возила меня на прогулку в ближайший продуктовый магазин.
Она занималась покупками, а я ходила взад-вперед вдоль полок.Это пространство по ряду причин вызывала у меня болезненные ощущения. Во-первых, лампы дневного света светили так ярко, что мне приходилось постоянно смотреть в пол. Джи-Джи советовала мне надевать темные очки, чтобы в глаза попадало меньше света, но это не особенно помогало в огромном помещении. Во-вторых, ко мне поступало столько информации с ценников, что я чувствовала настоящий шквал внешних раздражителей. В-третьих, мне было психологически тяжело, когда меня видели незнакомые люди. Им нетрудно было заметить, что перед ними женщина, страдающая каким-то расстройством. У меня был застывший, остекленелый взгляд, размеренные и замедленные по отношению к нормальным покупателям движения. Многие со своими тележками поспешно проходили мимо. Некоторые даже недовольно ворчали с выражением, которое я интерпретировала как презрение. Мне было сложно оградить себя от негативных вибраций, присутствовавших в окружающей среде. Лишь изредка какая-нибудь добрая душа предлагала помощь или просто мне улыбалась. Оказалось, что наблюдение за суетой окружающего мира напрягает и пугает меня.
Я знакомилась с механизмами повседневной жизни, сопровождая Джи-Джи, когда та ездила по делам. Я стала следовать за ней, как утенок за уткой, сопровождала ее всегда, когда у меня хватало на это сил. Кто бы мог предположить, что поездка в прачечную может стать прекрасным реабилитационным упражнением? Проведя некоторое время дома за сортировкой грязной одежды на светлую и темную, мы аккуратно упаковали ее в специальные мешки. Приехав в прачечную, мы загрузили эти мешки в стиральные машины. Джи-Джи вручила мне монету в четверть доллара, а затем еще одну в пять центов и еще одну в десять. Я понятия не имела, что такое деньги, и это был очередной урок. Как я уже отмечала, клетки моего мозга, отвечавшие за математические способности, больше не работали, поэтому первая попытка иметь дело с такой абстрактной вещью, как деньги, представляла собой жалкое зрелище. Когда Джи-Джи задала мне вопрос: "Сколько будет один плюс один?" - я какое-то время молчала, исследуя содержимое своей памяти, после чего ответила: "А что такое один?" Я не понимала даже, что такое числа, не говоря уже о том, что такое деньги. Мне казалось, что я попала в другую страну, не имея ни малейшего представления о местной валюте.
Словно ребенок, я все время пыталась подражать Джи-Джи. Все машины закончили стирать почти одновременно, и вот, хотя только что мне было нечем заняться, у меня уже была куча дел. Для начала нам нужно достать одежду из машин. Затем, прежде чем загружать ее в сушилки, нужно отделить тяжелые вещи от легких. Джи-Джи по ходу дела объясняла мне стратегию. Для меня с моим уровнем энергии работа со стиральными машинами была переносима, но, честно признаться, эффектный финал, связанный с сушилками, требовал большего, чем позволяли мои когнитивные способности. Я была не в состоянии исполнять "танец сушки", доставая сухие вещи из работающей сушилки и закрывая дверцу достаточно быстро, чтобы ее барабан не переставал вращаться. Я была в смятении и в отчаянии, и мне хотелось заползти в нору, спрятать голову и зализывать раны. Кто бы мог предположить, что стирка способна вызвать у человека такую панику?
Стремительно приближалось Рождество, и Джи-Джи пригласила мою подругу Келли провести его вместе с нами. Мы втроем украсили квартиру. В сочельник мы нашли небольшую елочку, а в день Рождества поужинали в ближайшем ресторане Denny's. Это было самое простое и вместе с тем самое насыщенное Рождество из всех, которые мы с Джи-Джи провели вместе. Я была жива и шла на поправку, а все остальное не имело значения.
День Рождества был радостным, но через два дня мне предстояло вернуться в Массачусетскую больницу общего профиля, где мне должны были вскрыть голову. Я чувствовала, что до операции нужно сделать еще две вещи. Одна из них была психологического, а другая - физического свойства Мои речевые способности постепенно восстанавливались, и было важно поблагодарить те сотни людей, которые присылали открытки, письма и цветы Я хотела сообщить им, что я в порядке, поблагодарить их за любовь и сказать, чтобы они продолжали молиться за меня в связи с тем, что мне предстояло. Люди со всей страны вносили мое имя в списки молитв за здравие везде, от списков местных церквей до папского списка в Риме. Я чувствовала, что ко мне со всех сторон обращена безмерная любовь, и хотела поделиться благодарностью, пока у меня оставались хоть какие-то речевые способности.
Самая большая опасность, связанная с операцией, состояла не только в утрате речевых функций, которые мне удалось восстановить, но и в потере самой возможности когда-либо научиться свободно владеть языком. Поскольку сгусток крови размером с мяч для гольфа примыкал к волокнам, соединяющим оба речевых центра левого полушария, не исключено было, что операция вообще лишит меня речевых функций. Если хирургам пришлось бы удалить часть здоровых тканей мозга, производя резекцию АВМ, следствием этого могла стать окончательная потеря речи. Я так далеко продвинулась в восстановлении, что сама возможность такого регресса приводила меня в ужас, но в глубине я знала, что, каким бы ни был исход операции, лишусь я речи или нет, я все равно останусь собой, и мы начнем сначала.